Не без труда они выбрались из толчеи и устроились за уютным столом, который в знак уважения освободила для них менее знатная компания. Пока слуги носили кружки с пивом и дымящиеся колбаски на ломтях ржаного хлеба, Эрик заметил губернатора Стромберга в сопровождении супруги, управляющего и нескольких слуг. Паж Томас выглядывал из-за чужого плеча и по-прежнему строил глазки всем проходящим мужчинам, как будто не его пороли на прошлой неделе.

Вельможи шествовали по коридору, который открывался в людском море, словно по волшебству. Они едва смотрели по сторонам. Граф Карл Стромберг, высокий, элегантный мужчина лет сорока пяти с великолепной осанкой и тонким аристократическим лицом, вел под руку такую же высокую и худую жену. Оба были в скромных, почти траурных одеяниях. Единственное, что позволил себе граф, — тонкая полоска кружев на жабо, а у графини на шляпе покачивалось одинокое страусиное перо розового цвета. Эрика раздражала подчеркнутая простота графских одеяний. В купеческой среде люди не притворялись благочестивыми христианами больше, чем являлись ими на самом деле. Это всегда подкупало Эрика. Нижний город казался ему искреннее и смелее Верхнего.

Он выбрался из-за стола и пошёл навстречу графу. Почтительно поклонился:

— Граф Стромберг.

— Барон Линдхольм, — кивнул граф.

Они стояли и смотрели друг на друга: граф с ожиданием, барон — вызывающе развязно. Безмолвная дуэль длилась недолго. На бледных скулах графа дёрнулись желваки:

— Если вы желаете вернуться во дворец, я готов рассмотреть вашу просьбу.

— Я ещё не исправился.

Эрик облизал губы, чувствуя, как неудержимо краснеет на холодном ветру. Ненависть, исходящая от графа, пугала и вызывала желание защищаться. Не зная, чем ответить на эту презрительную и высокомерную ненависть, он выбрал глупую детскую тактику: злить, провоцировать и раздражать. Он давно вырос, но перед Стромбергом до сих пор ощущал себя ребёнком. Граф отвёл глаза от его покрасневшего лица и процедил, не разжимая рта:

— Сегодня у Южных городских ворот состоится казнь фальшивомонетчика. Вам будет полезно присутствовать.

— Я подумаю. Граф, графиня, — и он замер в преувеличенно низком поклоне.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Стромберг молча обошёл Эрика и продолжил своё печальное шествие. Томас успел шепнуть Эрику: «У меня забрали пряжку. Что мне делать?» и поплёлся за своим хозяином.

Подкрепившись колбасками, компания разделилась. Катарина с Хелен отправились домой, тётушка устала от ярмарочной суеты. Агнета с дочкой и служанкой продолжили покупки, — «Нет, Линда, я не куплю тебе эту французскую куклу!», — а барон с итальянцами решили посмотреть на казнь.

Женское пение, которое Эрик расслышал раньше, становилось всё ближе. Теперь девушка пела грустную мелодичную песню, и её голос звенел, как колокольчик. Обогнув ратушу, они увидели крошечную деревянную сцену. Около неё притулилась ручная тележка, нагруженная старыми декорациями и грязными свёртками. Бродячие музыканты давали нехитрое представление: старик в живописных отрепьях пританцовывал и играл на флейте, другой жонглировал разноцветными шариками, а вместо певицы Эрик с удивлением увидел мальчика лет десяти, щуплого и белобрысого. Он был так же плохо одет, как и его старшие товарищи, но чисто умыт и приветлив. Красный от мороза нос не портил озорной детской привлекательности. Это его мальчишеский голос барон принял за женский.

Зрители громко хлопали, выкрикивали слова поощрения, однако делиться деньгами не спешили. Они расступились, когда трое людей в дорогих одеждах подошли к сцене. Маэстро Мазини протянул певцу марку, тот заулыбался и изящно поклонился, изображая взмах несуществующей шляпой:

— Что я могу сделать для вас, господин? — бойко спросил он.

— Поешь сегодня горячей еды, мальчик. А мы спешим, — и Мазини двинулся дальше.

