Наконец его почтил присутствием этот разодетый Ульви. Крутой мужик, конечно, уверенность и сила из него так и пёрли. Смотрит мимо, говорит слегка небрежно… Экивоки эти постоянные. И ещё: изъясняется – с ума сойти – на отличном старонорвежском!

– Грегори, я готов сделать вам очень, очень заманчивое предложение. Поверьте, мы далеко не каждому предоставляем такой шанс, а только тем, у кого обнаруживается… э-э… некий потенциал.

– И у меня он есть?

– Да. Позвольте мне прояснить ситуацию, насколько это для вас …э… пока возможно.

– Валяйте, Ульви, валяйте.

Гляди-ка, не нравится, когда с ним начинают фамильярничать. Ничего, проглотит. И не один раз ещё.

– Как вы понимаете, за время вашего отсутствия на Земле произошли…э-э… некоторые перемены. Коротко о них можно сказать так: люди обрели смысл жизни.

– Да неужели? Прямо вот так все взяли и обрели?

– Не надо, Грегори, не передёргивайте, хотя вопрос вы задали по существу. Обрели, и ещё обретут – большинство, но не все. Кому-то ведь нужно будет и охранять их приобретение, согласитесь – это логично, не так ли? И смысл жизни для этих немногих как раз и будет заключаться именно в охране счастья других. Так вот, я предлагаю вам стать стражем.

Ого, а пафоса-то сколько! Неожиданно.

– Постойте-ка, Ульви… От кого охранять-то будем такое счастье? Или от чего?

– От таких как вы, Грегори. От людей, которые в силу…э… неких причин не могут обрести смысл жизни и наконец-то стать счастливыми.

Так… Приехали.

– Я не могу быть счастливым… А что это, собственно, значит?

– Это значит, что у вас не может быть половинки, Грегори.

– Ага… Половинки.

– Именно. И у вас есть выбор, мой друг.

– И какой же, Ульви? Да не тяните же кота за… э-э… причинное место, я в самом деле заинтригован!

Поскрипи зубками, поскрипи!

– Или вы присоединяетесь к нам, или выкатываетесь отсюда и рано или поздно окажетесь против нас. А вот это будет очень плохо для вас, Грегори. Я понимаю ваш скептицизм, и у вас будет время подумать. Я оставлю вам на ознакомление некоторые…э… материалы.

– Допустим, я соглашусь. И что я должен буду сделать?

– Просто сказать «да». Не удивляйтесь. Одно слово может значить очень многое. Жаль, что люди этого так до конца и не поняли.

Ого!

– Одно слово? И всё?

– Нет. Ещё будет соответствующая процедура, которую мы не сможем завершить без вашего согласия.

Вот заладил! Однако, тут уже серой начинало попахивать.

– Скажите, Ульви… Защищая, я… буду должен убивать?

– Нет. Мы никого не убиваем, и как можем, не позволяем никому этого делать. Буду откровенен с вами: это…м-м-м… крайне нерационально и создаёт значительные неудобства для всех.

– Последний вопрос, Ульви. Вы… э-э-э… ещё человек?

– Да, Грегори. К сожалению, да.

К сожалению… Иди, Ульви, иди. Посмотрим, что за материалы ты мне оставил.

…Ульви замолчал и принялся смотреть на Макса: небрежно, лениво, в уголках рта таилась усмешка. Его собеседнику, однако, было не до этих тонкостей физиогномики.

– Так вы говорите… – голос звучал неуверенно и обращён был скорее вовнутрь, к своим страхам, – что мы с Беллой образовали пару… настоящую пару, и произошло это отнюдь не случайно. И всё шло хорошо, пока…

Макс запнулся.

– Да, – закончил за него Ульви. – Пока ситуация не вышла из-под контроля. Пара Натали и Алекс оказалась …э… неуправляемой.

– Но… почему?

– В ходе эксперимента такое случается.

– Эксперимента… – Макс поёжился. – И теперь вы предлагаете мне выбор: остаться с Беллой или уйти.

– Да. – Ульви улыбнулся. – Ох уж это свобода выбора! Ничего не попишешь, придётся вам с ней как-то уживаться… пока, раз уж вы оказались заложником этой…э-э… скажем прямо, неординарной ситуации.

– Но я ведь не один такой? – голос Макса звучал почти жалобно.

– Ну что вы, конечно, нет. Некоторым, прямо сказать, сейчас гораздо хуже, чем вам. А вы здоровы, физически и психически, и даже можете выбирать.

– А… Белла?

– Ей придётся провести ещё некоторое время в коме. Так надо. Сколько, не могу вам сказать. Хотите остаться с ней? – Ульви подался к нему, упёрся взгялядом. – Она нравилась вам как женщина, и она была для вас матерью. Что ещё может желать мужчина? Оставайтесь. Это будет так… по-человечески.

Последнее слово было произнесено со странной интонацией, от которой Максу стало не по себе.

– Я… я не знаю. Не хочу показаться бездушным, но…

Ульви вдруг прыснул, попытался было сделать серьёзное лицо, но потом махнул рукой и расхохотался: раскатисто, безудёржно.

– Ох, извините… – Проговорил наконец он, вытирая слезы. – Каламбур один на ум пришёл. Смешной, я вам как-нибудь потом расскажу. Продолжайте, не обращайте внимания.

Сбитый с толку, Макс некоторое время пусто глядел на него, потом внезапно обозлился и произнёс жёстко и напористо:

– У меня могут быть другие половинки… кроме Беллы?

