Но, подняв глаза, увидел вдруг, что ошибался: посреди покорёженных комлей и выбивающихся узлов, сухого мха и вороха упавших веток спутанным клубком тёмных нитей тянулось бесконечное множество тропинок — узких, просторных, расчищенных или поросших густой непролазной травой.
Эржи, помешкав, неуверенно вскинул голову, украдкой вглядываясь в скрытое маской лицо. И, дождавшись утвердительного кивка, смазанно указал на одну из дорожек — совсем узенькую, невзрачную, покрытую чёрной золой и стеблями знакомых жёлтых колосьев.
Он, как думал сам, и близко не догадывался, почему выбрал именно её и почему белый карнавальный взрослый с этой далёкой лисьей маской так одобрительно потрепал его по волосам, настойчиво подталкивая в спину.
🗝
— Будет очень страшно? Больно? Просто плохо…? — это был первый вопрос, слетевший с губ Эржи за долгое время их тихого холодного странствия по спящему лесу.
Тропинка давно успела расшириться, разрастись, обернуться вытоптанной пологой дорогой, и теперь они могли идти рядом друг с другом, а не так, как шли поначалу: Эржи впереди, а человек в маске — сзади, осторожно придерживая белой ладонью за плечо.
Причудливый взрослый, всё больше напоминающий лиса, едва уловимо склонил голову к плечу, озадаченно поглядев на маленького спутника, и тот, поколебавшись с пару секунд, стеснённо пояснил:
— Там, куда мы… идём. Там будет… плохо, да?..
— Почему ты думаешь, что должно быть плохо, малыш? — по его голосу Эржи не смог разобрать ничего: в действительности ли человек в маске не понимал, просто-напросто притворялся или хотел вот так над ним посмеяться да поводить за нос.
— Потому что… — тихо, не желая того говорить, но и не имея никакого права пойти на попятную, пробормотал он, упёрто разглядывая покрытую гарью почву внизу, — я же нарушил запрет… я теперь… один из тех, кого вы называете «ушедшими»… Мне нельзя обратно.
— Вот оно что… — Белые перчаточные пальцы, иногда — на одно короткое мгновение — начинающие походить на когти, вновь опустились ему на плечо, не позволяя никуда отойти. — Так ты что же, хотел бы, получается, вернуться? Мне казалось, что тебе не очень нравилось там, среди других детей.
Окончательно растерявшись, не поспевая и не смекая, к чему этот загадочный лисий взрослый ведёт, Эржи приподнял голову, пытаясь заглянуть в поблёскивающие в тени капюшона глаза.
Скорее всего, ему просто почудилось, но на один отрезанный мимолетный миг в тех словно промелькнуло яркое, плутоватое, смеющееся и весёлое, какого не встречалось здесь абсолютно ни у кого, игривое любопытство.
Мальчик не знал, что ему делать. Не знал, что ответить, не знал, не проверял ли его этот человек, не зависела ли от ответа, который он собирался дать, дальнейшая судьба. Лгать он не хотел, но внутри взволнованно бьющегося сердца муторно и болезненно копошился глупый гусеничный страх сказать что-нибудь не то. Что-нибудь, что всё на корню перевернёт и изменит. Что-нибудь, что выдаст его сокровенную тайну, расскажет, что он так и не сумел прижиться в тёплом сиреневом домике, так и не научился становиться счастливым, что совсем не понимал, было ли здесь лучше, чем в том месте, где взрослые гуляли за руку с детьми, а продавцы торговали клубничными и апельсиновыми леденцами.
Он просто не мог сказать этого вслух, не мог нашептать, что если бы сиреневый домик стал ему родным, если бы он на самом деле не хотел его покидать, то, наверное, никогда бы не осмелился перейти черту, никогда бы не уходил бродить вдоль синей реки, никогда бы не задумывался, что лежит там, на другой стороне, за стеной мрачного тихого леса.
Рассказать это всё было совсем ему не по плечу, поэтому, стараясь впредь не смотреть в сторону человека в маске, что терпеливо вышагивал рядом и ждал ответа, ласково поглаживая то чёрненькую макушку, то свисающие прядки, маленький Эржи пролепетал единственное, с чем сумели справиться его обкусанные болезные губы:
— Что находится… впереди? В том месте, в которое мы… идём?..
