В 988 года Иоанн XV всему миру доказал, что он хуже язычника-императора Александра. При этом безбожном императоре христиане Рима обладали какой-то пусторожней землей и захотели устроить на ней молитвенный дом, но некие содержатели питейных домов решили у христиан эту землю оттягать. Дело дошло до императора, коий порешил: пусть лучше на спорном месте почитается христианский Бог, чем собираются толпы пьяниц. В указанный 988 год Иоанн XV вмешался в тяжбу, имея одну лишь цель – отжать деньги. Некий аббат решил открыть в пустующем старом доме бесплатную школу, но сей дом приглянулся не ему одному. В нем решили учинить притон и сутенеры, кои заплатив папе, получили сей дом, ныне собирающий сброд со всех трущоб Рима. Как сказал о понтификате Иоанна XV король франков Гуго Капет: «Были времена страшнее, но не были подлее».

Ныне в Риме идут приготовления всяческие к приезду императрицы Феофано. Простолюдины надеются, что императрица обуздает неуемные аппетиты жадного папы и его двора. Богачи же рассчитывают на новые для себя привилегии от императрицы, на кои она весьма скупа.

Наивно я полагал, что меня нечем удивить, но сие удалось моему господину. Кардинал Сколари задумал строительство еще одной башни, для чего нанял бродяг и повышает им жалование, дабы сии бездельники и голодранцы лучше работали. Лучше они будут работать, если над челами их возвышать кнут! Власть должна понимать, что бессмысленно поощрять что-либо в народе. Одни дураки уйдут, другие займут их место. Народ должен быть полуголодным, ибо тогда он меньше думает об устройстве власти и иных вещах, думать о коих простолюдину не подобает. Он должен размышлять лишь о сухарях к похлебке из лука, а не о том, упоминаются ли папы, епископы и кардиналы в Библии и должны ли простолюдины платить налоги за жилье, которое принадлежит им, а не находится у них в аренде. Сытый народ – наглеет, ибо живет праздно. Праздность влечет за собой ненадлежащие голодранцу измышления о власти и своем месте в мире. Он начинает считать себя равным всем, думать, что всех кормит, что все ему должники. Начинает он ворочать в стороны шеей, выискивая себе сторонников. На такую шею надлежит надевать удавку и вешать за шею на столбе, дабы и другие своими не ворочали, но опустив ими головы, выполняли работы, Богом для них предписанные. Никакого равенства для всех быть не может! Иерархия существует даже в Царстве Божьем, ибо и там одни ангелы выше других и одни святые прославленны более, другие же менее. Что, к примеру, у меня общего с тупым и неграмотным работягой-сервом? Что будет, если его лишить дома и работы? Он сопьется и сгинет. Я непременно найду себе новую должность и не позволю себе потонуть в унынии, но останусь жить в богатстве и продолжу наблюдать, насколько неодинаково для всех светит солнце.

Ежели ты стал высок званием и добился успехов, запамятуй о тех, кто остался позади тебя, ибо в них будешь ты искать прежних друзей, но отыщешь лишь новых завистников. Надлежит быть одиноком в успехе, как одинок ты в горе.

О справедливости также забудь. Рассуждать о ней весьма полезно, особенно в среде бедноты, коя мечтая о справедливости, делает то, что делает мужчина в отсутствии женщины. Следовать же справедливости вредно. Я всегда взираю на себя и ни на кого вокруг. Есть Я и все вокруг лишь дополнение к моему существованию. Господь окружил меня людьми, из коих избираю я тех, кто послужит мне ступенькой вверх. Остальных не существует вовсе. Справедливость опасна и неразборчива ко всем, и потому осторожнее надлежит быть тем, кто алчет ее. Я говорю страшные вещи, но подразумеваю всего лишь жизнь.

