— Да, Вишня, — его голос раздается в трубке буквально секунду спустя, как я нажала вызов. Он заполошно дышит, значит, специально ради меня прервал тренировку. Ну что ж, начнем.

— Привет, Соболюша. — Сладенько тяну я, в точности копируя тон и голос той девушки, в злобной усмешке кривя губы. — Как делишечки?

— Ты узнала про Злату. — Не вопрос, не предположение. «Узнала». Что же я там, блядь, могла такого про нее узнать, блядь, а?

— Конечно узнала, Соболюша. — Я стукнула в плечо хихикающую сестру, которая своей довольной мордой полностью сбивала меня с настроя «доебаться». — Как я могла не узнать, когда она бегает по школе и ищет, кому бы ебало-то сломать за своего Соболюшу! Ты издеваешься, блядь? — И я уже даже не пытаюсь тут милую из себя строить. Потому что доебало меня все. Нервы мои уже просто на пределе, блядь!

— Вишня, между мной и Златой давно ничего нет. Мы расстались пару месяцев назад, просто она не хочет в это верить, думает, первоапрельская шутка затянулась.

— Соболь, блядь! Мы не в ебучем фанфике, чтобы я в таких приключениях участвовала! Я предупреждаю вас всех разом в твоем лице: подойдет ко мне, я ей ебальник сломаю. Ночью мы убедились, что ноги я умею профессионально раздвигать, так вот, раздвигаю я их еще и для того, чтобы вот таких, как вы, великанов, в землю втаптывать, понятно?

И я просто сбрасываю трубку, потому что Ваня сейчас — последний человек на планете, с которым я хочу разговаривать.

Сейчас проблема в моем не в меру длинном языке и Алине, которая во все глаза пялилась на меня, полностью игнорируя дорогу.

— Вперед смотри, — недовольно бурчу я, сползая по сидению вниз. — Не хватало сдохнуть сегодня для прекрасного завершения дня.

— Мы же поговорим об этом? — Она переводит свой взгляд на дорогу, но все равно продолжает недовольно и шокировано коситься на меня.

— Нет. — Беспрекословно. Даже грубовато, от чего сестра снова бросает на меня короткий взгляд. — Я не ребенок. Про пестики-тычинки мне объяснили еще в пятом классе, а про ППА я прочитала в интернете.

— Ты стала очень грубой.

— А вас всех резко и неожиданно начало ебать мое поведение. — Я устало вздыхаю, сползая еще ниже, хотя, казалось бы, куда. Но ниже можно всегда. В моем случае так точно. — А день так хорошо начинался. Я уж было подумала, что у меня тоже бывают белые полосы в жизни.

— Ты себя накручиваешь, Ева. Ты всегда была и будешь любимым ребенком родителей.

— Любимым ребенком? — Усмехнулась я, складывая руки на груди. Видимо, скорость она не сбавляет для того, чтобы я не выпрыгнула подальше от таких разговоров. — Тем самым, который из-за них пять лет в инвалидной коляске провел? Хотя откуда ж тебе знать такие подробности? Вы с Колей, золотые мои, идеальные, все это время были где угодно, только не дома, появляясь только на редкие праздники, на которых меня не было, потому что валялась на вечных реабилитациях. Да, охуеть какой любимый ребенок. Золотая моя, если бы все родители так бы любили своих детей, то человечество вымерло еще при зарождении, ибо австралопитеки сами бы засовывали свой выводок тиграм в пасть.

— Ева, я прошу тебя перестать быть такой язвой. — Наконец-то она останавливается у какой-то забегаловки с функцией заказа еды прямо не выходя из машины, перекидывается парой слов с оператором и поворачивается ко мне. — Хорошо, да, ты можешь злиться на родителей, но мы с Колей совершенно не заслужили твоей злобы.

— Алин, — устало вздыхаю я, понимая, что такого охуенного разговора по душам просто не избежать, — как только я научилась понимать человеческую речь, я слышала только «Скорее бы ты подросла, будешь как Алина с Колей!». Когда они вкупили, что мои метр пятьдесят со мной до гроба, на меня начали смотреть — на умирающих от рака с таким сочувствием не смотрят, и постоянно говорить «А вот Алина с Колей-то!..» и перечислять тысячу ваших достижений. А потом снова смотрели так, будто я вот-вот умру. А потом-то, когда я валялась в больнице с переломом всего тела и отбитыми легкими, ко мне приходили только медсестры, которые кормили меня. Обо мне предпочли забыть. Ребенок-калека не вписывается в семью олимпийских чемпионов. Мне осталось полгода, Алин, — бросаю на нее острый взгляд исподлобья, заставляя сестру вздрогнуть, — и я исчезну. Навсегда. Дай мне дожить эти полгода спокойно, пожалуйста. — И я, выхватив у нее из трясущихся рук пакет с едой, выхожу из машины, набирая номер Соболя, понимая, что гордость гордостью, а ночевать сегодня где-то надо.

