Жакетта с закрытыми глазами лежала на спине, выпростав руки из – под белого шерстяного одеяла. На ее плечи был накинут белый меховой плащ, а ее черные спутанные волосы разметались по подушке.

Дегре посмотрел на доктора, тот поднял брови и покачал головой.

– Я пришел задать ей несколько вопросов, – прошептал агент полиции. – Вы, должно быть, месье Акен?

Доктор кивнул и тихо ответил:

– Я здесь по специальному распоряжению его величества, но я ничем не могу помочь. Это ужасное дело. Надеюсь, месье де ла Рейни предпримет все возможное, чтобы его раскрыть.

– Именно поэтому я и пришел, – по-прежнему шепотом подтвердил Дегре. – Вы, месье, осмотрели ее и оценили характер ее повреждений. Есть ли правда в ее истории?

Доктор, глядя опухшими и усталыми глазами из – за тяжелых очков, односложно ответил:

– Нет.

И затем приложил пальцы к губам.

– Мы так и знали, – сухо сказал Дегре, – но я должен выяснить все, что смогу.

– Ваше счастье, если она вам расскажет хоть что-то. Она умирает, ей осталось, должно быть, несколько часов, – произнес доктор, поклонился и повернулся к двери. – Я пришел по прямому распоряжению его величества и теперь должен дать ему отчет. Занимается этой молодой дамой один из докторов мадемуазель Фонтанж. Доктор Рабель.

– Тот, что преподает в Сорбонне и живет в Цветочном тупике? – спросил Дегре.

– Да, он самый. Он исключительно умен.

– Исключительно, – тихо согласился агент полиции, а про себя подумал: «Конечно, они тут все знают друг друга».

Он подошел к постели молодой девушки и учтиво обратился к монахине, перебирающей четки из грушевого дерева и повторяющей молитву:

– Сестра, меня прислал месье де ла Рейни, генерал-лейтенант полиции. Не оставите ли вы меня на несколько минут наедине с мадемуазель Жакеттой?

Монахиня подняла голову, молча поклонилась и была уже готова покинуть комнату, когда вдруг из угла за кроватью, затененного балдахином, с оттенком сарказма донеслось:

– Не выйти ли и мне? Я отец этой несчастной молодой женщины, Агостино Малипьеро.

Дегре вздрогнул от неожиданности – этот человек был совсем незаметен в тени – но, не показывая удивления, холодно произнес:

– Пожалуйста, месье. Мне надо поговорить с вашей дочерью наедине.

– Кажется, она не в состоянии ни с кем говорить, – вздохнул итальянский аптекарь, поднимаясь. – Может быть, она умрет, так и не произнеся ни слова.

В этот момент девушка открыла глаза и медленно перевела горестный взгляд с отца на Дегре.

– Мадемуазель Жакетта, вы меня слышите? – спросил молодой агент полиции. – Я здесь, чтобы вам помочь. Мы хотим раскрыть причину несчастья, случившегося с вами. В королевском дворце не должны происходить подобные ужасные события.

Девушка пристально посмотрела на отца, который сухо заметил:

– Она может ответить на мои вопросы, но едва ли ответит на ваши.

– Пожалуйста, оставьте нас, – резко приказал Дегре, а затем снова обратился к девушке:

– Мадемуазель, думаю, вы уже получили последние обряды церкви, вы исповедовались священнику. Я не знаю, что вы сказали ему, но этого недостаточно. Вы должны доверить свои секреты не только Богу, но и мне, тому, кто представляет Его закон на земле.

– Да, да, я умерла бы более счастливой, если бы мы поговорили, – прошептала Жакетта с подушки и жалобно взмолилась:

– Отец, оставьте меня. У меня осталось так мало времени, позвольте мне распорядиться им на мое усмотрение.

Итальянец медленно и неохотно отошел к двери и, остановившись, скрестив руки, в занавешенном оконном проеме, заявил:

– Дальше я не пойду. Она мое дитя и страдает. У меня есть знания и право помочь ей. Только силой вы заставите меня покинуть ее комнату.

Дегре поколебался, потом решил уступить итальянцу. Попытка выгнать его привела бы к потасовке и скандалу, который стоил бы пациентке последних сил. По страшной перемене в лице девушки он видел, что почти, если не уже, опоздал.

