Приставленный ко мне китайский чиновник попросил у меня разрешения отправиться дальше, в Кашгар, и доложить, что мне удалось успешно переправиться через горы и прибыть в Минг-юл. Я одарил его небольшими презентами и вручил письмо к российскому консулу, а также свою визитную карточку для даотая.

Сразу после отъезда чиновника ко мне явился начальник местного таможенного поста для проверки документов и потребовал вскрыть мой багаж для осмотра. Я знал, что багаж должностных лиц не подлежит проверке на китайских таможнях, и потому ответил, что из моих документов, которые он просмотрел, ему должно быть известно, что я являюсь представителем России, командированным для совместного с китайскими властями объезда государственной границы. Посему никаких товаров я не везу, а багаж мой составляют одни только личные вещи, необходимые для путешествия. Более того, я еду в Кашгар по специальному приглашению представителей верховной китайской власти, в качестве гостя даотая Хуанга, а потому полагаю, что досмотр моих вещей был бы для меня оскорбителен, особенно принимая во внимание тот факт, что большинство торговых караванов проходят через таможню без оного. Так что на осмотр моих вещей я согласиться никак не могу, а если же начальник полагает, что я не прав, я готов оставить свой багаж на таможне, и пусть сам даотай нас рассудит. Начальник долго объяснял мне, что он обязан досматривать вещи, так как, согласно договору с Россией, ввоз оружия и боевых припасов запрещен; что если иногда он и не вскрывает торговые караваны, то тем самым берет на себя серьезную ответственность, да и делает он это исключительно из сочувствия к российским подданным, не желая отнимать у них время и причинять неудобства, связанные с распарыванием вьюков. Я сразу понял, что он рассчитывает на взятку. Первоначально я предполагал послать ему небольшой подарок, если бы он на этом не настаивал. Но теперь я заартачился и решил ничего не давать. Простились мы с ним холодно.

На следующий день рано утром я велел разбудить его и сообщить, что я оставляю ему свои вещи на хранение, поскольку должен уехать. Он немедленно пришел в парадном мундире и заявил, что изменил свое решение: в самом деле, мой багаж не подлежит осмотру. Он оправдывался тем, что вчера был в возбужденном состоянии, поскольку курил опиум, и просил извинить его, если он нанес мне обиду, но главная его просьба – не сообщать о случившемся даотаю.

Я упоминаю здесь об этом незначительном происшествии только оттого, что подобные ему случались во время всего моего путешествия по Кашгарии. Любая встреча с представителями китайской администрации всегда оборачивалась конфликтом, в то время как местное население оказывало нам самый радушный прием.

После этого разговора с начальником таможни я тронулся в путь. От равата дорога идет к китайскому укреплению в Минг-юле, в котором размещается незначительный гарнизон. Перед укреплением, которое само по себе никакого стратегического значения не имеет, возвышается стена: она преграждает дорогу и спускается к самой реке, так что пройти можно только через ворота, охраняемые китайскими солдатами. Выглядят стражники презабавно: среднего или небольшого роста; с выбритыми, нередко рябыми лицами и пергаменно-желтого цвета кожей; головы солдат обриты наголо, а растущие у основания черепа длинные волосы заплетены в косичку, в которую вплетена также черная лента, доходящая до пят или замысловатым способом заткнутая за пояс; ходят солдаты в широких и коротких курмах голубого цвета, длиною до середины бедра, застегивающихся сбоку. На голове вместо круглых чиновничьих шапочек – платки разных цветов, причем всегда чудовищно грязные, завязанные сзади или на лбу на маленький узелок. На ногах – широкие штаны, завязанные в области щиколотки, или одни наго-ленники – т. е. короткие панталоны, которые от лодыжек поднимаются чуть выше коленей, а затем крепятся с помощью широкой ленты к поясу на животе; из-под ленты виднеются вечно грязные кальсоны, сшитые из маты – грубого хлопчатобумажного материала.

