Но это не всё. Сто́г для чего смётывают и оставляют? Чтобы через какое-то время, по зиме, сено в нём начать использовать. А сто́г, сено за это время улёживается, выдерживается. Так и с мыслями о каком-то деле. Смотри – сейчас сто́г в дело пускать или дать ему выдержаться, выстояться какое-то время. Глядишь, что-то новое придёт или что упустил увидишь, пока дело выстаивается. А то и необходимость в деле пропадёт. «Утро вечера мудренее» это об этом как раз сказ.

– А карты-то причём, пасьянс тут причём?

– Пасьянс работает так же. Колода неразобранная – это сено твоё, которое уложить надо в сто́г. Ситуация это жизненная, где всё перемешано и перепутано. Разобраться с которой тебе требуется. Карта к карте у тебя укладывается одна за другой как соломинки. Всё сложилось – и ясность в мыслях получил. Гляди, – стала перекладывать карты одна на другую,– это «рядки», или «грядки», на них ты карты садишь, которые тебе разобрать и уложить надо. Убираю сюда в «подвал» лишние, некстати которые пришли, а потом, гляди, они одна за другой по порядку из рядков, сами на «землю» выкладываются в «сто́г». По рядкам, это жизнь тебе навалила, дела твои земные это, которые упорядочивать надо, соломинки укладывать в стог.

При помощи Сто́жка, баба Лена смогла упорядочить свою жизнь, на столько, на сколько это, вероятно, вообще было возможно. Я, спустя некоторое время, даже возмущаться начал, на сколько всё размеренно, строго по раз и навсегда заведённому распорядку, рассудочно, словно гроссбух какой. Но она не сильно реагировала на мои возмущения, сказав, что ей так сподручнее – всё упорядочить, по полочкам разложить и жить – доживать оставшееся отмеренное на своей земле в рассудке и покое.

– Я свою землю упорядочиваю.

– Да, где она земля?! Земля в огороде, а у тебя везде порядок, аж накрахмаленно – наглажено – отутюжено!

– Своя земля, это в мыслях прежде всего порядок от со́ра, а потом уже и вокруг тебя мир, в котором живёшь. Я свой мир, его границы, рассудочно для себя определила, его и упорядочиваю.

Вспоминая все мои детские возмущения и попытки доказать, что так жить неправильно, когда всё разложено по полочкам, я, в какой-то момент, обсудив этот рассказ с супругой и решив, что он, в общем, уже закончен, полез сам, не зная зачем, на антресоли, где были сложены книги, фотографии и прочие памятные вещи, которые мы перевезли с собой в Австралию. И, буквально, сдвинув с места одну из книг увидел старый конверт. Я, конечно, помнил, что я не выкидывал старые письма и тетради, так как места много они не занимают. Но то, что этот конверт был письмом от бабы Лены в тот самый момент, когда я уже решил, что написал этот рассказ, на мой взгляд заслуживает, чтобы об этом написать. С любопытством и волнением от такого необычного «совпадения», я вытащил свёрнутые листки исписанные ясным, легко читаемым, аккуратным почерком с округлыми буквами и перечитал отправленные бабой Леной деду Коле и нам в 1991-1992 годах письма. В тот период мир, называвшийся Советский Союз, перестал существовать, но тот небольшой мир бабы Лены, так удививший меня суровым минимализмом и выверенной аккуратностью, который она определила для себя как предмет своего совершенствования и очищения, продолжал существовать. Её «своя земля», не смотря на то, что была потеряна значительная часть социальных опор, всё так же продолжала вычищаться и упорядочиваться. Влияние упорядочивания мыслей, наработанное при раскладывании пасьянса «Сто́жок» чувствовалось даже в самом стиле письма написанного как-то складно, без перескакивания с одной темы на другую.

