Вот вам!
Еще раз, и другой, и снова, и опять — и так пока вокруг моей шкуры не закрутился уже невеликий буран. Я беззвучно рявкнула, заставляя взвиться вверх и свежевыпавший снег с окрестных сугробов, еще разок встряхнулась, подбадривая снежную круговерть, ощутила, как отзывается что-то в мире на мой зов. А ещё — чувствуя, как сзади со страхом и восторгом глядит на набирающее силу буйство Яринка, совесть моя и подруга. Радостно взрыкнула, толкнулась лапами, пластаясь над лекаркиным забором в лихом, бесшабашном прыжке, и помчалась, все скорее и скорее, вперед, к Седому Лесу.
Селище пролетела в один миг, тын мелькнул под лапами и сгинул, опушка согнулась до зелми стволами молодого подлеска.
Я мчала вдоль окраины Седого Леса, минула ее, скакнула с крутого речного берега на гладкий лед Игруньи, и лед приветствуя меня, отозвался дрожью, застонал в голос. Темно-серая лента Быстринки расстелилась под лапами манящей дорогой, и я, толкнувшись ото льда, понеслась стремглав по закованному в броню руслу.
Я летела, и буря тянулась за мной мутным белым хвостом.
Я выплескивала в беге всю себя, отдавая зиме все, что было — и зима щедро отдаривалась в ответ, возвращая взятое с излихом. Буря выла, хлестала во все стороны хвостами и лапами, бесновалась и хохотала, выворачивая с корнем могучие деревья, сгибая до земли подрост, засыпая русло Быстринки снегом по самые крутые берега, ровняя землю, реку и обрывы.
Вот вам, колдуны!
В первые в своей зимней волчьей жизни выкликнула я бурю. Впервые и разум от метели не утратила.
Эта буря была — я. И я была этой бурей.
Снег скрипнул под ногой, я вздрогнула всем телом и опамятовалась — ровно из омута бездонного вынырнула. Вынырнула — и испугалась. Незнамо как я здесь очутилась, и лишь богам ведомо, как выбираться стану. И выберусь ли.
Лес я узнала сразу. У нас про него всякий знал, старые малым сказки страшные сказывали.
Древний лес рвался в небо, и там, в зимней синей вышине, норовил сомкнуться в кольцо. Кряжистые дубы-старики с необхватными стволами, да ели-великаны, пиками царапающие небесное брюхо. Чтимый дуб-прародитель, от коего весь наш лес пошел, вокруг Костерца раскинувшийся, здешним деревам братишкой молодшим, неразумным доводился.
Тут-то бы мне и испугаться, чай, не шутка — середь зимы, в глухом лесу, не зная пути-дороги и одна-одинешенька оказалась, да только страх во мне будто отшибло. Я стояла, смотрела в высокое-высокое небо, обрамленное кольцом еловых макушек, и во мне будто ниточка тоненькая натягивалась. Я, завороженная, смотрела в ясную небесную синь, и та словно крутилась вокруг себя, и с нею вертелся Лес — все быстрее, быстрей.
Оборвалась ниточка.
Я сидела в сугробе, и размазывая слезы по щекам, ревела, оплакивая свое горе, свою семью, и самое себя, горемыку.
Впервые за долгое время, минувшее с тех пор, как опустились в стылую землю четыре домовины.
Так от и увидала я впервые Седой Лес. Так от и сама ему показалась.
Из мыслей о минулом меня выдернул зуд. Не телесный, но явный. Где-то недалече кто-то кликал меня. Звал. Да чудно звал, странно — местные-то, прежде чем снежного волка подзывать, аль просить о чем, угощение подносят. Хлебца в снег бросят, или сыра кус, или пирог сдобный. А вот после уж — кличут, иль заботу выкладывают. А тут ино было.
Кто-то просто звал.
От этого зова вдоль хребта свербело, и лапы горели сгонять поглядеть — это кто ж там такой смелый выискался?! Но вместо чтоб бегом бежать на наглый зов, я лишь повела в ту сторону настороженным ухом. Прислушалась. Села. Возмущенно улеглась обратно в снег, еще и лапой морду прикрыла — не пойду никуда! Вот тут вот лягу, и до следующей метели на этом самом месте пролежу!
Совсем край потеряли…
У окраины Седого Леса, почитай от самой опушки, лишь мало углубившись в лес, звал меня Горд Вепрь.
Я вновь мыслями вернулась к тому дню, когда вывались из Врат в Седой Лес. Попробовала вспомнить, что со мной до того случилось — да не сумела. Теперь свербело еще и в носу — все чуялся знакомый запах. Не утерпев, я вскочила на лапы, прислушалась. Нет, так и стоит на месте. Не сам, к слову сказать, стоит. Со товарищи пришел. Слух про то точно сказал. Ну, во всяком случае, ему там нескучно. Премолвиться с кем и без меня найдется. Я сызнова заставила себя лечь на брюхо.
Нет, ну вы видали, каков?! Что он себе думает? Что он посвистит — и я, хвостом, виляя, на свист примчу?! Не пойду никуда!
Хвост дернулся.
Лежать было скучно.
Пушистый снег слежался, сделался жестким, и мягкий живот теперь явно чувствовал все неровности твердой землицы под ним. Я встала, и перебралась в другой сугроб, попушистее. Потопталась, покрутилась вокруг самое себя, обустраивая лежку, и опустилась в снег, как в гнездо, и клубком свернулась. И хвост на морду пристроила. Удобнее не стало.
Скучно…
Может, и впрямь, сходить?
В конце концов, я в своем лесу — в своем дому, куда хочу, туда и хожу, а колдуны всякие мне вовсе и не указ. И вовсе мне не любопытно, чего это пришлый маг лесную нежить кликать взялся!
Хотя, на самом деле, страсть как интересно!
Я повертелась в своем сугробе. Нет, не пойду!
Вот разве что по лесу чуток прогуляюсь. Лапы разомну!
И что, что допрежь они у меня не затекали? А ныне вот затекли! А если еще и ломить начнут? То-то же!
Я сама не заметила, как негодные лапы принесли меня к опушке. Притаившись в густых зарослях ежевичника, сквозь голые колючие ветви разглядывала я пришельцев. Колдун стоял на пустом месте, посередь проплешины меж деревьями, а соратнички его отошли поодаль, и ожидали у самого края поляны, что же их всего этого выйдет. Не было середь них только только Аладариэля Сапсана, дивного эльфа.
Жаль, жаль, я прямо расстроилась!
А в остальном, очень удачно все вышло, и стояли маги ладно. Хорошо стояли, далеконько от Вепря. Самое оно для того, чтобы не мешаться под лапами, когда я стану учить Колдуна уму-разуму, дабы не смел впредь подзывать меня, ровно шавку дворовую.
И так сладка была эта мысль, что я почти почуяла в зубах податливую плоть, которую и стану трепать, дабы неповадно было. Подобравшись перед броском, собравшись с единый прыгучий ком, я вымахнулась из зарослей, примериваясь обрушится Вепрю на спину и повалить на утоптанный ими снег, да так, чтобы его, Вепря, тело промеж мной и ближниками его оказалось.
И совсем не ждала, что вместо широкой мужской спины налечу на незримый щит, выставленный мне навстречь. Вот он-то меня в сторону и отринул. Я кубарем отлетела ажно до самой границы поляны, успела заметить, как на меня упало заклинание, полыхнувшее ярким светом и сгинувшее, метнулась в сторону, и замерла, удерживая взглядом и колдуна, неподвижного, ровно и не он только что меня оземь ринул, и особливо руки его, кои в любой миг могли ещё чего-нибудь эдакого в меня запустить, и его приспешников, глазеющих на нас во все глаза с дальней стороны полянки. Глазеть-то они глазели, но не мешались. Да и сам Колдун не собирался, вроде бы, сей же миг добивать покусившуюся на него нежить.
Чем он мне вдогон швырнул, я так и не разобрала, и теперь лихорадочно пыталась почуять, все ли со мной в порядке, и не навесил ли на меня он какого-нибудь ошейника, вроде того, какой всякую метель нацепить пытался другой не в меру лихой маг.
Ошейника не было, как и поводка. Лапы, хвост да голова тоже были там, где и допрежде, и иных каких перемен я вот так, сходу, в себе, любезной, не почуяла, и от того мало успокоилась. Встряхнулась с самым что ни на есть независимым видом расправляя шубу и принуждая легкие светлые снежинки взметнуться вкруг, и осыпалась снегом.
Попыталась.
Когда же и в другой, и в третий раз не вышло, с глухим утробным рыком бросилась на Колдуна, взметнув лапами за собой вихрь снега и позабыв напрочь от ярости обо всем на свете.
Вот, значит, чем он в меня швырнул!
От жажды крови в голове помутилось, пред глазами пала пелена, и когда Колдун чуть отклонился в сторону пропуская волчью тушу мимо и разом хватая меня за загривок, я змеей извернулась и лязгнула клыками, пытаясь дотянуться коли не до горла его, так хоть до лица. Маг же, рывком опрокинув меня боком на снег, навалился сверху и пытался хоть как-то прижать мое бешено отбивающееся тулово к земле. Горло столь соблазнительно мелькало перед глазами, что я, наплевав на руку, ровно в капкане удерживающую загривок, попробовала-таки добраться до заветной жилы — и тут же получила по морде, ровно провинившаяся собака. Колдун, не убоявшись оскаленной пасти, хлестнул меня тыльной стороной ладони раз, другой, и я, взъярившись окончательно, потеряв последний разум, полоснула по его животу задними лапами.