Эти вояки, обутые в черные ботинки, матерчатые, а не кожаные, на высоких 5-сантиметровых подошвах, похожи не на солдат, а на баб, и смотреть на них без снисходительной улыбки невозможно. Однако в действительности китайцы отличные солдаты, так как имеют железные нервы, совсем не ценят свою жизнь и идут на смерть так хладнокровно, как, пожалуй, ни один народ на свете. Я имел возможность убедиться в этом четырнадцать лет спустя, когда воевал с ними в Маньчжурии, во время восстания «больших кулаков»[73], а позднее в бытность мою военным комиссаром в Мукдене, где местный цзянцзюнь (вице-король), сановник Цин, приговаривал к смертной казни сотни схваченных хунхузов (мятежных солдат – участников разбойничьих банд). Приговоренных выводили на площадь обнаженными по пояс, со связанными сзади руками; они сами вставали на колени друг за другом на расстоянии пяти-шести шагов. Затем вперед выходил палач – высокий, широкоплечий, также раздетый до пояса, с обернутым несколько раз вокруг бедер поясом из красного материала и с коротким широким мечом в руках. Приговоренный склонял голову, палач хватал его за косу, которую наматывал себе на левую руку, и одним движением отрезал голову и отбрасывал ее в сторону. Тело падало, из него потоками лилась кровь. Потом палач подходил к следующему по очереди, и так до тех пор, пока все осужденные не были обезглавлены. Сами они стояли на коленях и смотрели абсолютно спокойно на казненных предшественников, покорно склоняя свои головы перед палачом. Никто из них не кричал, не пытался вырваться из рук палача, никто не проявлял отчаянного желания спасти свою жизнь! Подобное желание столь чуждо природе китайцев, что даже конвой, который доставляет осужденных на место казни, находится не при них, а отгораживает часть площади от собравшегося народа, чтобы предотвратить давку, которая может помешать экзекуции. Приговоренные сами выстраиваются на площади, опускаются на колени во время объявления приговора и так и остаются стоять, покорно склоняя головы для казни. Лишь руки у них связаны сзади на тот случай, если палачу не удастся обезглавить осужденного с первой попытки и он может инстинктивно закрыть шею от повторного удара.

На солдатских куртках – на груди и на спине – нашиты большие белые круги, на которых черной краской написано имя рядового, а также командира его части.

По обеим сторонам от ворот, на канах (террасах), построенных над дорогой, на войлоках сидели или лежали до двух десятков солдат. Одни из них играли в карты, другие курили трубки, не обращая на нас ни малейшего внимания.

Дорога в Кашгар по долине р. Кызыл-су. Торговая делегация. Дастархан. Тополь «туграк». Прибытие в Кашгар. Первые впечатления от города. Визит к даотаю. Торжественный прием. Возвращение домой

В 12 км от Минг-юла горы расступаются, и Кызыл-су из ущелья вытекает на широкую каменистую равнину. Ирригационные работы ведутся здесь с большим размахом. На горизонте видны кашгарские селения, утопающие в зелени садов. Кызыл-су разветвляется на многочисленные рукава, а во время половодья заливает равнину.

Проехав от места нашей ночевки 25 км, мы приблизились к местности Андижан-кичу («андижанский брод»)[74]. Здесь располагается очередной военный пост. Дорога пересекает огороженный двор с казармами, таможней, сараем для товаров, конюшнями и через другие ворота выходит на деревянный мост, перекинутый через основное русло Кызыл-су. За Андижан-кичу различимы сады большого селения Сарман, насчитывающего 350 домов и являющегося своего рода предместьем Кашгара.

Торговые караваны не имеют права идти прямой дорогой из Андижан-кичу в Кашгар, а направляются севернее, на пост Зунг-караул («большой пост») в 16 км от Андижан-кичу, где находится главное таможенное управление, чтобы там предъявить детальную декларацию о привезенных товарах.