– Резонный вопрос, резонный. – Ульви, казалось бы, задумался.– Такого рода…э… трансформации требуют значительного количества внутренней энергии, а она, сами понимаете, далеко небезгранична. Ходят слухи, что повторная трансформация возможна, если ваша будущая половинка необычайно одарена энергетически… но это только слухи, и на данный момент они проверяются.

– Кем, можно полюбопытствовать?

Ульви осклабился.

– Теми же, кто послал вас в космос.

И уставился на Макса тяжёлым взглядом. Тот сразу поник и заторопился:

– Я бы мог тоже принести пользу… остаться с вами, например, принять участие в подобных исследованиях…

– Нет.

Сказано это было так, что желание продолжать дальнейший разговор у Макса сразу пропало.

Мысли ворочались, тупо отдаваясь в висках:

«Остаться здесь… с неподвижной Беллой… под такими вот взглядами этих?»

Кое-как поднял глаза:

– Знаете, я готов рискнуть.

Ульви кивнул. Так, как будто давно знал, чем всё это закончится. И с абсолютным безразличием к собеседнику.

…Он парил над антигравитационной дорожкой со скоростью 20 км/ч, без заданного маршрута. Смотрел по сторонам на Москву, давно ставшую Московией, подмявшую под себя всё окрест на сотни километров. Он бывал здесь, и не раз, но вот так осматривался впервые. Настроение было покойно-безразличным, но сквозь оцепенение прорывались вдруг всполохи обиды: «Даже чип никакой не вживили, никакой, мол, нужды в этом нет… Списали тебя, братец, со счетов, списали совсем. Выпроводили через какой-то шлюз – и вот: любуйся столицей нового мира. Ну и буду любоваться. Сегодня, во всяком случае, ни в какую эту вашу кабинку и не подумаю заходить. Заслуг у меня полно, буду жизнью наслаждаться. Своей, ни к чьей не прикованной».

Над головой, однако, был купол, и это сглаживало все переживания. Конечно, он был другим, не таким, каким нависал над ними в колонии, а размытым, дистанцированным что ли, но его присутствие ощущалось несомненно: в ленивом разбеге снежинок, в приглушенных красках неба, покрытого никуда не спешащими барашками, в ровном течении воздуха, без всяких там завихрений… Ничего! Всё наладится, и очень скоро.

Он проплывал мимо немыслимых в своем размахе многоярусных строений, рассыпающихся искрами вверх, скручивающихся струями вниз и расходящихся под землей многокилометровыми лучами. Светлячками кружили над головой в вечерней дымке аэрокары. Не так давно Московию сотрясали ураганы, и многочисленные административные здания, основательно, не напоказ вцепившиеся корнями коммуникаций в истерзанную землю, вдобавок ещё были защищены и силовыми антиполями, отключенными теперь за ненадобностью, но конструктивно угадываемые в холодном воздухе неким разломом сред. Всё это, безусловно, радовало глаз. А вот церквушка, непонятно как уцелевшая, с золоченой луковкой, сразу его встревожила. Чуть пригнувшись, стояла она против всех ветров, устало и незыблемо. И не была она, конечно, обнесена никакой защитой, но вот показалось же ему почему-то, с одного косого взгляда, что воздух обтекает её, образуя совсем ненужные завихрения, таящие в себе забытый свет… Он закрыл глаза и потряс головой, а когда открыл, то увидел прямо перед собой площадь с мавзолеем. Насколько он знал, сравнительно недавно обитатель мавзолея был всё-таки без лишней помпы кремирован, и теперь его заменяла голограмма. История, знаете ли… Но что же всё-таки это был за человек, столько времени пролежавший один в гробнице, выставленный напоказ, сколько же в нём было энергии при жизни, если и после смерти он подпитывал ею всех? Наверное, ему нужен именно такой человек. И сразу Максу стало невмоготу быть просто собой, захотелось немедленно стать частью кого-то. Он произнёс: «К кабинке!», и вот уже очутился рядом с неброским неопределенно-тусклого цвета ещё одним мавзолеем, умеренной копией того самого. «Это что… местный изыск?» Никакая дверь или иная преграда не заполняла собой дверной проём, и из него, чуть не столкнувшись с Максом, выбежали растрёпанные мужчина и женщина и, вцепившись друг в друга, куда-то устремились с мрачным удовлетворением на лицах. В кабинке пахло похотью и мочой, и смотреть было совершенно не на что: голый сумрак стен, то ли источающих, то ли поглощающих какой-то мертвенный свет, и только. Приход Макса не привнёс в эту картину никаких изменений. Он растерянно покрутил головой в надежде отыскать хоть какие-нибудь указания, и, отказываясь верить тому, что с ним так ничего и не произойдёт, громко произнёс: «Хочу быть со своей новой половинкой!» Потом, как заклинание, произнёс фразу ещё и ещё раз, уже готовый сорваться в истерику… Но не успел. Пространство перед глазами дрогнуло, он разделился и стал видеть себя как бы изнутри… нет, не видеть, а знать, что это он… и вместе с тем и не он вовсе… и что-то вело его за собой … и сделалось вдруг тягостно на каком-то доселе неподвластном ему уровне сознания… и стал вдруг понятен безудержный смех Ульви… стало всё понятно. Он открыл глаза, ощущая переливы неизбывного ужаса внутри. Запредельное знание сразу истекло из него, и вот он снова был собой – испуганным донельзя Максом, липнущим к холодной стене. И нечто, осевшее в нём вместе со страхом, продолжало его вести, определяя направление и цель, и он тут же подчинился этому и вышел из кабинки. Оглянулся.