– Да, чёркаем, посмотреть на сколько страниц хватит стержня ручки, чтобы полностью закрасить страницу. Отличница классная наша, так та, вообще тетрадь один раз всю закрасила от начала до конца.

– Вот, это оно и есть, чёркание.

– У меня ужасный почерк, «хуже, чем курица лапой», – вздохнул я.

– Это кто тебе сказал такое? – удивилась она.

– Ну учителя, папа с мамой так говорят. Ругают меня всё время.

– Ну ругать-то они тебя за почерк не перестанут, разве только ты писать не начнёшь как Пушкин, али Толстой. Не начнёшь ведь? Либо силу свою в почерке увидишь.

Я замотал головой, моя самооценка была гораздо ниже, – Не начну, куда уж мне до Пушкина с Толстым, – Наряду с чистописанием, правописание тоже хромало.

– Тогда, вот, что, выписывать пером с чернилами буквы – вензеля тебе научиться надо, и как в старинных рукописных книгах писать научиться. Тогда уже не скажут, что у тебя почерк как курица лапой. А для начала, прописи для начальных классов возьми и пером заполняй. Он у тебя почему плохой и раздёрганный или небрежный если хочешь? Потому как, твоё внимание не в нём, и силу излишнюю прилагаешь. Говорят усидчивости нет, а как она будет, если пламя в душе бушует, ей лететь охота, а телу скакать и прыгать, а не упражнения по русскому языку в тетрадку записывать.

Обратилась к маме, – Ты с писанкой, когда выписалась, почерк ровнее-то стал? А когда проходила переживание, какой почерк-то был? То-то и оно, что когда душа спокойна, то и почерк плавный да ровный. Вот и он начнёт писать лучше со временем.

Лишь спустя десятилетия я осознал глубину поставленной мне бабой Настей задачи на примере Л.Н.Толсто́го – «просто-напросто всего лишь взять и описать полностью один день…»

Дневники самого Л.Н.Толсто́го оцифрованы и доступны онлайн. Сохранилась 31 подлинная тетрадь с дневниковыми записями Толсто́го – в общей сложности 4700 рукописных листов (для сравнения: сохранившиеся рукописные материалы романа «Война и мир» – 5202 листа). Не скажу, что у него, в дневниках, такой уж и каллиграфический почерк. Толстой отложил задачу детального рассказа об одном дне по причине её необъятности, и огромной сложности описать все впечатления, мысли и события одного дня. А тут её, вроде как, играючи поставили: бери и описывай каждый день вечером и смотри за слитностью мыслей.

Так и отложилось у меня в памяти, что писанка для меня это работа с пером и прописью, попыткой описать прожитый день, на поверку оказывающийся никаким не слитным, а наоборот, состоящим из насквозь бессодержательных, бессвязных, мечущихся мыслей и поступков. Почерк с возрастом стал немного лучше. А вот задача полностью описать прожитый день – «бытность дня», задача слитно описать огромное количество событий, действий, ассоциаций, чувств, эмоций, мыслей одного дня так пока и не решена.

Письмо пером, либо перьевой ручкой выявила ещё одну удивительную вещь. Уроки в школе и лекции в университете, конспектируемые перьевой ручкой (у пера, скорость, всё же, не позволяла поспевать за преподавателем) запоминались и усваивались в несколько раз лучше, чем записанные обычной шариковой ручкой. Это проверялось неоднократно моими одногруппниками по университету, в итоге, наиболее практичные стали пользоваться для конспектирования лекций исключительно перьевыми ручками. Некоторые из них использовали дополнительно перьевые ручки с красными чернилами для выделения и подчёркивания ключевых моментов в лекциях.

Мы вернулись к теме дневников и писем ещё раз, когда баба Настя рассказывала о приведении разума в порядок. Она рассказала как с их помощью обнаруживать и убирать привычки.

Как ходили о̀фе́ни. Вход в инобытие?

