Ничего, конечно же, от этого не произошло, ничего не изменилось, но дерево, встрепенувшись, о чём-то протяжно заскрипело, зашепталось, а по мальчишеской руке вверх, разливаясь и растворяясь в крови, потекло бойкое щекочущее тепло, лающими королевскими сворами разгоняющее засевшие, исподтишка кусающие стародавние страхи…
…там же кто-то поджидающий, притаившийся, но ласковый, вынырнувший невидимкой с другой стороны затихшего холма, подхватил его на крепкие когтистые руки, знакомым почему-то движением подбрасывая вверх да закидывая на невесть откуда взявшуюся мохнатую спину.
========== Человек в белой маске ==========
Льдистые влажные капли коснулись щёк и медленно потекли вниз, опускаясь на шею, забираясь за шиворот.
Мальчик, поморщившись, тихо простонал, и в тот же миг что-то тёплое, мягкое, провожающее его во снах, с тихим шелестом вспорхнуло куда-то вверх, оставляя в сгустившейся зябкой прохладе.
Даже ещё толком не проснувшись, не поняв, что с ним произошло, парнишка, ведомый обострившимся чутьём, узнал, что лежит на сухой земле, в которой почти не осталось жизни. Наверху, служа скудной периной, похрустывал подсохший олений мох, сплетённый с пожухшими веточками давно не дающей ягод брусники. В лесном пологе терялись охрые иголки, опавшие с разбросанных повсюду сосен, еловые веточки, скорлупки от кедровых орешков, тоже давным-давно скукожившихся в ядре.
Тихие ели и дубы, ясени и тополя спали тревожным сном, не обращая на маленького приблудившегося гостя внимания, вот уже много лет не размыкая невидимых ослепших глаз. На сотни миль окрест не дышало ни единой птахи, ни единого зверя, ни единого распустившегося цветка — лишь въевшиеся в почву высохшие семена.
В грустном лесу, где царствовали мор и сон, не было, правда ведь, кажется, совсем не было ни одного другого бодрствующего существа. Кроме…
Маленький Эржи разлепил веки, дёрнулся и сел, не в силах понять, кто говорил с ним, откуда в его голове звучал чужой голос, откуда он мог знать то, что узнавал, всего только притронувшись к земле рукой или поглядев на сгорбленные выдубленные стволы?
Но ладони и в самом деле тонули в сухой колкой подстилке изо мха и брусники, а за одежду цеплялись свалившиеся парашютики сосновой хвои.
Не придя в себя после того, что худо-бедно пережил, мальчик не мог взять в толк, ни где находится, ни что вообще произошло, ни почему он оказался здесь, а не под привычной крышей чуждого сиреневого Дома.
Обескураженный и растерянный, он с трудом поднялся на ноги, по-звериному замотав головой — с деревьев продолжали падать увесистые серые капли, хотя дождь уже успел уйти дальше, за стену подпирающих небо макушек…
И тут же резко замер, вспомнив, наконец, что же именно с ним произошло. Вспомнив заросли колючего малинника, шипящий ливень, вышедшую из берегов воду и страшного бурлящего зверя, что утащил куда-то далеко-далеко.
Раз он стоял здесь, раз не лежал на перерытом речном дне — значит, зверь сжалился, и течение прибило его к берегу. Раз кругом царила такая тишина, раз это угрюмое мрачное место точно не могло находиться ни в одном уголке обжитой и обогретой зелёной чащи — то он, выходит…
Всё-таки…
Попал сюда, на другую сторону, и стал «ушедшим».
Испуганно сжавшись, Эржи несмело задрал голову, выхватывая из дышащего влажного тумана потерянные в блёклом небе стволы и макушки, нагие обезвоженные ветви, с которых скатывались дождливые слёзы, и бесконечную бесцветную пустоту.
Мокрая отяжелевшая одежда налипала на тело, холодила до тоже продрогших косточек, вызывала промозглую дрожь и всхолмья мурашек. Внутри, в груди, разливалась грусть, смешанная с искорками страха — маленький Эржи не знал, что ему делать теперь. Что ему делать вообще — замёрзшему, потерявшемуся и совсем, совсем одному…
— Но ты вовсе не один, малыш.
Эржи показалось, будто голос, так неожиданно заговоривший с ним, донёсся одновременно отовсюду.