Тень от капюшона почему-то — значит, он опять на него смотрел, хоть и так старался это себе запретить… — потемнела, скрыв провалившийся блеск чужих глаз, и стало вконец непонятно, осталось ли в тех то заветное тепло или…
— Я не могу сказать тебе, маленький Эржи. Не могу. Но ты и сам скоро это узнаешь. Всё, что так тебя волнует, узнаешь…
Ладонь в белой перчатке, как бы там ни было, продолжала согревать озяблые мальчишеские плечи, выглаживая невесомыми когтистыми касаниями то остреющих, то вновь становящихся самыми обыкновенными пальцев причудливые ветвистые витражи.
========== Тайна старого леса ==========
Дорога заводила их дальше и дальше, постепенно становясь всё просторнее. Под ногами хрустели угольки и выжженные стебельки, поднимался облачками сухой кашляющий песок, оседая пылью на чёрные носки сапог человека в белой маске и босые мальчишеские пальцы.
Деревья попадались всё реже, всё дальше росли друг от друга, всё больше жжёных пустошей между ними пролегало. Небо скрывало мутное прогорклое одеяло, то там, то тут растягивающееся сажневыми прорезями сгрудившихся туч; немногим погодя, когда дорога прежняя обернулась дорогой иной, похожей на бурную землистую речку, от леса не осталось ни следа.
В этом новом месте бытовал один лишь песок, одна мёртвая рыхлая почва, одно подкошенное ветром и бессилием сено. Маленькие трухлявые пеньки, облепленные высохшим лишаем, беспорядочно разбросанные ветки, неглубокие рвы, запорошенные пылью и закоптенелой золой…
Человек в белой маске последнее время шёл молча, не роняя ни слова, не задавая ни единого вопроса, и лишь рука его по-прежнему продолжала покоиться на плечах у стушевавшегося Эржи, который так и не понимал, куда они держат путь, когда туда придут и что будет потом, когда они это сделают. С пару раз он пытался спросить, но странный человек упрямо не давал точных ответов, всё чаще отвечал вопросом на вопрос, и в голове мальчишки одна за другой вспыхивали страшные, чумазые, обречённые и болезненные догадки.
Например, что его обманули, что они вовсе не гуляют, а направляются прямым ходом туда, откуда ему уже будет никогда не выбраться, никогда не вернуться. Или что придётся всегда вот так идти, по кружащей извилистой ленте усопшей дороги, глядя на унылые сгоревшие пейзажи, не встречая ни одной живой души, ни глотка пахнущего хоть чем-то не-погибшим воздуха.
Ещё, редкими просвечивающими вспышками, мальчонке чудилось, что этот путь приведёт их к Концу.
Эржи прежде не задумывался, есть ли у мира конец, но если всё-таки был, то непременно выглядел как-то вот так. В воображении, когда он пытался себе это представить, охотно рисовались дымящие золистые поля, серо-чёрный туман, что становился густей и густей, а потом проложенный невесть кем шлях резко обрывался, и под ногами вырастала пропащая бездна не холодной, не теплой, а просто бескрайней пустоты. Переступишь её границу — и будешь падать вечность за вечностью, пока сердце не разобьется от безысходности поглотившего одиночества, грусти и пустоты.
В свои бессчётные оборвавшиеся годы маленький Эржи слишком хорошо знал, что страшнее одиночества на свете не придумалось пока ничего: одиночество ранило больнее всего, страшило, могло играючи сломить и отнять всякую надежду, и он не любил, почти ненавидел его, очень и очень боялся, но вместе с тем всю свою жизнь провёл с тоскливым рыдающим зверем бок о бок.
— …малыш…? Ты слышишь меня, малыш?
Может, он просто выглядел сильно не так, может, белый человек и сам всё-всё почуял, но перед глазами зазевавшегося мальчишки, разрушив оплётшее тенётами наваждение, прошлась туда и сюда знакомая загадочно-когтистая рука в натянутой перчатке, и Эржи, с пару раз отрешённо моргнув, от этого её маятникового движения запнулся, дёрнулся, непроизвольно подался назад да сам себя выдал, уставившись на склонившегося взрослого со смесью вины, стеснения и кусающего за горло недоверчивого испуга.
— Эй… С тобой как, всё в порядке?
