Сам я пошел другим путем. В здании, которое занимала наша Служба, находилась прокуратура Московского военного округа. Я пошел в прокуратуру и хотел обратиться к дежурному по прокуратуре с заявлением о пропаже секретной тетради у нашего офицера. В комнате дежурного находился следователь, который при мне по телефону получил задачу от своего руководителя разобраться с фактами, изложенными в статье в газете «Комсомольская правда». Этот следователь при мне делится своими эмоциями с дежурным: «Как я буду искать виновного в пропаже тетради». Я ему говорю, что искать никого не надо, я сам пришел. То есть получилось как в поговорке «На ловца и зверь бежит». И тут-то все и началось. Следователи по своей линии стали выяснять автора статьи, и как к нему попала тетрадь с секретными данными. Мы со своей стороны стали выяснять насколько секретными являлись данные, изложенные в тетради. С нами на одном этаже в здании на Ходынке как раз располагалось подразделение главного штаба ВВС, отвечающее за мероприятия по Договору об Открытом небе. В этом отношении гражданину Уткину крупно повезло. Специалисты этого подразделения, изучив тетрадь, дали заключение, что информация, изложенная в ней, секретной не является. Но нашей Службе от этого легче не стало. Нас предупредили, что к нам на днях прибудет комиссия из Минобороны по проверке секретного делопроизводства. Начальник Службы поставил всех нас на уши. Он приказал проверить все свои тетради, тумбочки, столы и все, где может быть, что-то секретное и уничтожить. А как уничтожить, это же сотни килограммов макулатуры. Как раз в этот день полковник Володя Грищенков прибыл представляться к новому месту службы в парадной форме одежды. Командир назначил его старшим по уничтожению всех следов «теневой» секретности в нашей Службе, не оформленных как положено по приказу о секретном делопроизводстве. Решение было принято следующее. На заднем дворе штаба авиации Московского округа находилось специально организованное место для сжигания ненужных бумаг и вот туда мы все стали сносить свою подозрительную в плане секретности документацию. Володя через пару часов, кочегаря в этой топке, стал похож на черта из преисподней. Весь в саже и копоти, но с поставленной задачей к концу дня успешно справился. Приехавшая на следующий день комиссия недостатков в секретном делопроизводстве не обнаружила. Полковник Уткин, начальник его отдела, начальник и заместитель начальника нашей Инспекции получили по строгому выговору. А мы все стали аккуратнее работать с секретными документами.

Было конечно больше трагичного в расследованиях, но были и комичные эпизоды. Расскажу об одном из них.

Идет 1992-й год, я с семьей отмечаю день рождения старшего сына, сидим, как положено за столом за рюмкой чая. Квартиру только что получили, и городского телефона (не говоря уже о мобильном) тогда еще не было. Зато у меня была договоренность с сослуживцем Колей Агеевым, который жил в соседнем доме и телефон ему уже был проведен, что для срочного вызова меня на расследование будут звонить ему, и он будет мне передавать это сообщение. Так вот сидим мы за столом, никого не трогаем, культурно отдыхаем, как вдруг прибегает жена Коли Агеева и требует меня к телефону. Побежали к ним, а наши дома стоят напротив друг друга, есть такой мини военный городок в Москве. Дежурный по Службе сообщает мне о том, что под Энгельсом столкнулись «три стратега – самолеты Ту-95» и мне надо быть готовым к отъезду на расследование по дополнительной команде. Вернулся я к столу, договорившись с супругой Николая, чтобы больше не бегать, она вывесит на балкон простынь, если последует команда выезжать. Продолжаем отмечать день рождения, и вдруг сын показывает на балкон сослуживца, а там висит простынь. И я рванул с тревожным дипломатом в неизвестность. Маршрут служебного автомобиля на аэродром вылета был предварительно уточнен у Юрия Викторовича Герасимова, он был назначен заместителем председателя комиссии по расследованию. В районе метро Выхино, он меня подобрал и был очень удивлен, как это я умудрился, во-первых, правильно выбрать место подсадки, а во-вторых успеть быстрее них оказаться у места встречи. К слову сказать, за все время, пока мы жили без телефона, я умудрился ни разу не опоздать на выезды, в какое бы время они не были, и ночью и в выходные дни.