Не ожидавший, разбитый и затуманенный, мальчик быстро и порывисто огляделся по сторонам, но, так и не отыскав говорившего, уже открыл было рот сам, как вдруг повторно застыл, запоздало поняв, что в этом глубоком и мягком звучании было что-то до боли знакомое. Настолько знакомое, что он не решился поверить вспыхнувшей в сердце надежде, пугающей и завораживающей так сильно, чтобы лихорадочно закружиться взволнованной головой.
— Что же… раз ты никак не можешь меня найти, я, пожалуй, изменю правила игры и найдусь для тебя сам. Посмотри-ка теперь сюда. Я здесь, Эржи.
Поносившись туда и сюда, голос этот в конце всех концов раздался из-за спины.
Парнишка напрягся, нервно сглотнул, невольно побледнел и сутуло да неуклюже обернулся…
Со смесью испуганного интереса, недоверия и недоумения уставившись на невесть откуда взявшегося того-самого-человека.
Человека в белой рисованной маске.
Человек тот стоял молча, спокойно и как будто задумчиво разглядывая притихшего мальчонку, пятящегося, меркнущего и налицо показывающего, какие мысли крутятся в его взъерошенной сивой голове: лишь тут Эржи сообразил, что если человек в маске пришёл за ним сюда, в запретный лес, то это единственно потому, что он нарушил наказ. Потому, что стал «ушедшим», что не мог отныне вернуться в Дом, что теперь неизвестно, что должно было с ним приключиться и что его ждало…
И этот человек наверняка появился здесь для того, чтобы наказать, увести в какое-нибудь страшное место.
Должно быть, всё это действительно, отплясывая новорождёнными оленятами, горело на его лице, и поэтому человек в маске вдруг улыбнулся уголками виднеющихся бархатных губ, протянул руку, опустил широкую ладонь на тёмную макушку и потрепал отвыкшие от расчёски космы.
— Нет. Вовсе нет. Никто не станет наказывать тебя, глупый. Я пришёл для того, чтобы предложить немного прогуляться вместе да кое на что поглядеть.
Эржи снова застыл, не решаясь поверить собственным ушам — те, если припомнить, имели свойство время от времени лгать. Правда, человек в белой маске продолжал стоять над ним, рядом с ним, не гнушаясь делать того, чего не делал больше никто и никогда: ласково гладил по голове, согревал и окутывал этой странной пепелистой улыбкой и позволял, как будто нарочно, самую капельку получше себя разглядеть.
Например, заметить, наконец, то, что маска, окаймлённая серебристым узором, скрывала лишь половину лица, открывая рот, подбородок, основание шеи, теряющейся в воротнике длинного и белого балахонного плаща. Руки этого человека скрывались за тонкой тканью белых же перчаток, и только в тени низко надвинутого мехового капюшона из-за прорезей карнавальной маски поблёскивали завораживающими огоньками живые серые глаза.
— Прогуляться…? Вместе…? — Эржи ещё ни разу прежде не удавалось заговорить с ним, и сейчас голос его звучал так тихо и так жалко, что мальчик готов был провалиться под землю от стыда. — Вместе со мной то есть, да…?
Белый человек же лишь снисходительно и добродушно хмыкнул, тихо и беззлобно фыркнул, обхватил мальчишку рукой за узкие плечи и, несильно на те надавив, повёл вперёд по непонятно откуда материализовавшейся тропке меж неприветливых выгоревших деревьев.
— С тобой, маленький Эржи. Ты ведь, кажется, этого от меня и хотел?
Эржи, вспыхнувший уже до кончиков ушей, невнятно, ужасаясь тому, что его раскусили и с такой нечестной лёгкостью прочитали, бессильно промолчал, расширившимися от осознания собственной дерзости глазами глядя строго под еле-еле идущие ноги. Поверить — по-настоящему, — что человек в маске был рядом, вёл куда-то и вот так запросто говорил — всё ещё не выходило.
— Я тоже хотел узнать тебя поближе. Хотел с того самого дня, как пришёл за тобой в твою прошлую жизнь. Не сомневайся в этом. Просто всему однажды приходит своё время… А пока — не думай ни о чём и выбирай дорогу своей души, малыш.
Эржи, запнувшийся о вылезший под ноги корень, немножко не понял, что тот имел в виду: он был уверен, что выбирать было нечего, потому что никаких дорог тут не лежало, ограничившись одной-единственной задебренной линией со стёршимися отпечатками былых следов…
