Вообще же касательно женщин в караван-сараях введены довольно строгие правила. Они таковы: женщины допускаются внутрь только в те часы, когда идет торговля, и только для покупки привезенных товаров или продажи их собственных изделий. В помещениях, служащих складом и жилой комнатой одновременно, окон нет, и свет попадает в них только через широкие двери, постоянно открытые настежь, а потому соседи и стражники всегда могут видеть, что происходит внутри. Купец не может пригласить женщину в свою комнату, так как это считается крайне неприличным. Обычно женщины сидят на общей веранде, которая окружает все комнаты-склады по периметру каждого двора, а торговцы выносят свои товары и демонстрируют их покупательницам прямо на веранде. После намаз-и-шам (вечерней молитвы) ни одна женщина не может остаться в караван-сарае.

В 40 км от Гульчи, около ур. Терекны-аузы («устье Терека»), поросшего раскидистыми тополями, дороги расходятся: на юг, в долину Большого Алая идет дорога через пер. Талдык («ивовый») в Алайском хребте, а на восток – через пер. Терек[47] («тополиный») в Тянь-Шаньском хребте, напрямую к последней российской крепости на самой границе с Китаем – Иркештаму. Через пер. Терек (4023 м), путь к которому лежит по крутым и труднодоступным скалистым склонам, караваны идут зимой, так как снег сдувается сильными ветрами и перевал этот почти всегда доступен. Этим путем пользуются в основном путешествующие без вьюков: хотя он и короче других на 30 км, но зато на восточной стороне Тянь-Шаня очень сложный брод через р. Коксу («зеленая вода»), которая вытекает с ледников, из-за чего в определенные часы жарких дней находиться в ней совершенно невозможно. Дорога на пер. Терек, особенно со стороны Ферганы, усыпана костями вьючных лошадей и верблюдов, погибших на этой тропе и брошенных своими хозяевами. Мясо стало добычей волков, которые в большом количестве бродят в этих местах, а полоса белых костей указывает дорогу другим путешественникам. Можно найти здесь и кости и черепа людей, которые погибли на перевале, преодолевая его в одиночестве, пешком или верхом, и некому было предать их тела земле. Вот почему в летнее время караваны и путешественники предпочитают пер. Талдык (3596 м); этот пологий перевал приводит на великолепные альпийские пастбища долины Большого Алая, где караваны обычно отдыхают несколько дней, давая лошадям возможность подкормиться для дальнейшего пути в Кашгар, который проходит через лишенную растительности местность.

Мы двинулись через пер. Талдык[48], по пологим склонам которого вверх уходила зигзагообразная тропа. С вершины перевала открывается прекрасный вид на весь Алайский хребет и Ферганскую долину с ущельями, покрытыми отличным арчовым лесом, который у подножия перевала мельчает, стелется по земле, а на вершине вовсе пропадает. Склоны Талдыка покрыты мягкой альпийской травой.

От пер. Талдык – небольшой спуск в долину, и оттуда к пер. Хатын-арт («женский перевал», 3513 м), с которого открывается неповторимый вид на долину Большого Алая.

Долина Большого Алая. Киргизы. Их нравы и обычаи. Байга. Скачки

Долина эта, протяженностью около 200 км, тянется с востока на запад, постепенно понижаясь с 3700 м на востоке у пер. Таун-Мурун («длинный нос») до 2502 м у Дараут-кургана. Ширина долины приближается к 40 км в восточной части и 8 км в западной. С юга долину ограничивают величественные, покрытые вечными снегами Заалайские горы, в восточной части которых возвышается гигантский пик Кауфмана[49] (7010 м). Нигде не доводилось мне лицезреть столь исключительную по своему великолепию картину.

Прекрасен вид заснеженных Пиренеев, открывающийся с бульваров города По в южной Франции; очень красив Кавказский хребет с двуглавым Эльбрусом из окон поезда Владикавказской железной дороги. Но и там и там вид на горы заслоняют предгорья. Совершенно иначе выглядит Заалайский хребет.