Сегодня присутствовал на казни. Казнили торговца шкурами. Будучи пьяным, он топором зарубил своего сына и его жену. Преступника растянули во все стороны за руки и за ноги. Палач, подняв тяжелое колесо, подошел к нему и обрушил его на левую ногу убийцы. Негодяй поразил нас страшным криком. Палач таким же способом раздробил кости и правой ноги. Снова крик преступника огласил площадь. Когда палач принялся колесом дробить обе руки, злодей мгновенно покрылся сединой. Потом последовало самое интересное: палач обрушил колесо в пах преступника. Крик был до того сильный, что все поежились. Потом последовали пять ударов камнем по груди. Поразительно, но преступник был еще жив и хрипел не прекращая. Из носа, рта и ушей его текла кровь, а глаза были выпучены от боли. Палач вновь поднял камень и, желая исполнить до конца приговор, опустил его на шею преступника, но промахнулся и раздробил челюсти и подбородок, что злодей принялся ворочить раздробленной челюстью в стороны. Следующий удар камнем довершил казнь. Все были поражены зрелищем, что в Риме долго обсуждали его и делились впечатлениями.

Потом я допоздна работал в канцелярии кардинала, где сперва на черновой, а потом на чистовой пергамент переносил продиктованные Его Высокопреосвященством письма в Неаполь, Флоренцию, Риену и в Толедо. Кардинал сообщал в них последние события, бывшие в Риме и выражал озабоченность по поводу реальных причин приезда императрицы: не получение палия для Арнульфа Реймского, а устранение национальной партии Рима.

Больше месяца я не брался за ведение Хроники, ибо постоянно находился при особе кардинала Сколари, будучи окруженным разного рода поручениями. В большинстве они были связаны с непрерывной перепиской Его Высокопреосвященства с разного рода мирскими и духовными князьями ближних и дальних краев.

Наконец свершилось то, чего все так ожидали, кто, страшась, кто с надеждой – императрица Феофано прибыла в Рим, и как было ею обещано – не с войском, а со свитой. Кто страшился войны, тут же смогли возблагодарить Бога. Неделю в городе шли торжества и пиршества. То, что для простолюдин – праздник и повод пьянствовать, для таких как я – головная боль. К примеру, папский саккеларий кардинал Поганелли, заявил лично моему господину Сколари, что на прием двора императрицы из казны потрачено было больше, чем на коронацию Оттона II Рыжего. На это мой господин развел руками: «Папа сам взвинтил цены! С чего бы оказалось ныне дешевле то, что было дорого еще вчера?» На дороговизну приема Феофано жаловались так же папский аркарий, известный в Риме взяточник и любитель языческих классиков, а с ним жаловался и вестиарий Святого Престола Кадал, коего в Риме все подозревают в отравлении своего предшественника вестиария Гвидо.

В дни празднеств было так много народу, что по улицам города едва можно было иметь передвижение. Чтобы не тратить время на передвижение каждое утро из дома во дворец кардинала, я жил прямо у него во дворце. Сложнее всего мне пришлось, когда поручено мне им было сочинить приветственную речь, кою каждый из высоких персон Рима должен был прочесть перед императрицей.

«Велика отрада зрить Ваше Императорское Величество во главе града Вечного и областей, его окружающих, кои ваши прекрасные руки, словно супруга обнимают любовно. Ваши очи черны и полны отваги, ваша красота любого ввергнет в восторг…»

Дочитав эту версию приветствия сочиненную мной, кардинал набросился на меня с руганью, ибо и сам уже устал от дел, сопряженных с приездом императрицы:

«Ты что сочинил, идиот!»

«Ваше Высокопреосвященство, не я измыслил строки сии, но сердце мое, как вы и велели: думать при сочинительстве сердцем».

«Давая оное указание, я не учел, что есть в тебе нечто еще глупее твоей головы. Чтобы к вечеру сего дня очи мои пробежали по строкам достойным для приветствия императорской особы и сына-наследника!»

К вечеру я вручил новый вариант речи. Кардинал только зачитал первые строки, кои состояли из слов:

«Вы подобны Стилихону, знатным украшением Риму послужившему…»

«Объясни, дурак, для чего ты упомянул Стилихона?»

Я долго не находил, что ответить и кардинал направил в меня острие своего мудрого упрека: