— Согласен.
Дымом — в вены. Дымом — в черное небо. Капельки звезд застыли там, в вышине, точно ртутные слезы. Мальчишка в пустой и пыльной квартире громко дышит, не открывая глаза.
Утром им — в бой. Утром будет новый день и новые силы. Утром… если это утро наступит для них.
========== 7. Тони/Питер ==========
Он находит его на исходе четвертого года. В Лондоне дождь и туман. Питер стоит на мосту и смотрит, как катит свои тяжелые свинцовые воды неторопливая Темза.
На нем разношенные кеды и капюшон на влажных кудрях. У него капли дождя на носу и стиснутые в кулаки руки — в глубоких карманах. И холодные губы — тонкой полоской, как нитка. Под глазами круги — будто неделю нормально не спал. Будто не получается найти свое место.
“Мне больно… мистер Старк… я не хочу умирать…”
Это было? Это могло быть просто сном? Или одной из граней реальностей, которыми Танос играет сейчас, как кости бросает. Это могло быть? Мальчишка, что рассыпался в прах у него на руках. Мальчишка, что цеплялся немеющими пальцами и шептал, шептал. Он шептал, даже когда губ уже не осталось.
“Мистер Старк… так больно… мне страшно”
Это было? Это был просто бред?
Но почему тогда все эти годы Тони Старк рыщет по странам и городам, как безумный? Он вглядывается в лица, пытаясь сверить черты. Пытаясь разглядеть, узнать того, кого быть в живых просто не может…
Сейчас он стоит на мосту.
Сейчас он стоит и смотрит на волны.
Стоит. Прямо здесь. Питер Паркер. Ответом и целой сотней новых вопросов.
Тони… Тони чувствует, как льдинки царапают горло, как мост плывет под ногами, как качается и скрипит.
Питер Паркер.
— Питер… — получается хрипло, как будто долго кричал под дождем вот на этом самом мосту. Как будто запрокидывал горло в небо. Как будто связки покрылись инеем, даже льдом. — Питер, как же это возможно?
Мальчишка вздрогнет, роняя наушники, обернется к нему. В его глазах — только пленка дождя и что-то сродни вежливому удивлению, что так быстро, почти за мгновение сменяется диким восторгом, когда он его узнает.
— Мистер Старк!? Обалдеть? Правда вы? Ни фига же себе?! А откуда вы знаете меня? Хотя, наверное, это тетя Мэй постаралась? Ведь вы же не он? То есть, не так. Не совсем. Наверняка какой-то двойник. Да пофиг. А можно нам селфи? Вот же Нед обалдеет….
Пацан будет долго трындеть и прыгать вокруг, как сайгак. Пацан будет фотать его беспрестанно и выпросит даже автограф. Тони… через пару минут отомрет и выдавит что-то из себя про кофейню, где сухо и нет толп этих туристов. А там кружку с дымящимся кофе так сильно, задумавшись, стиснет, что та немедленно треснет, плеснет кипятком на ладони…
Питер. Питер Паркер. Живой.
Так больно. Там, в сердце, которое очень давно почти прошили навылет шрапнелью.
— А вы ведь, наверное, что-то хотели? Ох, тетя всегда говорит, что я очень много болтаю…
“Вы что-то хотели?”
Для начала узнать, как такое возможно. Ты жив, ты здесь и не помнишь ни мига. Ты жив, ты не умер… живой…
— Мистер Старк?
— Да… извини, задумался просто. Ты что-то сказал?
— Вы меня зачем-то искали…
— Стажировка… ты выиграл грант…
— Стажировка у Старка? Ух ты, как круто… и вы приехали сами?
— Да, просто был здесь по делам…
Ты жив, и ты дышишь… и боже… пускай ты не помнишь ни мига. Я сделаю все… я найду, как вернуть остальных. Никуда больше, Питер… никуда… никогда.
========== 8. Клинт/Наташа ==========
— Это неправильно, Бартон, — ее волосы, как застывший огонь, ее голос острее клинка, которым рубит врагов направо-налево, не жалея, не оборачиваясь на горы мертвых тел позади.
Клинт чувствует тепло ее кожи, когда опускает ладонь на запястье. Туда, где нет метки с именем “Клинтон”. Туда, где только плотный рубец змеится, так напоминая клеймо. В Красной комнате, где ее обучали, метки удаляют задолго до инициации, еще на самом первом этапе. Ничто не должно отвлекать от миссии. И так все становится проще. Конечно же, даже убийства.
