– Они сделали, месье, конечно, все, чего можно было бы ожидать от добропорядочных горожан, и все же…

– Что? – резко спросил Дегре.

– Не знаю, – с сомнением ответил его помощник. – Мои подозрения слишком смутные, чтобы я мог облечь их в слова. Эта странная история о заброшенном доме… мне показалось, что они слишком старались убедить нас, что никто не мог туда направляться, и это было очень глупо с их стороны после того, что мы видели собственными глазами. А теперь, месье, давайте уйдем отсюда. Вы не в состоянии выдержать еще одно нападение.

И он добавил с сожалением, ведя офицера по булыжной мостовой:

– Напрасно, месье, вы сказали им, что мы агенты полиции, в нашей одежде ничто на это не указывало, и я постарался не дать им догадаться, кто мы такие.

– Должно быть, это было глупо с моей стороны. Да, я не должен был им этого говорить. Я еще плохо соображал, голова немного кружилась от удара. Да, должно быть, это было глупо. Вы можете пойти вместе со мной ко мне, Клеман, а затем прямо в Бастилию. Расскажите месье де ла Рейни о том, что случилось. Передайте ему как мой совет, – хотя, возможно, неуместно с моей стороны давать советы, – что Босс надо арестовать немедленно. Я сам зайду к нему сегодня, после того, как уверю жену, что со мной все в порядке. Что это? Вы слышите? Карета, ночью, в такую погоду, в этом квартале?

Двое полицейских дошли до выхода из тупика, и теперь перед ними лежала улица обветшалых домов, главным образом с квартирами для сдачи внаем. На повороте, незамеченная ими прежде, но теперь освещенная луной, стояла древняя статуя святой – высокая фигура из камня, сильно пострадавшая от времени и непогоды, пронзенная каменным кинжалом, рукоять которого торчала у нее из груди. Ее запрокинутое лицо было искажено гримасой невыносимого страдания, казавшейся ужасной в бесцветном лунном свете.

Заслышав грохот колес по мостовой, Дегре и его помощник отступили в тень этой мрачной, зловещего вида статуи и замерли, прикрыв лица плащами. На нищей улице появилась небольшая легкая модная карета, насколько они могли видеть, без каких-либо гербов и украшений, в которую была впряжена лошадь темной масти. Ясный свет луны упал прямо на кучера. Это был молодой негр или мавр, вместо ливреи с кокардой одетый в простой серый костюм.

Карета двигалась очень медленно. У поворота в тупик она остановилась, и из нее вышла женщина. Стремительно, не ожидая ни помощи, ни чтобы для нее опустили подножку, она ступила на грязную дорогу. Порыв ледяного ветра взметнул ее черный плащ, под ним мелькнули серое атласное платье, обрисовывающее контуры стройных ног, и серая туфля с квадратным носком и бантом голубых лент. Голову женщины окутывала легкая черная вуаль, настолько плотно прилегающая к лицу, что невозможно было различить черты. Впрочем, было легко заметить, что дама очень взволнована. Совершенно не заботясь о том, что она находится в таком месте в столь поздний час и в такое ненастье, молодая женщина, заламывая руки и неуверенно ступая по грязи, заторопилась в направлении Цветочного тупика.

За ней сразу же последовал хорошо одетый пожилой мужчина в маске. Он догнал ее, обнял рукой и принялся пылко приободрять. До агентов полиции отчетливо донеслось:

– Жакетта, это все скоро закончится, и ты будешь свободна и счастлива!

– Не пойти ли нам за ними, месье? – прошептал Клеман.

– Нет, – ответил Дегре, хотя и неохотно. – С нашей стороны было бы глупо проявить сейчас неблагоразумие. Кроме того, может оказаться, что это лишь какая-то, хотя и отвратительная, но вполне обычная интрига. Мы же с вами знаем, что происходит в Париже, Клеман. Было бы неплохо проследить за каретой, но смотрите, она уже скрылась из виду.

И действительно, пока они наблюдали за парой, проследовавшей в сумрак тупика, небольшая карета с негром на козлах уехала прочь по кривой полутемной улице.

