— Карлик, здорова! — ну началось, блядь. Вдох-выдох, вся семья в сборе, соревнование достижений началось.

— Коль, завали ебало, пожалуйста, — в очередной раз сбрасываю локоть со своей головы и зло смотрю на брата. Приходится встать на табуретку, чтобы сравняться с ним ростом. — Давай ты мне сейчас в лицо свой лимит шуток выдашь про мой рост, и я пойду дальше прятаться от вас в своей комнате.

Он хмурит густые, отцовские брови, впервые, наверное, видя мое лицо, а не макушку. Очень недовольное лицо, смею заметить.

— Ну мелкая, ну ты че? — Растерянно спрашивает брат, потому что не привык к такому моему отношению. Я всегда улыбалась на такие подъебки, кивала головой и делала вид, что мне пиздец как все нравится.

— Хуй через плечо. — Огрызнулась я, смотря ему в глаза. Впервые жизни, наверное. — Коля, ты меня три года не видел, и мне не четырнадцать лет, чтобы я молчала и кивала на твое «Карлик и Леприкон». Мне этого вот так вот, — ребро ладони проходится по его шее, оставляя красную полосу, — хватает в школе и дома. А теперь отъебись от меня и вали купаться в родительской любви на пару с Алиночкой. Родители, наверное, заждались любимых детей. А я так, тумбочка на ножках.

И я, спрыгнув с табуретки, разозленная пошла к себе в комнату. Довели.

— Ев, тебя травят в школе?

Остановилась, на секунду осмысливая его вопрос, и бросаю через плечо:

— Не твое собачье дело.

— Ев, можно поговорить?

Да бля-ядь!

У меня реально скоро истерика будет. Я итак на взводе в последнее время, а тут, видимо, вся семья решила в Гестапо поиграть?

— Если я скажу «нет», — устало вздыхаю, разворачиваясь в кресле, откладывая планшетку с ручкой, — то ты уйдешь?

— Нет. — Улыбается сестра, входя в комнату.

— Очень жаль. — Еще один вздох, и я понимаю, что если сейчас еще родители подвалят, то я просто в окно сигану. Потому что ну их нахуй. — Чего ты хотела, Алин?

— Пообщаться. Мы же сестры.

— Если ты хочешь самоутвердиться за мой счет своими прекрасными достижениями в спорте, то давай не сегодня. У меня был сложный день, и мне вообще не в цвет слушать, как ты со своим прекрасным ростом и растяжкой заработала золотую медаль в Германии, потому что, кроме шуток, мне настолько похуй, что ты себе даже представить не можешь.

— Да почему ты такая! — Вспыхивает сестра, возмущенно комкая в руках покрывало.

— Потому что меня воспитывали волки. — Скалюсь я, перебирая в руках волосы. — Как тебе такой прикол.

— Ева!

— Хуева. — Не выдержала я, подскакивая. — Вы можете оставить меня в покое? Родители подзабили, теперь вы приехали. Мне так охеренно было, пока вас не было. Я так кайфовала. А тут вы, такие идеально-охуенные, и я, блядь, как ваша страшненькая подружка. Ебаная тумбочка на ножках. Хватит. Забудьте обо мне, как о самом страшном семейном разочаровании. Помнишь, отец на семейном празднике говорил «в семье не без урода», ну так дайте мне и дальше быть семейным уродцем. Я уже привыкла.

И я, схватив куртку, вылетела на улицу, не обращая внимания на крики родителей, которые вспомнили про меня и звали за общий стол, на семейный праздник.

Веселуха, мать их ети.

— Я, наверное, все-таки, конченная. — Сказала сама себе, потягивая колу на лавочке перед местным ТЦ. Дождь все еще лил, и все, чему я радовалась, это навесу надо мной, который позволял мне сидеть в относительной сухости. — Надо было, как обычно, в шкаф залазить. Авось, не вспомнили бы про меня.

Не, семья у меня хорошая. Любящая. Меня там кормят, одевают. Но уж слишком часто сравнивают с более успешными старшими братом с сестрой. А это страшно бесит. Просто наизнанку, блядь, выворачивает от каждой фразы «А вот Алина опять золотую медаль выиграла, а вот ты…» Тут мать обычно многозначительно замолкает и долго с жалостью смотрит на меня, будто я болею раком и вот-вот умру. Такое себе, в общем.

— Вишневская, ты чего тут делаешь?

Да бля-я-ядь!