— Да, Вишня. — Голос уставший и очень недовольный. — Что на этот раз? Опять позвонила мне разъебать по поводу какой-то моей бывшей?

— Завали ебало, дорогой, — нервно усмехнулась я, максимально стараясь сдерживать нервную дрожь и не сорваться на бег. — И бегом меня встречать, потому что мужик, который вчера караулил нас у моего подъезда, сейчас идет за мной.

Да блядь.

========== 5. “Девочка “да блядь”” ==========

— Трубку не бросай! — Рычит парень, начиная шуршать чем-то за телефоном. — Где ты?

— Бегу по Красной Передовой, — говорить тяжело, потому что легкие заходятся в какой-то предсмертной судороге. Я слишком часто говорила про олимпийскую сборную, но на деле полноценно занималась я последний раз на реабилитации года три назад. Может, даже четыре. Я настолько ненавижу спорт, что если видите, что я бегу — бегите за мной, потому что там, откуда я бегу, творится какой-то нереальный пиздец. — И я бы на твоем месте быстрее ногами перебирала, потому что я чувствую, как отказывают легкие. Это такое себе ощущение.

— Рот закрой и ногами шевели. К Перелыгиной сворачивай и до конца. Мой дом там.

— Ты в курсе, — психую я, потому что нервов просто не хватает ни на что, — что она тянется пять километров?

— Поэтому я и посоветовал тебе рот закрыть и дышать через нос. — И сбрасывает трубку.

— С-сука! — Шиплю и оглядываюсь на мужика, который, блядь, бежит, будто на прогулке, вообще ничуть не запыхавшись, а я, блядь, тут как собака — аж задыхаюсь. Самое обидное, что лица его не было видно из-за капюшона, который был натянут по самый нос, иначе я бы даже заморачиваться не стала — свалила бы по-тихому, а потом папе бы пожаловалась. А теперь беги, блядь, Ева, беги!

И я бежала, на пределе своих возможностей стараясь контролировать работу легких и ног, молясь лишь о том, чтобы ноги не запутались и не подвели меня в самый неожиданный момент. А на улице тем временем смеркалось.

В сумерках петлять в дворах многоэтажек становилось проще, поэтому, набрав в грудь побольше воздуха и задержав дыхание, я ускорилась, заходя на последний рубеж. И, если я сейчас не окажусь в безопасности, я просто-напросто лягу на землю и пусть уже со мной делают, что хотят. Уже, блядь, непринципиально.

— Вишня! — И я резко останавливаюсь, слыша голос Соболя и наконец-то выдыхаю, падая на колени и сдирая их в кровь.

— Я морально мертва. — Кровь шумела между ушей, заглушая остальные звуки и дезориентируя. От звука кровотока за ушами даже тошнило. Поэтому, когда Соболь поднял меня на руки, я даже не сразу заметила это, просто вцепилась ему в шею и, кажется, отключилась, сфокусировавшись лишь на стуке своего сердца.

Очнулась я дома.

Одна.

В своей кровати.

Вани нигде не было.

Какого, стесняюсь спросить, хуя?

За окном играла поздняя ночь, в квартире никого, по ощущениям, не было, а я стояла по среди комнаты и не понимала, что происходит, но решила сразу выяснить, позвонив Соболю.

— Какого, стесняюсь спросить, хуя? — Наверное, слишком агрессивно, но таково уж мое настроение.

— А ты не стесняйся. — Ехидничает парень, и я уже готовлюсь разразиться адской тирадой, как его голос смягчается, и парень очень нежно и заботливо спрашивает, — как ты себя чувствуешь? Ты не приходила в сознание, поэтому я отнес тебя домой. Дверь за собой захлопнул.

— А если бы я сдохла после твоего ухода? — Поинтересовалась так, на всякий случай.

Долгое молчание прекратилось тихим хмыком, и Соболь продолжил дальше извиниться. Немного поболтав, я закинула телефон на кровать и пошла отмывать кровь с колен и обуви. Такое себе мероприятие.