Для характеристики назревающего кризиса политической системы важным является тот факт, что «в посткоммунистической России сложилась политическая система, принципиально отличная от систем других посткоммунистических стран. Россия – единственная европейская страна, в которой ни разу не происходила ротация власти, и где возможность такой ротации не увеличивается, а уменьшается» [Фурман, 2003: 24]. И далее: «Особенность нашей революции 1991 г. заключалась в том, что движение, субъективно являвшееся более или менее демократическим, пришло к власти не демократическим правовым путем, закрытым для него как для движения меньшинства. Эта своеобразная ситуация и является “зародышем”, из которого возникла наше постсоветская политическая система» [Фурман, 2003: 25].

В начале рассматриваемого проекта обращение к проблеме качества населения имело принципиальное значение, потому что, как предполагалось, «человеческий материал сопротивляется реформам» [Фирсов, 1997: 350]. Причины этого явления видели в усиливающемся влиянии на человека стохастического характера социального развития, «для многих людей перестали существовать правила, согласно которым они жили в том мире, где родились и провели существенную часть своей жизни».

То есть речь шла о распаде существовавшей институциональной системы и процессе хаотизации социальной среды их обитания. Фирсов напоминал, что «безгосударственность в свое время резко изменила, дестабилизировала политический климат Западной Европы и ускорила появление тоталитарных режимов…». Вторая причина – «это конфликты старой и новой культур… Нынешний период властно требует, чтобы проблемой стал сам человек». Третью причину Фирсов видел в феномене «разгерметизации» человека. «Разгосударствление, деэтатизация кажутся делом вполне естественным и необходимым… Стихия децентрализации и деэтатизации породила распад привычных связей, создала конфликтогенные ситуации на самых различных уровнях социальной структуры, когда отдельные люди начинают разрушать жизненное пространство, среду обитания, обесценивают ценность самой жизни…»

Этот автор не видел (или не хотел видеть) главные причины социальной хаотизации, к которым относятся распад СССР как такового, слабость существующей экономической системы и жестокая борьба за власть и собственность в новом обществе, именуемом Российской Федерацией. Ссылка на неумение и неспособность советских людей добиваться успеха, нежелание выносить на рынок свои знания и таланты тем более неубедительна. На какой именно рынок? Кто задает его правила игры? Какими способами можно, и какими ни в коем случае нельзя добиваться «успеха», – на эти вопросы у автора нет ответа. Тезис о новой роли социолога как адвоката, защитника «человека от самого себя», также не представляется мне убедительным [Фирсов, 1997: 351–352].

Одной из главных черт индивидуальной и групповой динамики, явно обозначившейся в 2003 г., была адаптация россиян к динамике неопределенности. Но адаптация к ней, как отмечала Заславская, «происходит на базе нисходящей мобильности; она имеет вынужденный, а не добровольный характер; сочетается с сужением, а не с расширением сферы социальной свободы». Вывод Заславской пессимистичен: «Вряд ли в ближайшие годы в России могут возникнуть новые социальные силы, способные вытянуть ее из сложившейся колеи. Более вероятно сохранение тех же тенденций, которые имеют место сейчас: раскол между властью и обществом будет лишь углубляться, элита – богатеть за счет ренты от эксплуатации общенародных ресурсов, а трудовой народ страны – расходовать энергию, знания и инициативу на выживание и некоторое улучшение собственной жизни, не задумываясь о более широких вопросах» [Заславская, 2003: 397].

Еще более определенно высказался Б. А. Грушин: мы живем в эпоху цивилизационных изменений. Речь идет о «кардинальной ломке социальной структуры общества (на уровне социума в целом) и коренной ломке человеческой породы (на уровне персональной жизни отдельных людей)» [Грушин, 2003: 365]. Тем не менее Н. И. Лапин полагал, что кризисный этап завершился и «началась институционализация нового социального порядка» [Лапин, 2003: 370].

В целом – да и весьма существенно. Такому взаимодействию способствовал целый ряд факторов. Первый, установка идеологов и организаторов проекта на междисциплинарный подход, что было заявлено в самом описании данного проекта. Он задумывался и реализовался именно как междисциплинарный проект. Второй, сам переходный период от социалистического к капиталистическому укладу был весьма сложным и потому требовал его многостороннего анализа. Третий, почти каждый из индивидуальных и групповых участников этого проекта отмечал многосторонний и многоуровневый характер этого переходного периода, что требовало от них междисциплинарного подхода. Пожалуй, в этом направлении российские общественные науки продвинулись много дальше, чем их западные и восточные коллеги, в чем я вижу несомненную заслугу Т. Заславской и Т. Шанина как инициаторов и организаторов этого научного марафона. Четвертый: некоторый перекос в сторону «обобщающих» типов социального знания (истории, экономики, культурологии, социологии и геополитики) вполне отвечал задачам всестороннего исследования этого (невиданного ранее!) переходного периода. Ведь речь шла не о революции и гражданской войне, как это было сто лет назад, а об относительно мирном переходе российского общества от социализма к капитализму.

Вместе с тем о взаимодействии общественных и естественных наук ничего сказано не было, хотя к тому времени в СССР/России существовало мощное экологическое движение, российские ученые уже много лет принимали участие в таких международных междисциплинарных проектах, как «Человек и Биосфера». Мои личные контакты с рядовыми и выдающимися российскими естествоиспытателями выявили следующие причины размежевания между общественными, естественными и социальными науками и соответствующими инженерно-техническими разработками.

Первая, это сохранившееся их институциональное размежевание. Несколько попыток российских ученых академиков А. П. Виноградова, Н. Н. Моисеева, В. Е. Соколова, О. Ю. Шмидта, Д. И. Щербакова, А. Л. Яншина начать назревшее сближение социальных и естественных наук не дали результата, слишком глубоко было это институционально и экономически закрепленное размежевание. Не помог даже авторитет акад. В. И. Вернадского, выдающегося российского ученого и энциклопедиста.

Вторая: интересы и исследования естественников постоянно подпитывались запросами народного хозяйства и не в меньшей степени – военно-промышленным комплексом. А установки и траектории развития общественных наук, за исключением археологии и исторической науки, всегда находились под недреманным оком идеологического отдела ЦК КПСС.

Третья: когда началась перестройка, общественники приняли в ней активное участие, тогда как представители естественных и инженерных наук заняли выжидательную позицию. В одной из моих кратких бесед с нобелевским лауреатом акад. А. М. Прохоровым, он сказал, что «академическая наука» составляет, по его мнению, не более двух (!) процентов от общего научного потенциала СССР.

Четвертая: наконец, за исключением медицины, которая всегда была междисциплинарной областью знания-действия, практических мостов между общественными и естественными науками тогда не существовало. Только в последнее десятилетие в связи с развитием гибридных войн и других интегрированных структур и процессов задача практического взаимодействия самых различных отраслей знания стала в глобальную повестку дня.

Как утверждала акад. Т. И. Заславская, характер развития России в постперестроечный период «не соответствует понятиям ни революции, ни великих реформ, я скорее назвала бы его кризисной трансформацией». В более «чем половине случаев адаптация россиян происходит на базе нисходящей мобильности; она имеет вынужденный, а недобровольный характер, сочетается с сужением, а не с расширением сферы индивидуальной свободы». Нет «оснований ожидать, что в России могут возникнуть новые социальные силы, способные вытянуть ее из сложившейся колеи… Страна же и дальше будет двигаться в направлении, противоположном мировому развитию. Причем главное содержание ее жизни во все большей степени будет сводиться к преодолению разнообразных кризисов», но долго так продолжаться не может» [Заславская, 2003: 392, 395, 397].