Гермиона заворожённо наблюдает, как он отодвигает палочку от виска, а за ней тянется тонкий светящийся обрывок воспоминания. Бросает его в чашу, и струйка взрывается чернильно-синими завитками.

— Давай, — говорит он, и именно слабая нервная дрожь в его голосе заставляет её взглянуть на него. Он кажется таким нервным.

— Если ты хочешь, можешь просто рассказать мне… — начинает она, но он качает головой.

— Не могу. Только так это будет иметь смысл.

Должно быть, всё дело в его взгляде — таком паническом, испуганном. Он почти напоминает ей взгляд, который она видела у Рона той ночью в лесу. Поэтому она спрашивает:

— Ты уверен?

Малфой стискивает зубы, снова прислоняется к столу и делает резкий жест рукой.

— Сделай уже это наконец.

Она набирает в грудь воздуха. Наклоняется вперед и погружает лицо в прохладные, бурлящие глубины.

Мир, который раскинулся перед ней, знаком.

Она была здесь. Она была здесь. И она это помнит. Узнаёт отдалённый звук скрипки, доносящийся из другой комнаты. Вспоминает позолоченные каменные стены и потолки. Запах пряников и сосны. Приглушённый свет факела. Весь блеск и очарование, которые были на Святочном балу много лет назад.

— Пошёл к чёрту, Гойл, — раздается голос Малфоя из ниоткуда, и вид закручивается, когда его рука поднимается в поле зрения, отталкивая мальчика, о котором идет речь — Гойла, который, похоже, наложил проклятие на платье Пэнси.

В тот вечер Пэнси была спутницей Малфоя. Теперь она вспомнила. Она выглядит красивой глазами Малфоя — удивительно в этом серебристом платье, даже с лицом, искажённым скучающей гримасой.

— Когда уже начнётся? — вздыхает она. — Мне давно нужно выпить.

— Сразу же, как подружка Крама наконец решит появиться, — протягивает Малфой. — Наверное, какой-нибудь павлин из Шармбатона всё ещё подрезает пёрышки перед зеркалом.

— Ты имеешь в виду то, как ты это делаешь? — спрашивает Панси, надменно выгибая бровь и выпячивая бедро.

— Да пошла ты, — снова говорит он, но Пэнси, похоже, не слышит. Её взгляд метнулся вверх, сосредоточившись где-то за плечом Малфоя.

— Она выглядит прекрасно, — раздаётся сбоку ошеломлённый голос другой девушки — голос Парвати, понимает Гермиона, когда взгляд Малфоя поворачивается — только его глаза не останавливаются на той. Воспоминание проносится мимо ярко-оранжевого и розового сари и вместо этого приземляется на каменной лестнице.

Гермиона сейчас не может ощущать собственные чувства. Она в ловушке, бесформенно парит где-то в сознании Малфоя. Она может только видеть его глазами. Может только знать то, что он узнал.

Это она стоит наверху лестницы. Долгожданное свидание с Виктором. Только она выглядит совсем не так, как помнит.

В памяти Малфоя она совсем не такая. Как будто… как будто она каким-то образом купается в свете свечей. Как будто её кожа сияет, эта живая пульсация света мерцает всё ярче с каждым шагом вниз по лестнице, когда она спускается. Платье такое, каким она его помнит, но девушка в нём совсем не похожа на неё. Кудри этой девушки ниспадают идеальными завитками на плечи, покачиваясь при каждом движении, её темно-карие глаза такие огромные, больше жизни — тёплые, сияющие и манящие. Щёки у неё раскраснелись от возбуждения, а улыбка застенчивая. Сладкая. Обворожительная.

— Черт возьми. — голос Малфоя звучит так тихо, что она уверена, что никто, кроме него — а теперь и её — не знает, что он когда-либо говорил это. Звук сдавленный, вынужденный и совершенно непроизвольный.

И вдруг Гермиона чувствует то же, что и он.

Как будто весь мир уходит у него из-под ног. Как будто он в свободном падении. Чистое, стремительное, бездонное падение.

Ощущение плавно сливается с тем, как воспоминание выталкивает её из своих глубин. В следующее мгновение она отшатывается от омута памяти, равновесие нарушено — она испытывает головокружение и слабость в течение нескольких долгих мгновений до тех пор, пока снова не может собраться с мыслями.

Малфой не сдвинулся ни на дюйм. Когда её глаза могут сфокусироваться, она обнаруживает, что он наблюдает за ней с того же места у стола, словно за живым взрывчатым веществом с последними секундами на таймере. Восхищённо. Испуганно. Обречённо.

Некоторое время она может только таращиться на него. Её рот открывается и закрывается бесполезно — почти комично. Она не может моргнуть. Не может говорить.

— Довольна? — спрашивает он тихо, бесцветно. Ничего не выдавая. Ему это больше не нужно. Он выдал уже всё, что мог.

И какой-то одинокий работающий нерв гонит её ноги вперед. Дрожащими пальцами она отодвигает омут в сторону, медленно выдыхая, когда между ними остаётся всего дюйм или около того.

Руки Малфоя безвольно висят по бокам, распластавшись на краю стола, как будто он к чему-то готовится. Его глаза мечутся, пытаясь что-то найти в её взгляде, остальная часть его лица остаётся тщательно пустой. Она не умеет носить маски, как он. Она уверена, что он видит всё на её лице. Всё, о чём она думает. Он, наверное, лучше её знает, что она чувствует в этот момент.

В отчаянии её разум борется за слова. Что угодно — что угодно, что можно было бы использовать в качестве ответа, — но она приходит с пустыми руками. Она не может заговорить.

Нет, всё, что она может сделать, это ещё один микрошаг вперёд и поднять дрожащую ладонь, мягко прикасаясь к его щеке. Выражение лица Малфоя мерцает, тонкая смена между неуверенностью и облегчением, когда он смотрит ей в глаза.

— Что? — спрашивает он почти шёпотом. Хмурит брови. — Что… почему ты плачешь?

Так ли это? Она этого не осознаёт. Но теперь, когда он упоминает об этом, чувствует, как по её лицу медленно текут тёплые слёзы. Но это не имеет значения. Слова, наконец, находятся.

— …Это… как ты меня видишь?

Он, кажется, только пожимает плечами — движение настолько невинное и мальчишеское, что новая волна слёз заливает ей глаза. Она вытирает их свободной рукой.

—Почему… почему ты не сказал мне? — её голос такой надрывный. Но она едва осознаёт себя, чтобы беспокоиться.

Малфой опускает глаза — отводит взгляд, смотрит себе под ноги. Она сильнее прижимает ладони к его щекам, притягивая их к себе. Он на мгновение прикусывает губу, прежде чем заставить себя признаться, и в его взгляде появляется стыд.

— Я подумал, что ты растопчешь и смешаешь с грязью…

При этих словах она издаёт какой-то звук. Может быть тихий, кроткий вздох, она не уверенна. Никогда не узнает, потому что в следующее мгновение она сокращает расстояние. Её губы касаются его губ, нежно и застенчиво и настолько осторожно, чтобы не испортить это. Она отказывается делать что-либо — даже самое незначительное — лишь бы не разрушить.

Малфой медленно просыпается. Двигается так же сонно и томно, даже немного растерянно, его руки отрываются от края стола и тянутся, чтобы легко провести по её бедрам. Его рот приоткрывается, прежде чем сомкнуться на её нижней губе. Пробует её. Осторожно. Как будто он не уверен, что ему это позволено.

— Ты можешь поцеловать меня в ответ, — не задумываясь, шепчет она.

Малфой замирает, пальцы спотыкаются на её талии.

— Я бы хотела, чтобы ты это сделал, — поправляется она, преследуя его губы, прежде чем он успеет отступить, позволяя своему языку скользить по их мягкой выпуклости, и говорит в них. — Я хочу, чтобы ты… поцеловал меня.

Сейчас она уверена, что это правда. И это то, что нужно, чтобы вернуть его к жизни.

Его пальцы расслабляются, прижимаются к рёбрам, бёдрам, очерчивают ноги. Поглаживают. Хватают. Его губы снова приоткрываются, только теперь он захватывает её зубами. Языком. Со стоном, таким сдержанным и отчаянным, как будто он подавлял его годами.

Она прижимается к нему, становясь менее твердой — менее уверенной в чём-либо, кроме давления его тела на её и тепла его дыхания на её шее, когда он прокладывает путь вниз по её горлу.

Кто-то запирает дверь кабинета. Это могла быть она или он — она не помнит. Она знает это как взаимное общее решение. Как будто они договариваются в одно и то же мгновение схватиться за руки и спрыгнуть с карниза.