Здесь, между пер. Хатын-арт и горами, долина достигает в ширину более 40 км. И сразу же за долиной ввысь уходят горы, сперва ярко-зеленые, затем темно-синие, а выше – снег и ледники. Воздух здесь так чист и прозрачен, что, кажется, можно различить невооруженным глазом каждую ложбинку, каждый клочок земли.

Ужас охватывает при одной только мысли о наводнении в этих краях, о каком-нибудь природном бедствии, вследствие которого растаяли бы ледники и снега.

Посреди Алайской долины течет р. Кызыл-су[50] («красная вода»), один из притоков Аму-дарьи (греч. Оксус), впадающей в Аральское море. Таким образом, Алай-ский хребет разделяет бассейны Аму-дарьи и Сыр-дарьи (греч. Яксартес), двух самых больших рек в Средней Азии, известных еще со времен Александра Македонского, который будто бы дошел до Сыр-дарьи и основал на ее берегу город Ходжент, существующий и по сей день.

Вся Алайская долина покрыта великолепной травой. Нигде нет ни деревца, ни кустика. Кругом лишь одни альпийские луга, на которых пасут свои стада десятки тысяч кочевых семей. В это своеобразное эльдорадо кочевники гонят стада из восточной и южной частей Ферганы сразу же после таяния снегов в долине, через все пять перевалов в Алайском хребте. По мере усиления жары линия снегов отступает все выше в горы, и из-под снега высвобождаются все новые и новые участки, которые тотчас же покрываются свежей, сочной травой. Аулы перемещаются на новые пастбища, поднимаясь все выше в горы. Движение это продолжается вплоть до сентября, когда снег перестает таять, а линия вечных снегов устанавливается на высоте 4200 м.

С конца августа начинается возвращение аулов на зимовки. В октябре выпадает новый снег, и Алайская долина, столь оживленная летом, превращается в безлюдную пустыню. Дольше других остаются на Алае владельцы огромных табунов лошадей, которых трудно прокормить в Ферганской долине. Иногда они даже зимуют в Алайской долине, лишь перебираясь из восточной ее части в западную, к Дараут-кургану, где долина понижается до уровня 2700 м, а расстояние между Алайским и Заалайским хребтами уменьшается до 8 км. В этих местах есть много ущелий, где табуны могут укрыться от зимних вихрей. Я лично знаком с одним киргизом по имени Ир-Даулет-бий («величие земли»), у которого было 12 табунов лошадей, каждый насчитывал примерно курум (800–900 голов), и, сверх того, соответствующее количество баранов, верблюдов, коров и т. д. Этот киргиз весь свой скот отправлял на зиму в Ферганскую долину, а сам, заботясь о лошадях, безотлучно оставался на Алае, кочуя вместе со своими табунами. Он, однако, никогда не мог сказать точно, сколько у него лошадей.

Перекочевка аула на новое место – это всегда праздник. После того как юрты разобраны, их навьючивают на верблюдов, накрытых яркими коврами; на спинах других верблюдов умещается остальное имущество, в том числе постель, одежда, запирающиеся на замок сундуки, окованные железом и издающие при открывании музыкальные звуки, и пр. Все это укладывается равномерно, чтобы получилось удобное сиденье. Потом мужчины и дети старше 5–6 лет садятся на лошадей и берут в руки веревки, продетые сквозь ноздри верблюдов. А женщины с малыми детьми на руках и девушки старше 11–12 лет наряжаются в свои самые праздничные одежды, всегда очень яркие, пошитые зачастую из парчи, на голову надевают огромные тюрбаны, а на шею – многочисленные бусы, гроздьями свисающие до самого пояса, – и аул трогается в путь. Чем богаче киргизский род, тем ярче и пестрее ковры на верблюдах, наряднее одеты женщины и поболее у них на шее бус. Однажды, будучи в гостях у одного богатого киргиза из рода Юваш, я заметил на шее его невестки, которая прислуживала за ужином, украшения весом в 17 кг. Удивившись этому, я поинтересовался, не мучительно ли для нее ношение такой тяжести. Она взглянула на меня с таким изумлением, что я понял, каким нелепым показался ей мой вопрос, но затем вежливо ответила: «Нет, ведь я ношу их скорее на плечах, а не на шее».