После того, как власти Калина отвергли предложение генерал-фельдмаршала Меншикова о сдаче города, началась осада. Карлсон ворчал: «Я бы сдался, Меншиков обещал сохранить старинные привилегии, да только какие у нас привилегии без складочного права?», а Стромберг отвечал: «И хорошо, что у вас нет складочного права — нет искушения сдать крепость врагу. Вы, купцы, только о выгоде и думаете!».

Пока русские полки окапывались вокруг неприступных городских стен, в Калине велись работы по укреплению обороны. Военный гарнизон был усилен до трёх тысяч человек. Из артиллерийского склада на башни подняли орудия и ядра, а боевые ходы наверху стены укрепили мешками с землёй. Внизу разбили лазарет и приставили охрану ко всем городским колодцам: лето наступало жаркое и сухое. Всем горожанам, включая вельмож из Верхнего города, ограничили норму питьевой воды. Продуктовые купеческие склады поступили в распоряжение штаба обороны. Начальником штаба традиционно выбрали Карла Стромберга, а его заместителем — Улофа Карлсона. Через несколько дней Калин превратился в средневековый город-крепость, взять который можно было только многомесячным измором.

Эрик провёл учения в собственном замке и обнаружил, что из двенадцати человек челяди к войне годятся только двое — конопатый Юхан и старый камердинер Ганс. Оба владели шпагами и умели стрелять из мушкетов. Он поручил им охранять периметр, протянувшийся от открытой морской балюстрады до древней сторожевой башни, а часовым назначил кухонного мальчика Марты. Поварёнок шустро бегал по крутым лестницам и не застревал в узких башенных ходах. Марта рьяно взялась за экономию продовольствия, в первый же день урезав порции еды вполовину. У барона не доходили руки проинспектировать кладовые, но он полагался на природную запасливость кухарки.

Позже пришли леденящие душу подробности из Риги. С большим трудом посланник рижского губернатора доставил морем письмо для Стромберга. На заседании совета граф зачитал его целиком. С содроганием знатные калинцы услышали трагическую историю осады Риги.

Беспрестанные многодневные бомбардировки — порой по триста бомб в день. Неисчислимые жертвы среди мирного населения. Голод и нехватка воды. Безжалостная чума, унёсшая треть горожан. Шведский гарнизон был вынужден капитулировать. Когда шесть русских полков вошли в город, их встретили полумёртвые от истощения рижане числом не более пяти тысяч. Из них три тысячи имели признаки чумной болезни. К чести русских, они позволили беспрепятственно покинуть город всем военнопленным.

Эрик понял, почему у стен Калина Меншиков сразу предложил выгодную для горожан сделку: только сдача города без боя могла уберечь население от страшной неминуемой беды. Это было поистине великодушное предложение. Члены губернаторского совета подавленно молчали. Многие из них и помыслить не могли о капитуляции. Эрик в том числе. Отдать Калин русским без боя? Ни за что!

И даже первые умершие от чумы не изменили его решения.

Концерты у Стромберга собирали ещё больше публики, чем до войны. Он открыл двери Белого зала для всех вышегородцев и даже пригласил некоторых влиятельных купцов из Нижнего города. Напуганные люди приходили, чтобы услышать голос ангела — святого и лучезарного. Они верили, что заглянули в преддверие рая, который уготован для самых праведных из них.

Молва о Маттео пронеслась по Калину, как приливная волна, и в одночасье он стал знаменитым. Хозяйки напевали итальянские песни, замешивая тесто, а утончённые аристократки слали в дом на Главной улице дорогие подарки и любовные записки. Возможно, аристократы тоже — кто-то из любви к музыке, кто-то из более низменных побуждений. Чувственное сопрано Маттео, соблазнительно женственное, но при этом обогащенное смелыми юношескими обертонами, с одинаковой силой пленяло и женские, и мужские сердца.