Составление детального списка уборки в квартире с разбивкой по шагам, помогли мне справиться с неразрешимой до того момента задачей – как быстро и качественно делать еженедельную уборку квартиры, которую меня заставляли делать родители. А тут список бабы Лены с перечислением половиков и ковриков по комнатам и в какой последовательности их нужно собирать, нести выбивать от пыли, в какой последовательности и как складывать. Ведь и объем работы меньше от этого не стал, но со списком уборка стала идти намного быстрее и продуктивнее. И самое главное – ушло недовольство от выполнения самой еженедельной уборки, как от чего-то страшно нелюбимого. И заставлять меня перестали, лишь напоминали о том, что надо сделать уборку. Осталась лишь последовательность действий, продумывая которую, я обнаружил, что получаю удовольствие от того, что все расписанные до отдельных действия по уборке квартиры, словно бы сами собой «складываются» в «сто́жок» на «землю». Я же лишь с удовлетворением отмечаю в списке выполненные пункты, не обращая внимания на их тяжесть и трудность, с таким невероятно большим усилием и отрицательными эмоциями преодолевавшиеся до этого. Причина – разбивка всего процесса на простейшие действия и составление плана выполнения этих действий, поначалу на бумаге, а потом уже и в воображении.

Я, по правде, по первости просто обалдел от «блатногу языку» бабы Насти, – так я тогда воспринял О̀фе́нску (А́мала̀нску) речь, которую она очень часто употребляла в общении с нами. Переодически просто зависая и переспрашивая, чего это она сейчас сказала. Ну сами представьте – приехал я в гости и пока мы были у первой сестры деда – бабы Лены, так та, простите за откровенность, не просто носилась со мной как с малым деточкой, она даже носки мне гладила утюгом после стирки. Я по этому поводу попробовал было возмущаться, да где там. Натурально, носилась со мной как баба Яга с домовёнком Кузей в мультфильме. И вот отправляемся мы с дедом и мамой к другой сестре, и перед выходом мне дед и баба Лена наказывают, – ты смотри не удивляйся, баба Настя она вся шустрая, как на пружинках, да на язык во́страя (острая).

Встречает нас худенькая такая бабулечка, роста небольшого, улыбка, в глазах словно солнечные лучики по всей комнате сияют так, что вся комната кажется от этого сияния светом заполнена. Шустрая, как бывают шустрыми некоторые дети лет четырёх – пяти, когда смотришь и видишь, что движения рук и ног у них намного быстрее чем у других их сверстников и взрослых. С чем-то таким сильным и стойким, даже, наверное, могучим внутри, таким, что я сразу почувствовал, просто физически ощутил. И после всех обниманий и целований, да представлений меня, начинает, как мне показалось на тот момент, говорить просто на жутчайшей фе́не. Я не просто опешил, я начал лихорадочно вспоминать и всматриваться в неё, на предмет, а чего это вообще такое, происходит-то, чтобы бабушка, мало того, что так двигалась, да ещё и свободно и складно разговаривала как на русском по блатному, но при этом как-то и́наче, совершенно без матерков, как не всякие «старшаки и блатные на районе» у нас могли. В то же время и язык, как я быстро понял, не был фе́ней уголовников. Это было лишь первое впечатление – фе́ня на него в какой-то степени похожа была, конечно, если предварительно убрать из неё маты. Тональность языка другая была, ударения не те, что в блатной фе́не, а так, как больше деревенские говорят.

—Вот же клёвый ла́щина на́матырил (на́мандырил?) /Вот же классный парень вырос/ . Целимый хо́врей, а ва́сильки-то, кудявы хлябо /Прямо барин, а волосы-то, какие ку́дрявые/, – выдала она разглядывая меня. Я понял из её речи только, что цветочки васильки. Подумал, – причём они здесь? И про поросёнка, за которого и зацепился в возмущении. Я почему-то возмутился, вспомнилась хрюшка Хавроня Петровна – Я не ховрей! – и подумалось, и причём здесь целительство (целимый)?

– Чего это ты меня хрюшкой называешь?!

– Не, не хру́ндак, а хо́врей, – барин, барчук значит.

Потом задумалась, говорит:– Ну, наверное, что-то от поросят в них есть. Ховрей, это барчук, господин. Хо́врейчик, это молодой господин.