Костю отливали водой после того, как отец исхлестал его вожжами.
Лизаньку заперли в доме и не выпускали на улицу ни на секунду. Девушка отказывалась есть и чахла на глазах. Костя угрюмо стучал молотом в кузне и смотрел на отца исподлобья.
Барон понял: для того, чтобы «наставить сына на путь истинный», табор должен уходить. Может тогда юноша забудет белокурую казачку.
О своем решении Барон объявил ромам.
Те, поворчав немого, не желая куда-то перемещаться на зиму глядя, все же начали собирать скарб и готовиться в дорогу.
Вечером первого дня пути, когда табор расположился на отдых, Барон понял, что старшего сына с ними нет.
Не сказав никому ни слова, он оседлал коня и помчал обратно. Искать непутевого отпрыска и попытаться вернуть его обратно.
Нахлестывая нагайкой каурого жеребца, Барон мчал по направлению к станице, когда, не доезжая несколько километров, заметил слабый, мерцающий огонек костра под раскидистым явором, невесть как выросшем в безбрежной степи.
Барон осадил коня и тихим шагом подъехал к костру.
Его сын, его первенец, тот, кому он хотел передать и власть и опыт, сидел у костра и грустно ворошил уже подернутые пеплом огоньки.
Барон обвязал вокруг явора поводья, подошел к костру, присел рядом с сыном…
О чем говорили отец и сын, какие доводы приводили друг другу двое взрослых мужчин – для всех и навсегда останется тайной. Их разговор слышала только Таврическая ночь и южные звезды. Но они умели хранить доверенную им тайну…
* * *
Ранним утром следующего дня Барон стучал нагайкой в ворота дома отца Лизаньки.
Недовольно протирая глаза, недоумевая, кого принесла нелегкая в такую рань, казак отпер калитку.
Барон толкнул едва открытый вход и, держа за руку сына, вошел во двор.
– Здоров будь, хозяин! Думаю, что уже знаешь, и кто я, и какая нужда к тебе привела.
Казак согласно кивнул. А что там было раздумывать? И так все ясно.
– Ну и чего ты, ром, хочешь от меня? – казак недовольно супил брови.
– Я хочу, чтобы ты дал добро на свадьбу наших детей.
– А если не дам?
– Если не дашь – верну табор и сведем твою девчонку со двора. Сыну моему она люба и по жизни дана, верь мне, уж я-то знаю, так что «не мытьем, так катаньем» быть им вместе.
Казак задумался.
Чахнувшая не по дням, а по часам любимая дочь, заставляла обливаться кровью отцовское сердце.
Молодой, красивый двужильный цыган был бы неплохим помощником в хозяйстве.
Но, с другой стороны, кто их знает, этих ромов.
– А почем я знаю, что помешает тебе забрать мою дочь после того, как я соглашусь на их свадьбу, – казак пытливо смотрел в глаза рому.
– Мое слово тому порукой! Я обещаю, что никогда мой табор не раскинет шатры вблизи твоего села. Можешь мне верить – можешь, нет. Выбор за тобой. Просто подумай и не губи жизни наших детей.
* * *
Село гуляло, пило и ело на свадьбе Лизаньки и Константина. Табор, вернувшийся по приказу Барона, веселился и плакал.
Веселился от того, что сын их вожака встретил свою единственную и сделал все для того, чтобы быть с нею вместе.
Плакали от того, что отныне Константин был «отрезанный ломоть» не только для семьи, но и для всего ро́мского сообщества.
Он стал «оседлым», выбрал для себя жену-чужачку – так что может быть общего с ним у вольных, как ветер, цыган…
Целую неделю праздновало, пило, ело, похмелялось и закусывало богатое казацкое село.
Целую неделю пели, танцевали и плакали ромы.
А к концу недели табор, погрузив пожитки, свернув шатры и ни разу не оглянувшись на оставляемого ими молодого, несостоявшегося, предводителя, растаял в розовеющем влажном рассвете…
Барон сдержал свое обещание. Костя больше никогда не встретился ни с отцом, ни с соплеменниками…
Глава пятая
Прошло совсем немного времени, пока Костя, утонувший в объятиях своей юной жены, стал замечать косые взгляды ее братьев.
Нет, совсем не такого мужа они хотели для сестры.