Эрик знал, что на концерты приходили и тётушка Катарина, и Агнета Гюнтер, и бургомистр с беременной женой. Сам же он не пытался увидеться с Маттео. Не потому, что опасался очередного публичного скандала, и не потому, что не хотел услышать прекрасное пение снова. Эрик боялся причинить Маттео лишнюю боль. Он принял его нежелание общаться как справедливую кару за свои подлости и смирился. Вернее, пытался смириться.

Сначала он хотел написать Маттео письмо, в котором мог бы повиниться и рассказать о своей пробудившейся любви, но потом вспомнил, что уже каялся и даже признавался в вечной любви. На месте Маттео он бы себе не поверил. Поэтому он бросил затею с письмом и отправился в гости к тётушке, когда точно знал, что музыканты заняты на выступлении.

Старушка, одетая в траурный наряд по случаю войны и чумы, прослезилась, увидев его:

— Милое моё дитя! Ты так похудел и почернел!

— Это загар, тётушка, я часто бываю на башне.

— Ох, эта война! Сколько их было на моём веку!

— Я пришёл узнать, как у вас дела.

Тётушка с гордостью поведала об успехах синьоров итальянцев, а затем с трепетом рассказала о больных по соседству:

— Пока болеют только мастера, живущие у стен, да крестьяне, которые заняли развалины монастыря. Теперь на пустыре яблоку негде упасть. Бедные люди! Бросили свои дома, чтобы спрятаться от русских, а попали в худшую беду! — тётушка промокнула глаза платочком. — Болезнь лучше пережидать на вольном воздухе, а не в запертом городе. Я знаю, о чём говорю, я всю семью похоронила в прежнюю эпидемию. Один ты у меня остался!

— А Агнета к вам приходит?

— Каждый день приходит! И Линду приводит, уж такая ласковая птичка, храни её господь!

Эрик подумал, рискнёт ли Агнета выйти замуж за пожилого итальянца или выберет более подходящего жениха? Наверняка хитрый Мазини всю жизнь мечтал заполучить такую завидную невесту — богатую, красивую, молодую и… с потребностями.

— Храни господь нас всех, тётушка, — сказал Эрик. — Кажется, я начинаю понимать, сколько утешения может принести вера.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Как я и предсказывала!

— Как вы и предсказывали, — улыбнулся барон. — Схожу погуляю в вашем садике, если вы не против.

Его тянуло в крипту. Он хотел увидеть алтарь, перед которым молился Маттео. Хотел ощутить его близость и вдохнуть воздух, которым он дышал. Буйная зелень укрывала вход в подземелье, и барон нашёл его почти на ощупь. Спасительная прохлада окутала его в усыпальнице. Он прошагал мимо надгробий, подпиравших стены, и, не раздумывая, нырнул в холодную темноту склепа. Пыльный луч света упал на разбитый алтарь. Янтарная Дева Мария всё так же звала в объятия, а в стакане благоухал свежестью букетик ландышей.

Эрик провёл ладонью по мрамору и внезапно услышал всхлип. Отпрянув к стене, он выхватил шпагу и потребовал:

— Кто здесь? Выходи!

Всхлип превратился в рыдание, и Эрик узнал этот плач. Он слышал его прежде.

— Хелен, ты где?

Хелен заревела в голос, и он быстро её нашёл. Она сидела в тёмном углу напротив алтаря и раскачивалась из стороны в сторону.

— Что случилось? — Эрик присел перед ней.

— Мама умерла… От чумы…

— Соболезную. Моя умерла, когда мне было четыре года.

— Это я виновата в её смерти.

— Причём тут ты? Бог решает, кому жить, а кому умереть.

— Вы что, не понимаете? Это моя вина! — Хелен выползла из угла, и свет упал на её растрёпанные волосы и безумные глаза. — Я считала вас чудовищем, я отказалась выйти за вас замуж — и всё из-за него! Сладкоголосый, как соловей, красивый, как ангел, и нежный, как роза без шипов. Ах, как я ошибалась! Он — порождение извечного греха! Исчадие ада. Он крадёт невинные души и пожирает их на чёрных мессах, а черти лижут ему анус! — произнесла она страшным замогильным голосом.

Эрик удивился:

— Ты говоришь о Маттео?