— Так сильно был расстроен?

— А то! На другой день Мазини помчался к графу Стромбергу и привёл его в дом фрау Майер.

— Что? Стромберг приходил в Нижний город?

— Ага! Такое событие! Зеваки бежали за его каретой и толпились у дверей, чтобы разузнать, в чём дело. Хелен говорит, синьор Форти сразу пустил графа в свою комнату. Но они так тихо беседовали, что подслушать не удалось.

Эрик скривился, представляя, о чём могли беседовать эти двое. Он был уверен, что Стромберг не преминул подтвердить клеветнические измышления, изложенные в злополучном письме. Разбивает сердца, насильничает, крадёт из колыбелек невинных младенцев. Эрика передёрнуло. Одно дело предупредить кого-то об опасности, совсем другое — выставить в дурном свете мужчину, которого вожделеешь, но не можешь получить. Он невесело усмехнулся: святоша-любитель мальчиков и набожный евнух обрели утешение в объятиях друг друга.

— Что потом?

— Потом я упросил Хелен налить мне рюмочку яблочной водки. Ох, и хороша же водка у вашей тётушки, так бы и выпил весь жбан!

— Я подарю бутылку, если ты вернёшься к рассказу.

— Небеса и пончик… — прошептала жадная Марта, шуруя кочергой в камине.

— Спасибо, хозяин, ваша щедрость безгранична! Да, так вот… — Юхан допил пиво, вздохнул и продолжил: — Его светлость недолго там пробыл. Сел в карету и уехал на холм, а народ опять за ним бежал. Всем же интересно, чего он забыл в доме Майеров. А синьор Форти сказал, что остаётся в Калине и будет петь для графа. Сказал, это часть покаяния.

— О господи! — вырвалось у барона. — Он его исповедовал, что ли?

— Похоже на то, — согласился Юхан.

Эрик ощутил внезапный укол совести. Он воспользовался доверчивостью юноши, чтобы уложить его в постель. Лгал, притворялся, давил на религиозные чувства. Затем разболтал тайну Стромбергу, самому неподходящему человеку в городе. А позже, будто этого мало, оскорбил Маттео подлейшим образом — показал, как быстро его место заняла бесстыжая шлюха. А ведь итальянцу придётся ещё и Смарскую церковь восстанавливать! Слишком высокая цена за то, что не доставило ему ни капли удовольствия.

В своё оправдание Эрик мог сказать, что не ждал Маттео в ту ночь, когда он босой и дрожащий появился на пороге его спальни. Это было решение Маттео. И во дворец он пришёл по собственному почину. Жаль, конечно, что встреча получилась некрасивой, но Эрик был пьян и плохо контролировал своё поведение. И в Стромберга кидать кружевными кальсонами он не собирался: он защищался от несправедливых обвинений!

И всё же Эрика грызло нечто, похожее на раскаяние. Итальянец не сделал ничего, чтобы заслужить столь жестокие удары судьбы.

— А что у губернатора?

— Ах! Его светлость построил концертный зал! Ну не построил, а переделал Белое крыло, где раньше танцы устраивались. Мазини сказал, что в Белом крыле самая лучшая… кустика. Там теперь сцена, бархатные занавески и кресла в рядок. Статуи голых мужиков привезли, вот с такими хвостиками, — Юхан показал барону согнутый мизинец. — Некрасивые они. Лучше бы голых девок с сиськами привезли.

— Когда концерт?

— Послезавтра, хозяин. Болтают, граф помешался на молодом итальянце, — Юхан закатил глаза. — Всё! Больше ничего разузнать не удалось. Могу я рассчитывать?..

— Марта, выдай ему бутылку водки, — распорядился барон.

Марта горестно застонала. Она не выносила разбазаривания кладовых. А барон начал продумывать план, как попасть на премьеру без приглашения.

Ближе к ночи, после нескольких стаканчиков вина, барон испытал настоятельную потребность объясниться с обиженным кастратом. Во-первых, он хотел сказать, что не со зла причинил ему боль. Во-вторых, его мучило любопытство: что связывает Форти и Стромберга? О чём они разговаривают, когда никто их не слышит? Воображение, подогретое сладким вином, рисовало непристойные картины, в которых итальянец оттопыривал смуглую попу, а граф таранил её своей тощей палкой. Гадкие тошнотворные картины!

Утром желание поговорить с Маттео никуда не исчезло, и барон, привыкший удовлетворять свои желания немедля, отправился в Нижний город. От мостовой несло жаром, а узкие улочки окутало зловоние городских нечистот. Эрик приложил к лицу платок и спешился у тётушкиного крыльца, перед которым собралась толпа зевак. Он с удивлением заметил беременную жену бургомистра Карлсона. Её огромный живот обмахивали веерами служанки, а у носа она держала оранжевое китайское яблоко, источавшее умопомрачительный аромат. Эрик знал, что апельсины стоили целое состояние. Карлсон баловал молодую жену, не жалея средств.

— Доброе утро, фрау Карлсон, — проявил учтивость Эрик, — что здесь происходит?

Бургомистерша поклонилась барону:

— Утро доброе, ваша милость! Синьор Форти распевается, — она важно употребила новое словцо. — Мы собираемся, чтобы послушать его пение.

Поражённый барон оглядел людей: богатые купчихи, седые моряки, мальчишки-подмастерья с облупившимися носами. Все они стояли на жаре, чтобы послушать, как Маттео поёт своё ежедневное «А-а-а-а-а»?

— Неужели фрау Катарина так жестока, что не пускает вас внутрь?

— Конечно, нет, ваша милость, — рассмеялась женщина, — просто в доме слышно намного хуже, чем на улице. Окна-то нараспашку.

Эрик пожал плечами и взбежал по ступенькам крыльца. Катарина отложила извечное полосатое вязание и радушно обняла племянника:

— Ах, моё милое дитя! Как я грустила без тебя!

— Слышал, наоборот. Вас граф навещал.

— Верно! Уговорил Маттео не уезжать из Калина. Мальчик отчего-то вздумал покинуть нас.

— Никто не знает, почему?

— Синьор Мазини знает, но никому не говорит.

— Хорошо. Я пришёл поговорить с синьором Форти.

— Конечно, милый. Он репетирует наверху. Скоро премьера.

Барон снова поразился, с какой лёгкостью калинцы произносили незнакомые им ранее слова: «распевается», «репетирует», «премьера». Он поспешил к лестнице, как вдруг на ней появился Мазини и тихо, но угрожающе произнёс:

— Только через мой труп.

Барон хмыкнул и взялся за рукоять шпаги:

— Меня это не остановит, маэстро.

Мазини достал из-за пазухи длинный кинжал с широким блестящим лезвием и решительно наставил на барона.

— Это переходит все границы, — вспылил Эрик и, звеня сталью, вытащил шпагу из ножен.

— Эрик! Я прошу тебя! — тётушка крепко перехватила его руку. — Из-за чего вы ссоритесь?

— Прошу прощения, уважаемая фрау Майер! — ответил Мазини. — Мне жаль, что мы обнажили клинки в вашем респектабельном доме, но я не вижу другого способа защитить Маттео от новых неприятностей!

— От кого защитить? — не поняла Катарина.

— От меня, тётушка.

— Вот именно, барон, от вас! — подтвердил Мазини.

— Вы мне надоели, Мазини! — бросил Эрик, неожиданно для самого себя впадая в припадок жгучей ревности: — Лучше бы вы защитили Маттео от графа! Вы разве не знаете, что граф на нём помешался? Или знаете, но вас это устраивает?

— Как вам не стыдно! — закричал Мазини. — Граф — достойный человек! Он не способен соблазнить и бросить юного неопытного мальчика! Как это подло!

— Не подлее, чем соблазнить юную неопытную вдову! — парировал барон.

— Кто кого соблазнил, в конце концов?! Уберите ваши ножики, господа! — всерьёз рассердилась тётушка.

Из тени коридора вышла белая как смерть Хелен. Её руки дрожали, словно она сбивала масло.

— Ваша ми-милость… Когда-то вы просили передать Маттео, что у вас тоже есть желания…

— И что с того?

— Какая же я дура, — Хелен сползла по стене, обтирая извёстку сереньким хлопковым платьем. — Каплун и петушок… — и потеряла сознание от расстройства и духоты.

Катарина вскрикнула и бросилась за оживляющими каплями. Мазини, сверкая глазами, не сдвинулся с места. Барон подумал, не прячется ли Маттео за крутым поворотом лестницы, и крикнул вверх: