Запомнил я это отчётливо, так как слова привязались к ассоциациям,– Прямо «еврейчик» какой-то, сказал я.

– Нет, еврейчик будет «не́федя». В смысле имя Федя, а те не Фе́ди. Понимаешь, поди почему?

Тут уже мама засмеялась, – да, на наших «Фе́дек» посмотришь, с их простодыростью сразу понятно становится почему. Ишь ты, не Фе́ди они.

– Клёвый парень. Клёвый-то, знаешь, что означает?– спрашивает она.

– Знаю, классный,– cлышать молодёжное и блатное, как мне тогда казалось, слово «клёвый» из уст бабульки было для меня ещё тем ошеломлением. Подозреваю, что это было неспроста и «в оборот на воспитание» меня взяли уже тогда, с первых мгновений встречи.

Баба Настя засмеялась:– Ну можно и так сказать, классный, – произнесла она словно пробуя слово на вкус.

– Какой ты весь опрятный да аккуратный, – перешла на нормальный русский язык баба Настя.

Обернулась к маме и опять выдала, – «клёвый фе́тяк на́мантырил» – хороший у тебя сын вырос, – добавила она уже на нормальном русском языке. Поглядывая при этом на меня, словно проверяя, усвоил ли я урок и запомнил ли значение.

– Это на о̀фе́ньском, али а́лама̀нском – пояснила она, всё ещё растерянному и ошарашенному её «феней», мне.

– Слыхал ли? Знаешь такой язык? На нём много раньше говорили. О̀фе́ни, коробейники слыхал про таких? – и процитировала А. Некрасова «Ой полным – полна коробушка…».

– А знаю, Некрасов, Коробейники, торговцы вразнос,– сообразил я и вроде как вернулся в нормальное состояние, – у них, что-же, свой язык был?

– И не только язык, и не один язык, – ответила она.

Тут все буквально «загнали нас своей массой» в комнаты и разговор переключился на подготовку к застолью по поводу нашего приезда.

Спустя некоторое время, перед тем как за стол садиться, у меня случился ещё один шок – открывает она люк в полу в погреб на кухне, или как его ещё называют – подпол, и ныряет туда по лестнице с такой скоростью и проворством, что показалась она тогда мне похлеще иного матроса, который по тра́пам корабля спускается. Мгновение спустя кричит оттуда, – забирай уж, банки-то, – протягивая банки с солеными грибами, огурцами и чем-то ещё. Потом уже мама, заинтересовавшись такими её шустрыми запрыгиваниями в погреб расспросила бабу Настю и показала мне – одна тетива лестницы была шире чем другая, закруглена и отполирована, там по сути бревно было отполированное и она по нему каталась и служила этакой горкой, по которой, при определённой сноровке, можно было скатываться в низ.

Буквально в один из первых вечеров у неё дома, баба Настя устроила мне «допрос с пристрастием», так мне тогда подумалось. Я был в Коврове летом 85-го. Не уверен, но вроде как это было на первое лето после смерти Федора Степановича. Могу ошибаться, но в середине марта баба Настя ездила в его деревню за Клязьму, об этом дальше рассказ будет. Она сильно сокрушалась, что «опоздал я с приездом», чтобы меня ему показать и, вроде как, «переформовать», правда она тогда другое слово использовала, но смысл, как я понял, именно такой. Сказала потом:

–Ну да ладно, «мысами с масами, справимся и сами».

Я ещё тогда удивился. Подумал, что должна сказать «мы сами с усами». Но она так частенько говорила, пока мы у ней жили: «Масмы с масами, сматнырим сабами» «Масмы с масами сваргансим сабами» «Масмы с масами, сдюжим и сабами». Вроде как с силами собиралась, когда надо было что-то сделать или решить.

– Баба Настя, а мы Мазы́ки?

– Нет, мы ни по рождению, ни по происхождению не Мазы́ки и не О̀фе́ни. Мазы́ки – это высшая каста – князья О̀фе́ней. Так как после революции, князей и графьёф не стало, то стали говорить, что они белая кость или голубая кровь среди О̀фе́ней. О̀фе́ни, по сути, от них пошли и вокруг них были. Никто не может стать Мазы́ком, кроме как по рождению. Они на особицу всегда были, но знаниями со своими делились. Знания-то, вообще были в народе, только Мазы́ки, те вроде как одни из хранителей были. Фёдор Степанович, строго говоря, не был Мазы́кой/Мазы́ком, (в разговоре употреблялось оба варианта) по рождению, а из потомственных колдунов, живших в той местности, так, во всяком случае, он мне говорил, но он Масы́гой, а потом и Докой стал, над Хозяином до Царя себя поднялся, и считали его Мазы́ки своим.

Отмечу, что тут я не уверен – использовала ли она в точности слово Царь или другое, что-то вроде «чарь», но смысл был в том, что он поднялся на следующую ступень волшебства стал Царём себя. Это она особо подчеркнула.

– Стал До́кой в «обчестве Мазы́ков». До́ка – в миру мастер, в тайном миру – волшебник, а правильнее маг. Потому, что слово это в таком смысле знает и может употребить не всякий человек. Масы́га же, а не Мазы́ка – это Я Сам. А вот скоморошьи корни в нас есть. Прямые, корни. Недаром все деревни откуда ты по матери-то родом, пошли вокруг озера Скоморошьего. Почитай, завсегда скоморохи там лагерем стояли.

Только говорила она «скоромохи», да так, что и у меня такое название «весёлого народа» зацепилось.

– А в чём разница между мазы́ками и скоморохами?

– Мазы́ки, это те скоромохи, которые пришли к о̀фе́ням и стали заниматься торговлей, через о̀фе́ньское общество и сохранили традиции служения Солнцу и Трояну. Скоромохи же, те кто в торговлю не пошли, а осели на земле и занялись промыслами, ремеслом, но оставив служение Солнцу. Служение богу Трояну и Свету Белу оставили. Вот и вся, пожалуй, разница.

– А о̀фе́ни откуда пошли и почему скоромохи торговать начали, денег мало зарабатывали?

– О̀фе́ни-то, князь «Красно Солнышко» из Византии привёз отряд, они прижились, смешались с местными коробейниками, торговцами вразнос, они-то на Руси всегда были, оттуда и пошло название «а́фени» – Афины значит. Скоромохи в раскол пришли, как их преследовать патриарх – Никон начал и породнились с ними. Скоромохов-то много по Руси бродило, толпы были. Вот часть в торговлю пошла, а часть меньшая осталась, по деревням осела. Считай, в каждом районе деревня есть с таким названием, или с другим каким скоморошьим словом в виде названия.

Этот разговор у нас с ней был после того как сказала мне, что есть такие Мазы́ки, правда осталось их теперь пара дюжин всего, чуть раньше (после первой Мировой войны) было несколько сотен, да потихоньку умирают, а дети и внуки их по какой-то непонятной причине не берут знания – у кого дети погибли, а у кого не хотят.

– Раньше-то, в самый рассвет, их количество до нескольких тысяч семей доходило. А потом на спад пошло. Больше восьмидесяти семей перебрались в Сибирь в начале 1800-х годов и впоследствии стали там богатейшими купцами, – рассказывала она,– я то опись о̀фе́ньскую, кто чем занимается и где, читала и кто какой гильдии потом купцом стал, если в Сибирь ехать и помочь просить.

Начала по памяти называть отдельные фамилии этих семей и какие они вели коммерческие дела, но я как-то не заинтересовался и отмахнулся от этого. Она же настаивать не стала. Хотя, как оказалось позже всё это имело огромное значение, для понимания как наладить дело чтобы оно было не средством получения прибыли, «заколачивания бабок», как она тогда сказала, а возможностью организовать правильную жизнь в постоянном саморазвитии.

Приблизительно в тоже время я прочитал в каком-то научно – популярном журнале, что язык и племя неминуемо вымрет если количество людей уменьшится до 24 человек. Я об этом ей рассказал, она подтвердила, что о̀фе́нский язык и язык скоморохов уже практически умер, так как кроме этих стариков, почитай, никто и не говорит на них.

Баба Настя делала различные кружевные салфетки и скатёрки и ещё помню сравнивала свои кружева со знаниями, – вот, говорит, большая скатерть, – это Мазы́ки раньше, а вот ниточка – это сейчас, но на ниточку можно потом опять скатерть нарастить, только не все узоры, что на старой перейдут на новую, но новые тоже неплохие, но сильно другие, отличные от старых будут. Говорила, что года три – четыре назад, до того как мы приехали, была этнографическая экспедиция, которая искала ремёсла, и она открыла Мазы́ков, хотя они всю жизнь тут жили и кому надо, тот знал о них. Смеялась, что её тоже открыли с её кружевами и даже приглашали на какую-то выставку.