Ох, Питер. Такой еще сущий ребенок.

Тони — взрослый мужик. Ему все эти сказки и сопли по боку. Тони сейчас, может, даже дышится легче. Хотя, конечно, жаль пацана. Но в той же лодке — гребаная половина Вселенной, так почему? Почему он д о л ж е н скучать по тому, кто раньше не давал ни прохода, ни жизни?

Непременно лез своей картофельной палочкой в тонин соус, облизывал пальцы, причмокивал и нависал. Все время норовил коснуться руки или подвинуться так, чтобы бедром легонько скользнуть по бедру. Невинно, разумеется, и с о в е р ш е н н о случайно.

Это каждый раз раздражало буквально до взрыва. Только Тони почему-то молчал. И делал вид, что ничего с о в е р ш е н н о не видит. Не догоняет, ослеп и сразу оглох. Не чувствует феромоны, что бьют из мальчонки фонтаном. Это возраст. Гормоны. Пройдет.

“Мистер Старк? Я сделал что-то не то?”

“С чего ты взял? Все путем. Передай мне картошку”

Он так устал от постоянных звонков днем и среди ночи, не взирая на время, часовые пояса и прочую мелкую чушь. От рассказов взахлеб про грабителей в масках, про старушек, которых кто-то должен водить через оживленные перекрестки Нью-Йорка, про карманников, что лезут к девушкам в сумки, про насильников, что устраивают засады в темных парках, в кустах, у неприметных тропинок. Он пуще прочего устал опасаться неизвестных звонков, из которых каждый может оказаться равнодушным голосом из службы спасения. Тем самым, что сообщит, зевая и, может быть, почесывая волосатое пузо, что спасать больше некого здесь, что Питер уже никогда… чертов Паркер…

“Мистер Старк, мне что-то плохо… ох… мистер Старк, не хочу умирать…”

Он не должен все это помнить сейчас. Тони Старк на проклятом Титане. И Паучок, развевающийся пригоршней пепла и дыма. В красных лучах чужого, заходящего солнца. Или то был огонь от пожарищ? Или просто плотная пыль, что с кровью мешалась и забивала глаза. Ничего не осталось в руках. Совершенно. Даже запах пропал. Спрайт и лимонная жвачка, хот-дог без горчицы, он же люто ее ненавидит… пацан.

Нет. Старк искренне не поймет, какого собственно черта. ПОЧЕМУ он должен скучать по чужому, приблудному пацану? Прибившемуся однажды, как дворняга, и решившему где-то рядом остаться?

Почему он должен скучать?

Ни за что.

— Тони… — Наташа осторожно тронет за руку, возвращая сюда. В штаб тех, кто остался в живых. Кто остался. — Мы должны попробовать, Тони. Ради тех, кого с нами нет.

“А вы однажды узнаете, Тони. Однажды вы правда-правда поймете, что я не такая уж и помеха, я тоже могу. Быть полезным, важным. И что-то все-таки значить. Не бесполезный балласт…”

Не балласт.

— Если есть хоть малейший шанс… — сорванным голосом Роджерс. Только тень от того, кем он был. Так, будто Зимний солдат забрал на тот свет не только душу, но и большую часть его силы. А еще желание жить — все, сколько в нем оставалось, до дна, до конца.

— … мы должны попробовать, — боги — они ведь тоже любят, как люди. Теряют, учатся с этим жить. И чаще у них не выходит. Никак.

— Любой ценой, — твердо, без тени сомнения соглашается кто-то, кого Тони Старк никак не может узнать.

— Любой ценой, — повторяет каждый в темном, слишком большом для них зале. — Любой ценой, — говорит он опять. Это он, Тони Старк говорит.

Нет, он не будет скучать.

Питер Паркер до колик еще ему надоест. До оскомины и проеденной плеши. Питер Паркер такой. Шебутной. Баламут.

Самый лучший мальчишка на свете.

========== 24. Клинт/Наташа ==========

Комментарий к 24. Клинт/Наташа

Спойлеры к треклятому Финалу

— При других обстоятельствах я бы сказал, что зрелище незабываемое.

У Клинта дух перехватывает от этой бесплодной планеты. Выжженные равнины у подножий гор, что будто оплавились от дыхания драконов, которые тут, возможно, обитали когда-то. И это раздутое, истекающее кровью светило. Оно пульсирует, как гигантский гнойник, который в любую секунду рванет, заливая все мраком и смертью.

Быть может, Камень Души и должен быть спрятан в филиале, прообразе Ада? Или все проще, и это именно она — преисподняя.