— Я был уверен, что тебя уже нет. Когда метка поблекла, мне сказали…
…ему сказали, что соулмейт уже мертв. Ведь никто из гражданских не мог знать о технологиях, навсегда и полностью убирающих метку, глушащих связь. Это было… казалось всегда невозможным.
— Меня отправили, чтобы убить тебя. Они тоже не знали.
— Ты оставил мне жизнь и привел меня в Щ.И.Т. Два года прошло…
— Я не смог бы иначе. Они ослабили связь, но ее отголоски где-то внутри… я не смог бы даже поднять руку, не то что натянуть тетиву.
Его пальцы путаются в ее волосах, обводят линию скулы, ложатся на губы. Наташа опускает ресницы.
Вдох-выдох.
Это пройдет. Это всего лишь шок, изумление. Соулмейт ее отыскал, смог найти и, как оказалось, узнать — такую ущербную, сломанную, без метки. Отыскал, а теперь вот решил расставить все точки над i.
Зачем? Зачем же ты все усложняешь?
— Я сразу узнал тебя, Нат, — он шепчет так хрипло, он выдыхает, а на ее теле все волоски поднимаются дыбом, и огненная плеть — точно вдоль позвонков. — Я не мог думать и не получалось дышать. Я смотрел и тонул, умирал. Я не смогу… если тебя не будет рядом, не станет.
Ты мне н у ж н а . Ты — моя жизнь, ты — мой воздух и смысл.
У него пальцы трясутся и губы белеют. Он тянется, не в силах запретить себе отступить. Он тянется… ближе… он ждал ее… боже… всю свою жизнь, все эти бесконечно длинные годы.
Он ждал, но был уверен, что ее нет и не будет. Он встретил Лору и построил ей дом. У них Купер и Лила, и еще один малыш на подходе. У них тихая, уютная жизнь, и свою жену он считает лучшей из смертных, своим добрым другом, вот только все это… немного не то. И метка — черная аккуратная вязь на запястье, где русскими буквами это имя: Наташа. Метка зудит и горит с того дня, как он встретил ее, как умер, как снова родился…
Она отодвинется чуть, и его губы скользнут по самому краешку рта. И уже это прошибает разрядом. Влага собирается в уголках глаз.
Там, в Красной комнате они сломали не только ее жизнь и судьбу. Они и его сделали каким-то неполноценным, калекой.
— Это неправильно, Бартон. У тебя самая чудесная в мире Лора и малыши. Я ваш друг — твой и ее. И это не изменится, слышишь?
— Я никогда не смогу не думать, не помнить… — ему дышать очень сложно. У него под ребрами — будто черная пропасть и черный огонь. Безнадега.
— Ты не видел мою метку, ведь так? Да и сама я давно уж не помню, что там было… чье имя. Это — прошлое. Его уже нет.
Она не отводит глаза. Она смотрит пристально. Будто внушает. Она не отводит глаза. Клинт точно знает, что она ему врет. Она помнит, думает… она чувствует тоже.
— Я люблю тебя.
— Ты любишь Лору. Все остальное — наваждение, морок. Все остальное пройдет. Мы попросим Фьюри, они заберут твою память, и ты никогда не узнаешь, что что-то…
… что что-то могло между нами случиться. Что я тоже… что только твоя.
— Наташа…
— Ты знаешь, что это единственный выход. Что только так и будет правильно, честно. Лора не заслужила… и дети.
У него кончики ресниц слиплись от влаги. Он зажмурится сильно, голову сдавит руками. Ее рука — на затылке. Как будто делится силой.
— Скажи мне. Скажи мне, Наташа. Если я все это забуду…
— Не заставляй меня рвать свою душу. От нее и так давно — одни уж ошметки. Пожалуйста, Бартон.
— Не так… ты же знаешь.
— Прошу тебя, Клинт…
Я люблю… я даже не знаю, как буду жить где-то рядом, дышать… не [с] тобой.
А он тянет ее на себя и целует. Погружается в нее с головой, он растворяется, тонет. Он задыхается, потому что это первый раз и последний. Он умирает, потому что все остальное — суррогат и подделка. Все остальное — совсем не она. Та самая, что была создана для него высшей силой. Его половинка. Судьба. Он целует, не обращая внимания на то, как кулачки колотят по плечам и спине, как она напрягается точно струна, как пытается высвободиться, отпрянуть. Он целует ее глубоко, и через восемь секунд она… отвечает. Она отвечает, и губам так солоно, мокро. Она отвечает.
