– Что ты говоришь? – напрягся царь, на ожидая такого поворота.

– Да, говорю я, – продолжал Агирра, – злато не только источник зла, ибо если б это было только так, я предпочел бы выложить башню кизяками невинных коров, которые своей кротостью более угодны богу. Но золото – это еще и радость, сила и могущество. Золото – цвет и сущность Глаза Мира, недреманного Ока Ахуры, это цвет Михра, лучезарного Солнца, дарящего свет, тепло, радость и изобилие всему сущему на земле. Золото придаст башне великолепие, оно расскажет всему миру, как велик и могуч правитель страны Алуан. И потому я говорю: выполни просьбу своей луноликой дочери к вящей славе своей и Мазды.

При этих словах Зуммуриада просияла, подпрыгнула на месте и от полноты чувств обняла мага, который, перехватив свирепый взгляд царя, поспешил добавить:

– Сэкономить можно на другом. Верхние этажи можно строить из кирпича, как строятся все мидийские храмы и как завещал нам великий наш пророк, Заратуштра.

– Заратуштра, конечно, был мудрым человеком, но в строительстве я привык доверять более надежным авторитетам, – возразил Мултан. – Глина по всем статьям уступает камню, и в красота, и в долговечности.

– Но ведь башня будет краситься, – не уступал маг.

– Она разрушится лет через триста. Осядет под собственной тяжестью.

– Тогда убери этот никчемный выступ впереди, – предложил Агирра. – Что за нелепый нарост! Он портит весь вид.

– А мне он очень нравится, – встала на защиту зодчего Зуммуриада. – Он прелестный!

– Но он только удорожает строительство, – заметил Агирра

– Не прекословь, Мултан, – оказал Зармайр – бог с ним, с золотом, но строй без выступа, он портит весь вид.

– Выслушай меня, великий государь, – воскликнул зодчий высоким звонким голосом. – Да, я строил башни, и крепости, и храмы в Хинде, Согдиане, Бактрии, Парфии и Мидии. Но везде я делал лишь то, что мне приказывали, строил по веками устоявшемуся образцу. Лишь дочь твоя сказала мне: придумай что-то свое, Мултан, такое, чего нет нигде. Я увидел в твоей стране изобилие крепкого и мягкого известняка, камня, созданного богом для постройки дворцов и храмов. И то, что я выстрою из этого камня, простоит века. Десятки веков! Думаешь, я напрасно столько времени медлил, исходил все окрестности, копался в земле? Я изучал твое море. И убедился, что раз в несколько столетий оно имеет обыкновение подниматься и затоплять всё в округе. Так вот, когда оно поднимется в очередной раз, оно не сможет подмыть основание башни, а выступ её будет рассекать все набегающие волны. И я говорю тебе: века, тысячелетия простоит твоя башня, и всё это время люди будут восхищаться ею и славить твоё имя. Бросив золотой – не жалей медяка! Дай мне закончить работу, и ты увидишь, что через полгода здесь будет стоять башня, равной которой нет, не было и не будет в мире!

– Башня! – презрительно фыркнул Зармайр. – Что мне башня? Игрушка для мой девочки? На эти деньги я бы лучше выстроил с десяток крепостей для охраны народа.

– От кого ты хочешь защищаться? – с удивлением опросила девушка. – Мидийцы наши братья, парфянский царь ежегодно шлет нам дары, с армянами мы мирно торгуем, картлийцы сватаются ко мне уже третий год Ты боишься аланов? Этих дикарей и трусов? – девушка усмехнулась, губы ее задрожали а предательская слезинка, сверкнув в уголке глаза, скользнула по щеке. – Игрушка! Разве я дитя? Разве лишь мне одной нужна эта башня? Разве не послужит она укреплению и распространению гуманнейшей и прекраснейшей веры, которая объединит племена нашей страны в единый и могучий народ?

– Ты слышишь? Слышишь, что она говорит? – с немалым изумлением воскликнул царь.

– Я слышал речь не девочки, но царицы, – с поклоном промолвил маг. – Поверь мне, владыка, народ, объединённый единой верой, можно истребить, но покорить – никогда! Проникнись этой верой, просвети свои племена, истреби еретиков, возлюби Ахуру – и он исполнит все твои сокровенные мечты…

Взглянув на мага тяжёлым взором, царь хотел было что-то екать, но смолчал. В диковатом взгляде этого сухопарого сутулого человека было нечто, от чего обычный человек смущался, опускал очи долу и отходил в сторону.

– О, отец, – вся в слезах прошептала Зуммуриада, от нахлынувших чувств не в силах сказать ничего более. – Отец!..

– Идите, – оказал царь, тяжело вздохнув и усаживаясь в кресло. – Иди и молись Ахура Мазде о том, чтобы ничто больше не затягивало строительство храма.

Девушка и зодчий вышли. Дождавшись, пока шаги их стихли на лестнице, Зармайр резко повернулся и, смерив Агирру тяжёлым взглядом, спросил:

– О каких желаниях ты толкуешь? Что может исполнить для меня твой бог? Я – царь великой и богатой страны, с которой считается даже Парфия! Я – владелец несметных сокровищ! Я… – он осёкся под взглядом Агирры, под взглядом, который, казалось, ощутимо проникал внутрь его сознания, выворачивал наизнанку душу, достигая самых потаённых её уголков.

– Великие владыки, – сказал маг со странной усмешкой, – правят миром. Но они же – рабы своих страстей. Будь покорен Ахура Мазде, возлюби его и он раскроет перед тобой сады любви и наслаждений, дабы ты соединился с той, которая уже давно волнует твоё сердце, которая единственная достойна воссесть на троне рядом с тобой.

– Нет! – воскликнул Зармайр. – Это не любовь. Это бесовское наваждение… Это… позор… Я буду опозорен в глазах всего народа… Они не понимают… И никогда не поймут…

– Но ты и не обязан никому ничего объяснять, – возразил маг. – Этот брак – требование веры. Нет жертвы более угодной богам, чем «хваэтвадата» – сященный брак с близким по крови. И чем родство ближе, тем лучше.

Со двора послышалась песня. Звуки её, вначале нестройные, постепенно приобретали крепость и мощь, и вот уже тысячегласый гимн взлетел над столицей:

И Зармайру показалось, что в общем хоре голосов, доносящихся с подножия вечно пылающего алтаря, он может различить и звонкий, пронзительный голос Зуммуриады, восторженно славящей богиню и всё прекрасное и вечное, что она олицетворяла: Мир, Труд, Надежду и Любовь!

– Меня не поймут вожди племен, – покачал головой Зармайр, – они ждут, что я выдам дочь за агванина, за кого-то из них или их сыновей. Каждый из них по два или по три раза уже посылал ко мне сватов.

– Какая же участь предпочтительнее для твоей прелестной дочери? Выметать кибитку гаргара или лпина или же сверкая драгоценным убранством воссесть на трон. И кем ты хотел бы видеть своего внука? Пастухом или же наследным царевичем великого государства? Если же кто-то из вождей будет противиться твоей священной воле, то у нас достанет войска, чтобы привести его к покорности.

Увидев, что Зармайр задумался, маг сделал паузу и продолжил уже льстивым, вкрадчивым тоном: