Первым, как самый титулованный из шведов, преклонил колени барон Эрик Линдхольм. Он сделал выбор, принял его всем сердцем и ни о чём не жалел. Калин — его настоящая родина. Здесь его любовь, его счастье и судьба. Позади него встала на колени прелестная девочка с копной золотых кудрей и в баснословно дорогом шёлковом платье. Юная баронесса Линдхольм.

— Я, Эрик Линдхольм, бывший подданный короля Швеции Карла XII, обещаю и клянусь перед Всемогущим Богом в том, что хочу и должен Его Императорскому Величеству Государю Петру Первому верно и честно служить и во всём повиноваться, не щадя живота своего до последней капли крови…

Пастор поднёс Евангелие, Эрик приложился и завершил священную нерушимую клятву:

— Аминь!

— Аминь, — повторил Меншиков.

Он подошёл к барону, по-отечески поднял с колен:

— Поздравляю! Рад, что вы решили остаться. Признаться, я до последнего сомневался, — он нашёл взглядом смущённого синьора Форти и лукаво подмигнул. — Назначаю вас губернатором Калина: другой кандидатуры у меня нет, а вам я доверяю. Будете работать на пару с Карлсоном.

— Я не могу, Александр Данилович! — вырвалось у Эрика. — Я ничего в этом не понимаю.

— Ха-ха! Это не просьба, Эрик Густавович! Это приказ.

— А если я не справлюсь?

— Вы и не с таким справлялись, — отрезал Меншиков. — А к зиме ждите нас с Петром Алексеевичем. Приедем всем двором оперу слушать. Так что стройте театр, размещайте переселенцев, укрепляйте город. Дел много, хватит отсиживаться в башне.

— Я согласен.

— Ха-ха! Он согласен, — рассмеялся генерал. — Вы мне нравитесь, барон! Чувствую, мы подружимся!

Он вернулся в кресло и сделал знак Эрику. Тот отправил Линду к тётушке Катарине, а сам подошёл и встал за спиной Меншикова, как новый губернатор Верхнего города. Батюшки почтительно перед ним расступились. Своей очереди на присягу ожидали ещё три десятка шведских дворян. Затаив дыхание, народ следил, как вершилась история.

Эпилог второй

Из-за отсутствия капель Финкельштейна ратман Клее пребывал в скверном настроении. Ноги не болели, но ему так хотелось живительного эликсира, что он мечтал о новом приступе подагры. Впрочем, эта пагубная тяга не отражалась на его служебном рвении. Он пересекал приёмный зал Ратуши, направляясь в тюрьму. Перед собой он толкал разбойника Соловейчика, чьи наглые воровские руки стягивала прочная верёвка. Других малолетних воришек после ликвидации детской банды удалось пристроить по родственникам или в городской приют, но их предводитель оказался иноземцем. Причём, по его заверениям, известным итальянским певцом-кастратом, а вовсе не грабителем. Клее водил его к бургомистру на опознание, и тот подтвердил, что мальчишка пел на площади. Теперь Клее вёл Соловейчика в тюрьму, раздумывая, заглянуть ли в рваные штанишки самому или вызывать лекаря Клауса. Ему не хотелось ни того, ни другого. С некоторых пор он избегал общения с кастратами, даже если они давали концерты в Ратуше и кланялись ему с достоинством непорочного ангела.

Но в этот раз он повстречал не синьора Форти, а нового губернатора Линдхольма и старого маэстро Мазини. Он всегда считал, что по Ратуше разгуливало слишком много посторонних, поэтому предпочитал работать в тюремном кабинетике. Барон зацепился взглядом за мальчишку и вскричал:

— Джузеппе Мартинелли! Герр Клее, куда вы его тащите?

— Я провожу расследование, ваша милость, — проворчал ратман. — Есть свидетели, утверждающие, что этот молодой человек — опасный бандит. А он убеждает меня в том, что является итальянским певцом-кастратом.

— О, я могу подтвердить его слова! — с жаром воскликнул барон. — Он приехал в Калин выступать на ярмарке, а потом началась осада и чума, его опекуны умерли, и мальчик остался один.

Клее почуял, что может избавиться от уличного сорванца.

— То есть, вы ручаетесь за Соловейчика?

— За синьора Джузеппе. Да, ручаюсь! — убеждённо ответил Эрик.

— Тогда, может быть, вы сами о нём и позаботитесь? Родных в Калине у него нет, а приют, существующий на пожертвования горожан, отказался принимать иноземца.

— Я уверен, что о юном талантливом кастрате с удовольствием позаботится маэстро Мазини!

Мазини молчал, буравя Джузеппе взглядом. Тот обеспокоенно ёрзал, прикидывая пути к бегству. Клее с облегчением передал верёвку барону и напутствовал:

— Забирайте! Но если синьор Джузеппе вас ограбит или убьёт, не приходите ко мне жаловаться.

Он сдержанно поклонился и пошёл прочь, стараясь не выказать радости. Он не любил кастратов. И тех, кто их любил, тоже не любил. А итальянскую оперу считал истеричными воплями, хотя весь город на ней помешался.

Довольный барон хотел отдать верёвку Мазини, но связанный пленник рухнул на колени:

— Ваша милость! Я вас умоляю, не отдавайте меня синьору Мазини! Я прошу вас! Всё что угодно, только не к маэстро!

— Но почему? — удивился барон. — Разве ты не мечтал учиться у настоящего композитора? После того, как ты перенёс столько страданий из-за кастрации! После того, как подлый мошенник бросил тебя умирать на грязной обочине!

Мазини изумлённо присвистнул, словно услышал несусветную, но забавную ложь, а Джузеппе заревел, смешно морща облупленный курносый нос. Барон обескураженно спросил:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— В чём дело? Почему он вас боится?

— Я думаю, он переживает за свои яички, — усмехнулся Мазини.

Он поднял мальчика за шкирку и поставил на ноги. Повёл к выходу, тихо выговаривая:

— Так и быть, возьму тебя к себе. Синьор Форти много времени проводит у барона Линдхольма, и по вечерам мне скучно. Я не привык жить один, мне нужен компаньон. Голос у тебя слабенький, да и петуха ты уже пускаешь, так что вокальных уроков не обещаю, но к делу пристрою. Хочешь, научу на скрипке играть?

— Правда? — всхлипнул Джузеппе. — И вы не тронете моё хозяйство?

— Ну, если ты мечтаешь стать великим сопранистом, как Маттео Форти, — задушевно предложил хитрый маэстро, — давай кастрируем тебя и посмотрим — вдруг голос прорежется?

— Нет! Только не это!!!

— Ну, не хочешь — не надо. Интересно, какой умник придумал выдавать тебя за кастрата?

— Мой дядька, чтоб ему икалось на том свете!

— Как тебя зовут-то?

— Фриц.

— Не самое итальянское имечко, верно?

— Так я ж немец.

— Воровал?

— Бывало, когда за пение не платили. Но петь и танцевать безопаснее, чем по карманам лазить. Я люблю петь! — он заголосил: — Обними меня, я пропадаю без тебя!

Барон шагал за маэстро, ведущим на верёвке своего нового воспитанника, и не мог сдержать улыбки. Мазини впервые после смерти Агнеты искренне кем-то заинтересовался. Выполз из печального уныния, завёл шутливый разговор. Мазини словно подслушал его мысли. Обернулся и сказал:

— Забрали у меня Маттео и подсунули Фрица Соловейчика? Неравноценная замена, ваша милость! Но я согласен. Сдаётся мне, мы поладим.

Эпилог третий

И они поладили. Поселились в бывшем губернаторском дворце, который по приказу барона спешно перестраивался в театр: безупречная акустика концертного зала с детства его завораживала, а недавние трагические события больше не смущали. Однако с первыми сентябрьскими дождями Мазини взял Фрица и переехал к Эрику, сетуя, что Маттео без строгого учительского надзора начал пренебрегать занятиями. В этом была доля правды. Маттео открыл занятия поинтереснее — и не в зале для распевания, а в баронской спальне.

Ганс той осенью умер, не дождавшись появления внучки. Марта родила на исходе зимы и крестила девочку в православную веру, чем вызвала немало кривотолков и домыслов об отцовстве. Впрочем, в лицо никто ехидничать не смел: Марта умела за себя постоять, да и молодого губернатора боялись. Вдруг это снова его дочь?