Я очень много читал, а у неё дома ничего кроме «Календаря рыболова – охотника», томика какой-то классики, «Практикума по криминалистической технике» и газет не оказалось.

– Баба Настя, а почему у тебя дома, книг интересных ни одной кроме этой,– и показываю ей календарь,– нет?

Та отвечает:

– Дак, не читаю я ничего сейчас, разве, что газету иногда. Тебе вот в деревню надо съездить, там у …(не помню имя) крутится, вроде как, Дмитрий Андреич и ещё какой-то Пётр Лукич. Почему-то целый шкаф книг стоит – один на все окрестные деревни. У него даже Аристотель и Платон есть. Слыхал про таких? Я их у него брала и читала, ещё в дореволюционном издании.

Отвечаю:

– Мол, знаю, пробовал читать.

У нас дома был и Аристотель и Платон и я, даже, попытался их было осилить. Не понравилось. И начинаю глупо посмеиваться про себя, как-же, баба Настя читала Аристотеля и Платона, да ещё и «в дореволюционном издании»…

Тут происходит что-то странное – мягкая баба Настя вся как-то преображается и начинает прямо как следователь на допросе жёстко меня бурить (другое слово даже подобрать не могу):

– А ну ка, скажи мне, вот – ты, это что или кто? – спросила она меня в тот вечер.

– Как понять, что или кто? – спросил я её. Она в меня как-то необыкновенно ткнула пальцем, не достав наверное с полметра до меня, но всё же, как-то чувствительно, но не телом, а чем-то тогда непонятным, словно в душу ткнула (я, кстати, это ощущение помню до сих пор). Я почувствав себя в каком-то разморено – расслабленном состоянии, сказал:

– Я, это моя душа, и оболочки вокруг неё, и моё тело.

– Что за оболочки? – спросила баба Настя, с интересом и с какой-то жёсткой строгостью, вглядываясь в меня.

– Ну всё что налипло. Это же просто. Вот поел я. Еда-же, это не я, вот она переработалась и стала мной, а какашки, пока они во мне, они как бы налипли на меня, а как в туалет схожу, то уже и не часть меня. Так же и мысли.

– Ага…, а где тогда Я начинается, где его граница?! Где граница твоего Я?!

Вот тут-то я растерялся. Я начал «экать» и «нукать», собираясь сказать, что вот кожа это и есть граница моего я. Но прислушавшись к себе, я как-то по новой обнаружил, что воспринимаю-то себя чуть дальше кожи. Тот же жар и холод, тело чувствует до того, как оно дотронулось до кожи.

– А где Я заканчивается?, – окончательно смутила меня баба Настя.

Она как-то неуловимо поменялась и начала рассказывать про Фёдора Степановича, что есть, мол-де, такой деревенский колдун, не колдун, а правильнее сказать До́ка, один из самых сильных кто оставался. Потом начала рассказывать и про мазы́ков, и про доцента или студента филолога Андреева, который приезжал в ту пору учится к Дмитрию Андреевичу. Надо сказать, что во дворе где мы жили были Андрей и пара Димок, которые меня дразнили. Так что у меня на тот момент была «стойкая непереносимость» людей по имени Андрей и Дмитрий. Услышав эти имена я говорю:

– Нет, не поеду, они такие же наверное, меня начнут дразнить, да донимать.

Утром, однако, обдумав всё за ночь, решил, что с Федором Степановичем, всё же, пожалуй, нужно встретиться. Хоть на настоящего колдуна посмотреть. Подошёл рано утром к бабе Насте, она ещё лежала и говорю:

Давай поедем к Федору Степановичу.

Она в ответ:

– Ой милый, он ведь уже умер, весной той? Я вот и пожалела, что вы раньше, на год-то, не приехали.

– Давай тогда к тому, кто остался поедем? – говорю ей.

– Где же мы машину возьмём-то, к ним ехать, тут в Савино-то, чтобы добраться, почитай до моста автомобильного, а потом еще и в другую сторону столько же ехать. Километров 200 может наберётся.– задумалась баба Настя. По какой-то причине попросить сына, чтобы он отвёз нас на своей машине, она тогда предлагать не стала.

– А ты как к ним сама ходишь? – спрашиваю.

– Как река зимой встанет, напрямки, тут километров 15 выходит. Они на той стороне Кльязмы, прямо почитай напротив моего дома живут. Ну а летом, так вот, когда спим общаемся.