На этом чудеса не кончились. После прилета в Энгельс, комиссия разделилась, часть полетела на вертолете на место падения самолетов, а вторая часть, в которой оказался и я, стала собирать всю документацию по данному полету. К вечеру собрались опять все вместе и стали делиться информацией, полученной к тому моменту. Был в нашей комиссии инженер-эксперт Саня Шестаков очень грамотный и профессиональный парень, который был в той части комиссии, которая осматривала место происшествия. Так вот он все время искренне и очень эмоционально удивлялся. «Как же так такие огромные три самолета и ни одного куска лопасти винтов». Мы все с удивлением на него смотрим и спрашиваем: «Саня, а какие лопасти ты искал?» «Ну как же, лопасти винтов самолетов Ту-95». Мы все заржали, и рассказали Сане, что на самом деле столкнулись два самолета 3МС-2, а не три самолета Ту-95, как нам вначале сказал наш дежурный по Службе.

При расследовании этой катастрофы в Энгельсе я встретился со многими своими однокашниками по училищу. Я ведь тоже учился на «стратега» и окончил Тамбовское училище дальней авиации.

Самолет 3МС-2 – фото из архива автора

После совершения авиационного происшествия практически всегда возбуждаются уголовные дела, с этим я не могу не согласиться. Но я не могу согласиться с принципом возбуждения этих уголовных дел. Они заводятся автоматически по ст. 351 УК РФ «Нарушение правил полетов или подготовки к ним». То есть априори назначается виновный в случившемся. Я следователям задаю всегда один и тот же вопрос. Когда, к примеру, обнаруживают труп в лесу, следователь же не заводит сразу дело на лесника за нарушение им правил эксплуатации лесного хозяйства. Для начала надо хотя бы предварительно разобраться, что к чему, а потом уже и дело заводить по определенной статье УК РФ. Я был экспертом на нескольких судах, где обвинялись экипажи по данным статьям, зачастую обвинение не смогло доказать вину экипажей. Я уверен, что так просто удобней следователям вести свое следствие, думать не надо. Но выводы их следствия основываются на материалах экспертов и специалистов, проводящих свое расследование, и без их выводов ни одно уголовное дело не будет объективным и не дойдет до суда. Однажды я был председателем комиссии, когда один очень шустрый следователь, прибыв на место авиационного происшествия раньше членов комиссии, изъял приборную доску самолета как вещественное доказательство. Я у него потом спрашиваю, что ты с ней будешь делать. Он позже был вынужден отдать эту доску в комиссию и поставить перед нами задачу на проведение летно-технической экспертизы. Вы кстати знаете, что, например моя пенсия, в относительных величинах на 46% меньше, чем у военных следователей. Так распорядился закон «О военных пенсиях», военные пенсионеры получают с 2012 года пенсию в размере 54% от заслуженной пенсии с учетом всех критериев, а военные прокуроры и следователи – в полном размере. Чем они лучше других военнослужащих мне абсолютно не понятно.

Но это так к слову о наболевшем, а я хотел бы подробнее остановиться на наиболее интересных авиационных происшествиях с точки зрения расследователя. Я постараюсь показать, как комиссия, рассматривая несколько версий, приходит к истине, находит настоящую причину авиационного происшествия и вскрывает все опасные факторы, приведшие к возникновению и развитию аварийной или катастрофической ситуации.

В течение более десяти лет с конца восьмидесятых до начала двухтысячных годов прошлого века я был напрямую связан с их расследованием, являясь заместителем начальника Инспекции расследования авиационных происшествий в государственной авиации России. Через мои нервы, голову и руки, а иногда и ноги прошло более семидесяти таких расследований в качестве председателя, члена комиссии, или в качестве эксперта по уголовному делу, возбужденному по результатам следствия. Я прошел огонь, воду и медные трубы, съел можно сказать не одну собаку на расследованиях. Единственное, о чем я сожалею, это то, что не успел побывать по своей специальности в группах наших войск за границей, так как в 1991 году Союз и Варшавский Договор вместе с ним приказали долго жить.