А можно я просто посижу одна, без всего вот этого вот? Но, видимо, нет, потому что от шумной компании, идущей мимо, отделился Антон Евгеньевич, историк наш, и сел рядом. Слишком рядом.

— Из дома, сбежала что ли? — ржет он, а его компашка неподалеку пьяно гогочет, да и от самого мужчины заметно так несло алкоголем. Сколько раз за сегодня я уже говорила «да блядь»? Раз пять? Я хочу повторить это еще пару разочков.

— Не надейтесь. — Мягко сказала я, деликатно отодвигаясь. — Я друга жду.

— Соболева, что-ль? — Хмурится он, и я напрягаюсь, потому что щека у него плохо так дергается. Многозначительно так, я бы сказала. — Вы чё, мутите?

Я еле сдержала себя от стандартного «хуй через плечо», учитель все-таки, но ситуация с каждой секундой мне нравилась все меньше и меньше, и надо было валить отсюда по холодку, пока не случилось ничего непоправимого. А все к этому и шло. Поэтому я, начиная вставать, произнесла:

— Не ваше, Антон Евгеньевич, дело, с кем я там «мучу» во внешкольное время. И кстати, мутят воду в унитазе, а я встречаюсь. До свидания.

И, поправив шарф, попыталась уйти, но была очень грубо схвачена за руку и усажена обратно на лавочку.

— Да ладно тебе, Вишневская, давай посидим, поболтаем. Может, — рука недвусмысленно легла на мою коленку, — познакомимся поближе.

Ситуация недвусмысленного катарсиса накрыла меня с головой, и я тупо пялилась на мужскую руку учителя, что нахально так поглаживала меня по ноге.

Свое «да блядь» я могу тянуть вечно.

— Въебу. — Спокойно и даже как-то меланхолично сказала я, понимая, что все, пиздец котенку, довели. И если он сейчас еще хоть что-нибудь скажет, я реально не сдержусь.

— Что? — Недоуменно спрашивает он, чуть сжимая свою руку.

— Въебу, говорю, так, что в воздухе переобуешься, если руку нахуй не уберешь. Так понятнее? — Все-таки отец-кикбоксер мирового класса это вам не шуточки. Характер у меня в батю.

— Вишневская, ты че, совсем страх потеряла?

— Единственный, кто тут в край страх потерял, это ты! — говорю я, все еще находясь в какой-то странной прострации. — Так что руки убери и скачи потихонечку отсюда, пока мой друг не подошел и не сломал тебе ебальник. Или, в крайнем случае, его сломаю тебе я.

— Вишневская… — Начал было учитель, набычиваясь, и я приготовилась отбивать руку, и бить в ответ, когда с боку раздалось впервые для меня приятное:

— Мелкая, долго ждала?

Троекратное «Да блядь».

========== 2. “Последствия профессиональной этики” ==========

— Соболь! — Радостно выдыхаю я, вырывая руку из хватки учителя и подрываюсь к парню, прячась за его спиной. — Какого хера ты так долго? Я заждалась тебя уже! До свидания! — бросаю учителю и тяну парня в сторону. — Пошли уже. Я есть хочу! — И я просто насильно утягиваю парня от учителя, который зло сверлил Соболя взглядом.

— Слава богу! — Выдыхаю я, стоило нам завернуть за угол. — Я просто не знаю, что бы произошло, если бы ты не появился.

— Ты бы сломала ему ебальник. — Насмехается парень, поправляя капюшон куртки — дождь-то все еще лил.

— Не только я. Еще мама, брат, старшая сестра и папа. Папа бы его просто убил.

— Представляю. — Улыбается он, показывая клыки. — Я помню твоего брата.

— Ну да, Коля у меня та еще дура. Такого с ног снести — уже старание, а уж про остальное я вообще молчу.

— А ты, собственно, что делала на улице в такое время?

— Рефлексировала. — Смеюсь я, посматривая на витрины кафешек, что шли стена к стене. Надо покушать.

— Пошли, — Соболь, все еще держа мою руку в своей, перехватил мой взгляд и потащил в первую попавшуюся кафешку. — Угощу тебя кофе и чем-нибудь сладким. Или ты сейчас начнешь кричать, что тебе не нужно ничего от нас, хуеносцев?

— Я что, — рассмеялась я, — похожа на конченную?

— Да.

— Не настолько. — Насупилась, пряча нос в шарф. — И сладкое я не люблю.

— Так уж и быть, можешь заказать все, что хочешь.

— Прям все? — Хитро смотрю на парня, в уме прикидывая, что я хочу.