Услышав эти слова сельчанин быстро отошел в сторону.

Торговец оробел и неуверенно пролепетал:

– А разве я сказал что-нибудь про нашего божественного?..

– Ты сказал, что военные богатеют за ваш счет. Но разве не за счет армии ты и тебе подобные владеют землями, домами, рабами, разве не армия доставляет вам бесплатный хлеб, разве не мы охраняем Рим от варварских набегов? Оскорбляя армию, ты оскорбляешь цезаря.

– Но я… я никого не оскорблял! – возопил торговец. – Вот же, у меня в свидетелях вся улица: я и не думал никого ругать!

Но все свидетели их разговора моментально рассеялись.

– Значит тебе хорошо живется? – зловещим шепотом спросил Метелл.

– Д-да, к-конечво… – заикаясь пробормотал кожевенник. – П-просто п-прекрасно!

– Тогда почему же ты не кричишь: «слава императору»?

– С-с-слав-ва им-перат…

– Громче!

– Слава императору? – завопил толстяк дурным голосом. – Да здравствует наш божественный Цезарь Август Германик!..

Толпа захохотала. Созий, походя, так «задел» торговца своим тюком, что тот провалился внутрь своей лавки.

И снова улицы, улицы… Похожие на узкие, глубокие канавы, вырытые между громадами зданий. В отличие от своих предшественников, возводивших в столице величественные здания и храмы, цирки и бани, Домициан предпочитал не строить а облагораживать уже выстроенное. Он украшал здания и площади вызолоченными статуями, помпезными арками и барельефами, изображавшими императора и его военные победы. Даже на Субуре, которую прошлые цезари предпочитали не замечать, выросла грандиозная арка из удивительного, снежно-белого с фиолетовыми прожилками синнадского мрамора. По высоте человеческого роста и даже много выше она уже была исписана похабными словечками.

– Держи кошель крепче! – бросил Метелл слуге, когда они вышли на эту оживленную и беспокойную улицу.

Субура, как всегда, бурлила и шумела, воровала и торговала, дралась, смеялась и любила, и продавала, продавала, продавала всё подряд: от заморских фруктов до приворотных зелий, от краденой одежды до пирожков с дохлятиной, от редких манускриптов, до дешевой плоти. К Метеллу и Созию сразу же прильнули две стриженые «наставницы», вполголоса намекая на райские блаженства, которые можно было получить прямо тут же и притом задешево,

– Задешево я не хочу, – усмехнулся Клавдий.

– А я – не могу, – вздохнул Созий.

Не доходя до Субурского взвоза, они свернули в боковую улочку, которая позволяла добраться до дому более коротким и спокойным путём. Свернули – и остановились перед величественным храмом с колоннами нумидийского мрамора.

– «Юпитеру Охранителю», – прочел Метелл надпись на фронтоне.

Откуда ни возьмись вынырнул чернявый коротышка-гид.

– Не желают ли почтеннейшие путешественники осмотреть храм? – затараторил он, льстиво улыбаясь. – Он был выстроен в прошлом году на месте сторожки, где наш божественный цезарь прятался в молодости от солдат пропойцы Вителлия. Всесильный Юпитер отвел глаза кровожадных убийц от сундука, где он прятался, и наш император был спасён для Рима и для народа…

– Его бог спас, а вот нас покарал, – бросил на ходу какой-то прохожий и поспешил затесаться в толпу.

– Кинь ему асс, – сказал Метелл Созию и обернулся к гиду. – Прости нас любезный, но в нашем городе мы привыкли ориентироваться сами.

Однако Созий стоял с растерянным видом и ощупывал себе грудь и спину,

– Тебе не иначе как жук заполз за пазуху.

– Нет… – испуганно отвечал тот. – Господин… деньги! Они лежали тут, а теперь…

– Я ведь сказал тебе: держи кошель! – рассердился Клавдий. – Балбес, олух, тупица, мерзавец! Погоди же, придем домой – растянут тебя на лавке! Сколько там было?

– Сто двадцать два сестерция и двенадцать ассов.

– Ладно, пустяки, не хнычь, – буркнул Клавдий, обнаружив, что с его пояса также исчез кошелек с полутора сотнями серебряных денариев. – Сотней больше, сотней меньше. Это по нынешним меркам не деньги.