Ладошка Наташи в его руке холоднее, чем лед.

— А ты его не забудешь. Точно также, как я. Не каждый день участвуешь в спасении бесконечной Вселенной.

У нее черты лица заострились. Как барельеф, который вырубил кто-то в скале. Потом, когда все закончится, и еще многие и многие годы Клинт будет думать — она поняла все в самом начале. Еще когда космолет едва-едва коснулся безжизненной, мертвой планеты. Она поняла и решила.

Вормир.

Он не забудет до конца его жизни. И где-нибудь там, уже после всего, где она ждет его с печальной усмешкой и глазами, полными слез, он просто спросит перед тем, как обнять, встряхнет легонько за плечи: “Скажи мне, Нат, почему? Почему ты решила, что можешь оставить? Кто сказал тебе, что я справлюсь один? Без тебя?”

— Давай, Клинт, просто сделаем это. Пойдем, заберем чертов камень и вернемся обратно.

— Пойдем, — у него отчего-то спазмом горло стянуло. Он смотрит на этот выжженный мир и внутри обмирает.

Он знает, — с первой секунды и первого вдоха весь его путь вел лишь сюда. Он знает. Он уже видел эти пейзажи. Считается, что у каждого место смерти, то место, где он сделает последний выдох и вдох, зашито в памяти, запечатано сотней печатей. Но есть у каждого, и он его узнает, когда этот миг наконец-то приходит — а он приходит непременно ко всем.

— Наташа.

— Мы справимся, Клинт. Мы должны.

“Любой ценой”, — в их головах звучит эхом, рефреном. Любой ценой. Что же, значит, так тому быть.

Любой ценой.

Вот только когда они слышат безумную цену… Да, он готов. Ради нее. Потому что иного выбора нет, потому что здесь они — только двое.

Да, он готов. Он узнал.

Касается ее лба своим любом.

“Ты для меня — это жизнь. Я не могу иначе, Наташа”

— Скажи моим, что я их любил.

— Ты скажешь им сам, — и ловит его над раскинувшейся темною бездной.

Она не боится. Его маленькая, такая хрупкая Нат.

— Прошу тебя, Наташа, не надо. Наташа… прошу.

— Я решила.

За себя и меня?

Он до конца своих дней запомнит тот взгляд, с которым она летела спиною на скалы. Тот миг, когда дернула пальцы из его рук. Мгновение, когда Бартон понял — он держит лишь пустоту, а она…

Уже никогда ничего не увидит.

Вормир, на котором должна была пасть не она.

И Камень Души желтым сгустком в ладони. Да будь он проклят, будь они прокляты все. И Красный череп, хохочущий в скалах очередной лучшей шутке.

Душа за душу — говорили они?

Зачем им две — за одну, не равный обмен, невозможный.

Ты все решила за нас, а я не хотел, не просил. Чтобы ты спасала меня ценой своей жизни, которую даже не успела прожить.

А нам бы домик с тобой на берегу озера Тахо или где-нибудь в Альпах, где никогда не найдут. Как после всего в Будапеште, ты помнишь? Далеко же от него мы с тобой забрались.

Сил не осталось даже на то, чтобы подняться и вернуться назад.

Только мертвый Вормир. Только слезы, что выжигают глаза. Больно думать, что-то видеть. Больно попросту быть. Без нее.

“Ну же, Клинт, вперед, размазня. Поднимайся, солдат, ты им нужен”.

— Я люблю тебя. Не успел. Не сказал.

“Иногда слова не нужны”.

— Я не хочу. Ничего без тебя не хочу. Не смогу.

“Я никогда не оставлю тебя. Обещаю”.

========== 25. Стив/Баки ==========

— Хэй, мелкий, давай, выше нос. Тут неплохая выпивка, обещаю.

Стив только кивает, утыкаясь взглядом в полированный стол, затертый тысячей рук, жирных ладоней и мокрых пальцев, миллиардом прикосновений всех этих людей.

— Ладно тебе, снова кислый, как щи миссис Стоун. Выше нос, все ведь уже позади.

Все позади? Ты на самом деле уверен? Баки… ох… Баки, ведь это, наверное, сейчас всего-то лишь сон. Где бы я или ты ни оказались. Теперь. После всего.

— Выпьем за нас?

Они оба — в военной форме, и музыка играет, как в те проклятые годы, когда реальностью были не Камни бесконечности и безумный титан, а нацисты, война, та супер-сыворотка и желание любой ценой доказать, защитить, справиться с теми, кто спустил людей на один уровень даже не со скотом, не с предметами обихода и быта, еще бесправнее, ниже.