Как ни был молодой агент полиции проницателен, здравомыслящ и не склонен предаваться игре воображения и фантазиям, даже в его ясном сознании это последнее происшествие оставило смутное, необъяснимое чувство ужаса. В искреннем отчаянии и страхе девушки в вуали, в мрачном беспокойстве ее спутника, в их неожиданном появлении в этом тоскливом месте, в темной карете с кучером-негром было что-то сродни кошмару.

Хотя и посмеиваясь над собой за это чувство, Шарль Дегре почти смог вообразить, что вся эта сцена лишь привиделась ему от удара по голове. И все же, как он и сказал Клеману, он достаточно хорошо знал, что происходит в Париже после наступления темноты, – тысяча и одна интрига и трагедия, – которые никак его не касались, поскольку не попадали в поле зрения закона.

Однако, шагая вместе с Клеманом к своему дому, он невольно связал в одну цепочку и испуганную девушку, сопровождаемую мужчиной в маске, и заброшенный дом за стеной сада, и нападение на себя самого, и человека, которого он преследовал от «Горшка лилий», и вдову Босс с ее торговлей ядами. В темноте и безмолвии спящего города он почувствовал себя растерянным и удрученным.

Явившись к месье де ла Рейни в его ведомство в Бастилии, лейтенант Шарль Дегре застал шефа полиции недовольным и обеспокоенным.

– Эта женщина бежала, Дегре. Скрылась, хотя я и отправил наряд в «Горшок лилий» почти сразу же после того, как Клеман закончил свой отчет. Должно быть, ее предупредили ночью. Пропала бесследно! Дома по соседству с обеих сторон пустые, остальные жители улицы ничего не знают или не расскажут. Бакс, торговец шерстью, тоже исчез. Его жена уверяет, что он уже две недели как уехал по делам во Фландрию. Возможно, она лжет, я пока не могу это проверить. Она тоже, разумеется, ничего не знает. – Ла Рейни пожал плечами. – Дело, кажется, серьезное. Клеман рассказал мне о прошлой ночи. Доктор Рабель и отец Даву оба вне подозрений. Они много лет известны как добропорядочные горожане.

Ла Рейни развел руками, затем уронил их на письменный стол.

– То, что они рассказали вам о заброшенном особняке и что показалось вам подозрительным, – правда. Мы, конечно, возьмем его под наблюдение, но преступникам было бы очень трудно, даже невозможно регулярно собираться настолько близко от дома добропорядочных горожан, в чьей честности мы не можем сомневаться, а именно доктора Рабеля и отца Даву.

– Месье, вы же не собираетесь отказаться от расследования? – взволнованно спросил Дегре. – Мы ведь только начали. Я чувствую, что в наших руках нить, которая может привести нас к важным открытиям.

– Нет, ни в коем случае не собираюсь, – сразу ответил шеф полиции, – ведь всё-таки эта женщина бежала и Бакса нигде нет. И потом, еще это нападение на вас прошлой ночью, которое, впрочем, может и не иметь ничего общего с основным делом. Признаюсь, – добавил он с улыбкой, – что я даже немного растерялся, как-то сбит с толку.

– В лавке вдовы Босс ничего не нашли?

– Кучу пустых баночек, выдвижных ящиков, футлярчиков и без счета женских безделушек. Там не было ни снадобий, ни лекарств: все вычищено, сожжено, судя по виду каминов.

– Это все моя неловкость, – раздраженным тоном сказал Дегре. – Я, должно быть, возбудил подозрения этого негодяя. И ведь я только доктору и священнику, чья репутация, по вашим словам, безупречна, открыл прошлой ночью, что связан с полицией.

– Вас мог узнать человек, который напал на вас, если он сообщник Босс.

– Не понимаю, каким образом. Он все время шел впереди. Он мог понять, что его преследуют, только оглянувшись или ещё как-то так исхитрившись. К тому же, ничто не выдавало в нас полицейских.

Ла Рейни пожал плечами.

– Ну, тогда, может, женщина что-то заподозрила и предупредила любовника. У нее, должно быть, было несколько часов на сборы, – она не оставила ничего подозрительного, даже клочка бумаги, и никаких намеков на то, где ее искать. Конечно, мы приложим все усилия для ее поисков. Организуем досмотр на границах и на судах, направляющихся в Англию. Я буду иметь в виду и Нидерланды тоже. Как вы помните, мадам де Бренвилье бежала именно во Фландрию.