Но вот и улица Сапожников, вполне оправдывающая свое название, ибо была наполнена гулким стуком молотков и тяжелыми запахами кожи и краски. На перекрестке высилась уже изрядно поблекшая статуя Аполлона «Сандального», от него налево едва виднелось приземистое здание храма Матери-Земли, а за ним уж виднеется темно-красный, немного мрачноватый фасад родного дома.

При их приближении поднялся грязный старик, сидевший на цепи у самых дверей и прошамкал:

– Как прикажете доложить?

– Хрисанф! – воскликнул Клавдий, узнав своего старого педагога. – Что ты здесь делаешь?

Старик поднял гноящиеся глаза, и слезы потекли по его морщинистому лицу.

– Я знал, что нынче будет большое счастье нашему дому! – воскликнул он. – Вчера мне приснился сон, будто Марс открывает двери нашего дома и впускает в него солнце, а сегодня… молодой господин!

– Ты по-прежнему веришь в сны! – усмехнулся Клавдий.

– Как же мне в них не верить, ведь во снах с людьми общаются боги,

– Высокого же ты о себе мнения. А как ты оказался на цепи?

– Тоже сон, – развел руками Хрисанф. – И тоже вещий. Мне при снилось, что Афина превратила меня в пса… А батюшка твой поспешил этот сон претворить в явь… – И отворив перед ними дверь Хрисанф закричал:

– Эй! Эй! Все сюда! Доглядите, кто к нам приехал!..

Быстро сбежалась домашняя челядь. Тут были и старая кормилица Фурия, и угрюмый истопник Евлупор, и изрядно поблекшая Семела, некогда учившая юного Клавдия таинствам любви, и еще десятки других горничных, банщиков, метельщиков, поваров, писцов и садовников, чьи имена он уже стал подзабывать.

Отец встретил Клавдия в атрии[33]. Подвел на свет, к бассейну, внимательно вглядевшись в не по годам согрубевшее лицо, сказал:

– А ты постарел…

Клавдий опустил глаза, Отцу было далеко за семьдесят, и ходил он теперь с трудом, опираясь на посох. Но внешний вид его за последние двадцать лет почти не изменился.

– Ты в отпуск?

– Нет. Меня зачем-то вызвал цезарь. Я воспользовался почтой. Веришь ли ты, что во всем преторианском лагере не нашлось человека, который мог бы отметить мне подорожную! – возмущался Клавдий. – Представь себе, там собрались полтора десятка откормленных боровов, ничего не делают и отвечать ни за что не хотят. Я не понимаю, за что им платят такие деньги…

Отец принял таблички с улыбкой, бережно сдул пыль с императорской печати.

– Не волнуйся, – тепло сказал он. – Я распоряжусь, чтобы их отметили как надо. А ты пока ступай в баню и вымойся с дороги.

Он хотел выйти, но Клавдий задержал его:

– Постой, разве тебе что-то известно об этом вызове?

Отец отвел взгляд и, лукаво усмехнулся,

– Возможно, возможно. – Но пока не могу сказать ничего конкретного. Не забывай, что мы, Метеллы, всегда стояли на вершине общества. История помнит Метеллов-полководцев и Метеллов-политиков. Остались и у меня кое-какие связи при дворе,

– Разве я просил тебя их использовать? – резко спросил Клавдий, и кровь бросилась ему в лицо,

– Пойми, – объяснил отец, – мы живем в таком мире, где чего-либо добиться просто так – невозможно. Надо действовать. И если сам ты пребываешь без движения…

– Мне уже тридцать семь лет, – сказал Клавдий, дрожа от негодования. – И если бы я хотел пролезть ко двору и добиваться чинов или теплых местечек, я мог бы воспользоваться своими связями…

– Но ты же этого не делаешь! – воскликнул Метелл-старший. – Не мог же я, согласись, глядеть, как угасает в безвестности славное имя Метеллов?

– Мы не имя! Мы лишь тень славного имени! – резко бросил Клавдий.

В ту же минуту крепкий удар свалил с ног. Он скорчился, спрятал лицо в ладонях, вздрагивая при каждом ударе посоха, который отец обрушивал не его спину. Но тот быстро притомился; тяжело переводя дух, подошел к колонне и оперся о нее, шепча:

– Дрянь… Гадкий змееныш…

– Прости меня, – сказал Клавдий, поднимаясь,