Эрик впервые видел, чтобы маэстро распоряжался, но промолчал. В поведении Мазини сквозило благородство, и это внушало уважение. Барон тоже выудил из кошелька несколько монет и высыпал в подставленные детские ладошки, получив в награду полный восхищения взгляд.

— Хотите, я спою для вас, ваша милость?

— Я бы послушал, но мы и правда спешим, — ласково сказал Эрик.

Маттео же ни разу не взглянул на мальчика. Он зарылся носом в соболий воротник и всем видом выражал безразличие. Эрику хотелось знать, почему один певец настолько равнодушен к судьбе другого.

У Южных ворот было многолюдно, но люди не двигались, а стояли в ожидании, заворачиваясь от холода в плащи и шерстяные накидки. Между двумя сторожевыми башнями, прямо на дороге, ведущей за ворота, соорудили деревянный помост. Иногда преступников казнили на Ратушной площади, но позорные казни всегда проводились у ворот, чтобы потом вынести тело несчастного из города и выставить снаружи в назидание всей округе. Тех, кого казнили позорной смертью, запрещено было хоронить в Калине.

У помоста барон заметил бургомистра Карлсона с беременной женой и членов Калинского магистрата. Неподалёку от них собрался цвет Верхнего города во главе с графом Стромбергом. Элиты Нижнего и Верхнего городов традиционно не ладили друг с другом и старались не пересекаться. Барон, соблюдавший нейтралитет в этом противостоянии, не присоединился ни к бургомистру, ни к губернатору, а остался среди простых граждан.

На помосте, уперев руки в бока, стоял палач Свен Андерсен, здоровый огненно-рыжий швед. Рукава потёртого кафтана он закатал по локоть и надел кожаный передник, на котором проступали замытые, но различимые ржавые пятна. Рядом с ним прохаживались, проверяя страшные орудия казни, его сыновья. В ожидании приговорённого Свен перешучивался с острыми на язык горожанами.

— Что, Свен, сегодня у тебя особенно грязная работёнка? Смотри, не обляпайся! — выкрикивали из толпы.

— Не обляпайся сам, когда срать пойдёшь.

— Андерсен! — урезонил Свена бургомистр, беспокоясь об ушах своей беременной супруги.

Наконец солдаты привели осуждённого — крепкого молодого парня со связанными за спиной руками, в одной тонкой короткой рубашке, едва прикрывавшей срам. Он неловко переступал босыми ногами по обледеневшему настилу и задирал голову, разглядывая шпили церквей. Кадык дёргался на его длинной шее, словно он сглатывал и никак не мог проглотить застрявший в горле комок. Следом на помост взобрался старик судейский и надтреснутым голосом зачитал приговор:

— Согласно постановлению Калинского суда Петер Шмит из Виндау за чеканку фальшивой монеты приговаривается к смертной казни. Он будет посажен на кол и оставлен до наступления смерти, после чего выставлен за ворота Калина на поругание толпе. Петер Шмит, тебе есть что сказать?

Петер промолчал, безучастно наблюдая за стаей голубей.

— Тогда приступай, Свен, — сказал судейский и начал спускаться.

Эрик засунул руки в карманы и глянул на своих спутников. Мазини неподвижно и безмолвно смотрел на помост, крючковатый нос покраснел от холода, а худые щеки отливали голубизной из-за пробивавшейся щетины. В целом он выглядел спокойным. А вот Маттео Форти побледнел и стал похож на жуткого призрака с кровавыми губами. Его подбородок с ямочкой мелко дрожал. Барон подумал, что сможет услышать стук зубов, если придвинется чуть ближе. Беднягу явно пугали публичные казни.

Сыновья Свена поставили приговорённого на колени и уложили грудью на плаху. Задрали подол рубахи, обнажив белый зад, и пинками сапогов раздвинули несчастному ноги. Петер Шмит вдруг напрягся и рванулся в запоздалой попытке сбежать, но парни насели на него и удержали в четыре руки. Народ одобрительно взвыл, поддерживая то ли Петера, то ли палачей. Людям нравилось, когда жертвы сопротивлялись, — это придавало действу веселья и охотничьего азарта.

Свен взял длинный заострённый кол и приставил острый конец к заду. Широко размахнулся и ударил по тупому концу увесистым железным молотком. Дикий вопль разорвал тишину, вспугнув стаю серых голубей.