Деревня Починок под Галичем, откуда дед и его сёстры родом и где жили его родители и его деды – прадеды находилась от деревни Дубяны в пяти километрах (точнее 4км 850м) если смотреть по самой короткой прямой на карте. Я специально проверял, когда «пропаривал» (чёркая на бумаге и вспоминая как всё было), что я, может быть, вру и напридумывал себе невесть чего, и всё объяснимо с точки зрения логики. На следующий день после приезда, мама попросила деда сводить нас на то место, где стоял его дом и жили его родители и он сам. От избы давно ничего не осталось, только яма от подпола, да очень старая черёмуха, с рябиной и такой же старой берёзой. Внук и внучка сестры деда – бабы Кати решили идти с нами. Узнав это баба Катя запричитала:

– Куды в такую даль вам с ними тащиться, умаетесь.

На что дед спокойно ответил: – Ничего, не умаются, мы напрямки, перемётами. Быстро дойдём.

Баба Катя услышав это понятливо кивнула и успокоилась.

Я помню, услышав это, подумал, что идти километров пять пожал плечами, – мол, ничего страшного, за час уж точно дойдём, – и решил даже не одевать подходящую обувь, а отправиться так в чём ходил по двору, чём-то легком, чуть ли не чешках или подобных тапочках для гимнастики.

В общем пять километров мы пронзили за 15 минут и даже не запыхались. При этом дед вёл нас как-то плавно, шёл не торопясь, словно играючи. Солнце, как стояло в зените на полдень когда мы вышли так и стояло в том же месте когда дошли до того места, где был дом родителей деда. Помню как шли по деревне, как подошли к опушке леса, углубились в него, я тогда ещё подумал – погорячился я с тапочками, – и тут же встали на удивительно прямую, узкую и чистую тропку, ни корней на ней, ни камней не было. А было яркое солнечное сияние вокруг, такое, когда солнце через ресницы пропускаешь в яркий солнечный день и ничего кроме этого сияния вокруг не видно. И вдруг, мы уже стоим на опушке и дед посмотрев на часы удовлетворённо сам себе кивнув говорит – Ну вот, в пятнадцать минут уложились.

Что тут началось, как мы – дети кричать начали, – что не может такого быть, чтобы мы пять километров за пятнадцать минут по лесу, когда «скорость пешехода 5км/ч», да даже по тропке прошли и даже не запыхались, что он привёл нас в какое-то другое место, что его часы, которые до этого периодически вставали опять, встали, а потом, когда он их вытащил из кармашка, опять пошли, и что вот, до Скомороховского озера, которое намного намного ближе, мы и то, дольше и труднее идём.

Дед с хитрой улыбкой, словно его маленькая шутка удалась, пожал плечами, посмотрел на солнце и сказал, – ну, наверное, у меня часы встали, такая штука, бывает. Обратно пойдём кружной дорогой, там до́льше будет.

Мама же просто растерялась, переводила взгляд то на деда, то на часы, то на нас, и спросила деда, – Может действительно часы встали?

На что дел только махнул рукой и вздохнул.

По возвращении в Дубяны мы все дружно, включая маму, кинулись смотреть сколько времени и на всякий случай спросили у бабы Кати, сверяли ли в тот день часы по радио или нет. Я потом раскладывал весь маршрут туда обратно и пребывание на месте деревни поминутно и, вроде бы, находил убедительное объяснение случившегося – у деда часы встали, вышли мы в такое-то время, на месте были столько-то, обратно шли больше часа, значит куда-то ещё девается 30 или 40 минут и в таком духе. Но думается, до конца я себя так и не смог убедить, что тут всё понятно и нет ничего необычного. Убеждал в этом деда, он как я сейчас понимаю потешался над моими метаниями и не способностью объяснить «феномен», но в то же время и не смеялся над моими потугами в полный голос, чтобы не обидеть. Мама же судя по её реакции просто выбросила эти непонятки со временем из головы, списав всё на, испорченные часы.