Для справки – по карте никак не выходит «километров 15», но об этом другой рассказ будет.

Думаю,– ерунда какая, не могут люди когда спят общаться. И отстал от неё.

С утра дед с мамой засобирались в город, да и к бабе Лене заехать обещали. Тут баба Настя говорит, что гостью ей надо сегодня ждать, да пирогов с ватрушками напечь – подарок передать, попросили её во сне. Так что она тоже занята будет.

Мы тогда с утра поехали обратно к другой сестре деда, а приехали назад часа в три – четыре дня. У бабы Насти в гостях была её подруга, такая же бабуля, которую тоже звали баба Настя. Я тогда сильно удивился. Что мы у ней столько дней жили, она не говорила, что кто-то должен приехать кроме как тем же утром. А ещё более удивился тому, как эта старушка держалась, что-ли. Наша, баба Настя-то, сама была, как мы говорили «на пружинках», настолько живо она двигалась, а эта бабушка ей в живости движений и восприятия окружающей обстановки не уступала, хоть выглядела постарше. Дед, как я понял по его реакции, был хорошо знаком с этой бабой Настей. А в зашедшем по какой-то причине разговоре про Дмитрия Андреевича, он как-то хмыкнул не определённо и сказал, что-то типа:

– Всё поди своими игрушками (или играми) занимается?

Но под игрушками я понял, он вложил другой смысл – типа шутки шутит. И когда баба Настя сказала, что он в До́ки вышел, а сейчас со студентом записывают приёмы рукопашного боя.

– Ну, ну, ишь как, – удивился дед.

Пару дней спустя зашёл разговор о том, что кто-то с кем-то из подростков, толпа на толпу, подрался сильно и милицию вызывали. Дед сказал:

– Да, что сейчас. У нас вот, хорошо и сильно умели драться пока «стеношные бои» не запретили в 27-ом году. Страшно бились. До крови и умело. Один мог выйти против толпы на дороге в деревне и побить их всех в одиночку до такой степени, что по канавам все в крови потом вдоль дороги валялись. Умели драться, не так, как сейчас.

Так же баба Настя обмолвилась, что она, вроде как, тоже участие принимала – названия для ударов то-ли предложила, то-ли придумала. Запомнилось «куриная лапа» и «кирпич на верёвке». Про «кирпич» сказала, что специально подбирали, что бы посмешнее было и точно суть передавало, а «куриных лап» было, вроде как, несколько разновидностей – на растопырку пальцами и в клюв собранными. Я допускаю, что по поводу названий ударов могу ошибаться, но вот такие воспоминания всплывают.

Когда вторая баба Настя уезжала, ей в дорогу наша баба Настя дала большущую корзину пирогов, которые она испекла. Не берусь сейчас утверждать для кого, но что-то там со снами тоже такое проскакивало. Прямо сказала мне, что попросили её во сне.

Вечерами баба Настя напевала, нет, даже скорее как-то гудела или мурлыкала (и слово-то, подобрать затруднительно) волнами – то громко, то тихо что ли, да так, что становилось удивительно уютно и спокойно. Словно выправлялось всё, что было кривое и издёрганное до этого.

Маме она показывала кресение огнём. Суть сводилась к тому, что она брала три головёшки из русской печи, сбивала с них пламя и проходила по замутнениям (куски темной мути) вокруг тела на расстоянии полутора метров. Возьмёт и растопыренными головнями крутнёт – когда слегка, когда резко кистью, вроде как, вытаскивая – выжигая их. Я тогда ещё сильно удивлялся и думал, что я вижу «энергетических паразитов», которых она выжигала, при том что сделала она это лишь через пару тройку дней после вечернего пения – гудения. Не могу утверждать с уверенностью, но возможно, эти вечерние пения – гудения были частью такого очищения. Говорила, что пламя чистит хорошо и надо побольше возле открытого огня находиться и готовить по возможности на нём. Показывала и как делать обычную писанку на бумаге, которую мы жгли потом в печи, и писать письма. Помню, как баба Настя давала наказ – каждый день вечером сидеть дневник писать, записывать, что было за день и, особенно, переживания записывать, и отслеживать «граммофоны». Она тогда очень толково объяснила что это такое на примере песен попсовой советской эстрады – это мысли, которые цепляются и крутятся постоянно не отпуская.