В их преставлении зять должен быть одного с ними сословия: крепкий, работящий, имеющий свою землю и умеющий на ней работать казак. А вовсе не этот голодранец-цыган.
Костя чувствовал это неприятие, хмурился, но старался ничем не показать своего недовольства.
Но видели назревающее противостояние не только Костя, но и Лизанька, и ее отец.
Проживший немало лет на этом свете казак, желающий своей дочери только самого лучшего, в один из вечеров решил откровенно поговорить со свалившимся, как снег на голову, зятем.
– Костя, я вижу, что ты не приживешься в нашем доме. Вижу и знаю, что не станешь ни пахать ни сеять. Скажи, чего ты хочешь?
Костя задумался ненадолго:
– У вас есть хутор. Там не живет никто, земля заброшенная. Отдайте его нам с Лизой. Я выстрою дом и посажу сад. А дальше – как Бог даст.
– Бери. Строй и сажай. Но дочь свою я отпущу только тогда, когда увижу, что ей есть, где жить. Когда ты постоишь хороший, добротный дом. Жизнь в поле, под открытым небом, в шатре – это не для нас.
Назавтра Костя, поцеловав жену, оседлав подаренного отцом жеребца, умчал на хутор.
Лизанька увидела в следующий раз своего мужа только в конце октября.
За три месяца Костя умудрился выстроить дом, подсобные помещения и насадить молодой яблонево-грушевый сад.
– Запрягай телегу, тесть. Принимай работу. За это время даже черт не успел бы сделать большего.
Отец Лизаньки осматривал дом, зашел в хлев, курятник. Удовлетворенно поцокал языком, увидев тонкие прутики будущего сада.
– Завтра перевози Лизу. Ты прав; даже черт не сделал бы большего. Не иначе, как ты с ним сговорился, – казак подмигнул Косте.
Ранним утром груженная скарбом телега, двинулась в сторону хутора.
На тюках с приданным, сидела Лизанька, отправляющаяся в новый дом, построенный для нее, ее любимым мужем.
За телегой бодро перебирала ногами молодая тёлочка.
К задку телеги были привязаны клети с курами – несушками.
Запас овощей и зерна отец пообещал выделить попозже.
Уже на следующий день Лизанька начала хлопотать по хозяйству: разметила гряды будущего огорода, чтобы не тратить на это драгоценное время весной.
Долго смотрела на тоненькие саженцы фруктовых деревьев, мечтая, что уже совсем скоро, буквально через пару-тройку лет, эти тоненькие веточки забуяют пахучими цветами и согнутся под тяжестью плодов.
Телочка мычала в хлеву, обещала одаривать заботливую хозяйку молоком и приплодом.
В курятнике кудахтали куры, обеспечивая рачительных хозяев десятком яиц к завтраку…
* * *
Лиза стремглав неслась к дому и испуганно кричала. Костя, пересыпающий в мешки просушенную пшеницу, привезенную накануне тестем, выбежал из дома:
– Что случилось? Что тебя напугало так, голубка моя?
– Костя! Там! Там в курятнике! В углу! Что-то страшное и гудит!
Костя отодвинул за спину перепуганную жену и пошел разобраться, в чем там дело? Что могло так переполошить его женушку.
Вскоре, из курятника, послышался смех:
– Лиза! Иди сюда! Не бойся.
Лиза, все еще с опаской, заглянула в распахнутую дверь.
Костя стоял в углу и с улыбкой наблюдал за страшным и рокочущим чем-то:
– Лизанька, это пчелы. Пчелины рой. Пчелиная семья. Почему они улетели из улья так поздно – я не знаю. Может, не в меру жадный пасечник отобрал у пчел слишком много меда и они, почувствовав голодную смерть зимой, улетели в поисках пропитания. Может, рой разделился слишком поздно. Кто его знает.
– И что мы с ними будем теперь делать? – Лиза не сводила глаз с мужа.
– Завтра в город поеду. Закажу или куплю улей. Пусть у нас зимуют. Мед – это хорошо. Мед нужен и нам и тому, кто растет в тебе, – улыбнулся Костя.
– Откуда ты знаешь, – Лизанька опустила глаза и зарумянилась.
– Чувствую. Я ошибся?
– Нет. У нас будет ребенок.