Встав на колени на ступеньку кровати, он внушительно произнес:

– Мадемуазель, вскоре вы предстанете перед Господом. Сделайте это с чистой совестью. Сейчас, когда земные страхи уже не властны над вами, скажите мне правду – ради других, которым может грозить опасность.

– Ради других, – повторила девушка. Она попыталась повернуть голову и сесть, и Дегре осторожно приподнял ее, просунув руку под подушку.

– Я так мало знаю, – задыхаясь, произнесла она. – Мне никогда не говорили много. А моя госпожа не знает совсем ничего.

– Никто ее не подозревает, – ответил Дегре. – Скорее, мадемуазель, расскажите мне, что вам известно.

– Мой отец все еще в комнате? – шепотом спросила мадемуазель Жакетта. – Я не вижу, лампа такая тусклая.

– Ему нас не услышать, – прошептал Дегре. – Так вы боитесь именно своего отца?

– Его и других, и больше всего Мастера.

– Мастера? Кого вы имеете в виду? Кто скрывается под этим именем?

Девушка с трудом покачала головой, пристально глядя во взволнованное лицо Дегре темными, наполовину затуманенными глазами.

– Он не француз, он итальянец или англичанин. Для месс им нужны дети… каждый должен принести жертву… если бы я не любила его! Он всегда обещал увезти меня отсюда… Спасите мою госпожу… Я думаю, они хотят… – Голос ее пресекся, она задыхалась. – Неужели это было преступлением? Меня обманули!

– Мадемуазель, во имя Господа, объяснитесь, – горячо настаивал Дегре. – Я не понимаю вашей отрывистой речи. Вы говорите слишком бессвязно. Дайте мне хоть какое-то имя, хоть какую-то зацепку!

– Петух, – прошептала мадемуазель Жакетта, – вы слышали петуха?

Дегре подумал, что сознание несчастной помутилось, и снова с жаром призвал ее сказать ему правду, по меньшей мере, дать ему, повторил он, какое – нибудь имя или зацепку. Он видел, что она отчаянно желает ответить, даже рискуя тем, что это отнимет ее последние силы. Ее глаза выражали муку, и она сделала судорожное дрожащее движение к нему, но тщетно. Он почувствовал, как ее худенькое тело расслабилось на подушке, которую он поддерживал. Она произнесла еще только одно слово, но бесполезное, это было название цветка – пинк[1] – гвоздика.

Молодой человек положил мадемуазель Жакетту обратно на кровать. Ее отец, который, не имея возможности подслушать, внимательно наблюдал их разговор, вышел из полумрака у окна и приблизился своей кошачьей походкой.

– Вы видите, месье, – вздохнул он, – она мертва.

– И дело полиции – найти того, кто ее убил, – ответил Шарль Дегре, внимательно взглянув на него снизу.

– Надеюсь, что вы его найдете, – произнес аптекарь, кажется, с искренним сожалением. – Она была моим единственным ребенком и была мне очень дорога.

Он склонился над дочерью, сложил ее руки на груди, закрыл ее глаза и неловкими нежными движениями пригладил ее спутанные черные волосы.

Умный и опытный наблюдатель, Дегре осматривался в комнате, ища что-нибудь, что могло бы ему помочь в этом деле, когда дверь вдруг стремительно распахнулась и вошла мадемуазель де Фонтанж. Потеря одной из любимых горничных при столь таинственных и ужасных обстоятельствах полностью обессилила ее. Она споткнулась у кровати и остановилась, плача, как ребенок, заламывая руки и кусая носовой платок, умоляя свою погибшую Жакетту взглянуть на нее, заговорить с ней – одно лишь слово, один взгляд!

– Мадемуазель, она умерла, – тихо и печально проговорил итальянский аптекарь и натянул простыню на лицо своей дочери. – Пусть покоится с миром. Вижу, что вы очень добры, – добавил он мягко, – раз вас так тронула судьба простой девушки.

Мадемуазель де Фонтанж как будто не расслышала этих слов, во всяком случае, не обратила на них внимания. Бросившись на расшитую постель, она легла белокурой головой на белое покрывало и зарыдала почти в истерике:

– Спаси меня, спаси меня! О, Господи, не позволь этому случиться со мной! Нет, нет, я уйду в монастырь, я уйду на край света!