Маленькому Эржи было больше нечего делать здесь — человек в маске сказал, что старик уже никогда не вернётся к нему.

И мальчик, вложив в широкую ладонь собственную смешную ладошку, отправился вместе с ним в волшебный зелёный лес, где под сенью фиалкового дерева дожидался звёздный сиреневый домик.

Маленького Эржи не манили ни земляничные поляны с пещерами-ивами, ни светлые цветущие чащи, ни ловля бабочек или птиц, которой так любили заниматься другие мальчишки. Он не присоединялся к общим трапезам и, не зная, куда деться, чувствуя себя таким лишним, как ещё никогда в жизни, всё чаще покидал Дом, бесцельно бродя по округе.

Иногда он подолгу мог просиживать под козырьком покатой крыши, пока под ту не приходил кто-нибудь иной, а иногда ноги вдруг уносили его вслед за рекой, вдоль грохочущего водой берега. Деревья наклоняли над ним поросшие густой листвой ветви, точно желая преградить путь, напомнить о немом запрете, пропитавшем каждый бутон, каждый стебелёк и каждое пятнышко на спинах тревожливых божьих коровок.

Папоротники и вьюнки сплетались густыми угрюмыми дебрями, погребая поросшую травой тропинку, а птицы, галдя на разные голоса, срывались с веток, разнося по всему лесу новость, что непослушный ребёнок, отказывающийся подчиняться правилам, снова стремился нарушить запрет, снова шёл туда, куда не осмеливался заглянуть никто.

Но маленького Эржи звала, так звала эта тонкая бледная тропинка, почти потерявшая свои очертания!

Так пленила мысль, что кто-то когда-то ходил здесь, кто-то прокладывал этот путь, кто-то знал, что лежало там, дальше, за пологом всегда одинакового зелёного леса…

И, быть может, этот кто-то даже побывал на той стороне, где кедры и дубы нависали хмурыми великанами, где никогда не шумел ветер, где не пело ни одной птахи и не росло ни одного цветка.

Иногда, продираясь всё дальше и дальше сквозь заросли, постепенно сменяющиеся кустарником колючей малины, мальчик видел, что местами река сужалась настолько, что её запросто можно было бы перепрыгнуть. Всего один шаг, один прыжок — и он окажется там.

Ступит на сухую землю, поросшую шуршащей соломенной травой, коснётся ладонью шероховатых тёмных стволов. Станет «ушедшим» и больше никогда не возвратится под крышу сиреневого Дома, никогда не будет сидеть в сторонке, пока другие весело смеются, едят, рассказывают странные, не понятные ему истории…

И никогда, никогда не увидит человека в белой маске.

На этом решительность мальчишки заканчивалась, в груди разливалось что-то седое и тоскливое, и Эржи, испуганно поглядывая на воду, пятился. Уходил с берега, находил травянистую дорожку и, понурив плечи, брёл обратно к Дому, где его раз за разом дожидались успевшие собраться на зов птиц дети.

Они никогда не говорили ему ничего, нет. Не пытались остановить, не пытались спросить — лишь провожали пустыми взглядами ничего не выражающих глаз.

Так, будто непослушного неприкаянного мальчишки для них не существовало.

Так, будто в этот самый миг они видели перед собой нечто жалкое, заблудшее, но настолько маловажное, что уже в следующий момент все снова разбредались по своим делам, оставляя Эржи в привычном и нехотя принятом стародавнем одиночестве.

========== Великое Древо ==========

Среди одинаковых безразличных лиц, среди не замечающих глаз, среди детей, которые, как Эржи казалась, даже не помнили, что это самое слово значит, у него была всего одна отрада: человек в странной белой маске, что однажды привёл его сюда. Тихий, загадочный и молчаливый, он появлялся на пороге сиреневого домика, открывал дверь знакомым касанием пальца и бесшумной тенью парил по светлым комнатам, не роняя при этом ни слова.

Никто как будто не замечал его, никто не поднимал глаз и не отрывался от своих дел.

Иногда, ещё реже, чем человек в маске, к ним заглядывали другие взрослые: женщина с пеплыми по-зимнему волосами, старик с длинной седой бородой, крохотный человечек с глубоким басистым голосом и очень короткими ручонками да ножонками. С ними дети всегда говорили, их приходам радовались, их обступали плотным шумливым кольцом, наперебой рассказывая о замечательной жизни в замечательном сиреневом домике, и им задавали вопросы.

Вопросы, совсем не понятные маленькому Эржи: чудаковатые, колючие и — отчего-то — страшные.

Зимневолосая женщина приходила для игр и прогулок, для одеял, расстеленных на цветущей лужайке, цветочных венков и лукошек свежих морсовых ягод. Для варенья и заплетённых с ромашками кос, для ласковых взглядов и улыбок, для манер и осанки, для того, чтобы дети не ели руками и заправляли по утрам постель.

Старик приносил с собой Вечера Сказок.

Дряхлый и седой, он усаживался в кресло-качалку возле самого огня, вытягивал на табурете ноги и, кряхтя древним скрипучим голосом, начинал рассказывать истории.

Он называл их волшебными, и дети приходили в восторг, замирая и не смея выдавить ни звука, пока старик не заканчивал говорить. Его сказки нравились всем… и только маленький смятенный Эржи не мог понять, о чём они были.

Крохотный человечек приходил для проказ и ловли птиц, для добывания оставшихся без присмотра яиц и деревянных кормушек на берёзовых ветках, для дневных походов и вырезанных из дерева диковинных игрушек.

Для чего приходил человек в маске — Эржи не знал. Сколько бы он ни смотрел на него, сколько ни пытался выследить, откуда тот берется и куда уходит — мальчик не сумел понять ничего. Будто порыв ветра, будто короткая вспышка света — он просто появлялся, просто проплывал бесцветной тенью среди не поднимающих глаз детей и испарялся обратно.

Лишь редкой порой, замерев ненадолго, поворачивал голову к глядящему на него синеглазому ребенку. Иногда улыбался самыми уголками губ, чаще — просто отворачивался и бесследно исчезал в одной из комнат…

Чтобы спустя день или неделю снова вернуться, снова встретиться взглядом с просящими тоскливыми глазами, снова уйти, так и не проронив на прощанье ни слова.

Эржи не нужны были женщина, старик или карлик — один лишь человек в белой маске интересовал его, манил, пробуждал в груди трепетное волнение и несмелую неназванную радость, имени для которой мальчик опять и опять не знал.

Не смея подойти, не догадываясь, как подступиться, как обратить на себя долгожданное внимание — он тщетно день за днем мечтал сказать ему что-нибудь, сказать что-нибудь хоть кому-нибудь…

И однажды, в такой же белый, как и загадочная рисованная маска, дождливый день, его желание, наконец…

Сбылось.

🗝

Промозглые струи, пронзающие острыми иголочками до самых косточек, падали на землю, расчерчивая ту неглубокими озёрцами луж. Даже несмотря на вечное тепло и неувядающий цвет пышных деревьев, на частое солнце, которого никто никогда не видел, но чувствовал, и прогретый воздух — дожди в зелёном лесу были всегда холодными. Долгими, колючими и очень, очень стылыми.

Если дождь заряжал с утра, обещая обратиться неминуемым ливнем, дети никогда не покидали Дома, придумывая себе занятия и там, под уютной да просушенной треугольной крышей, и лишь маленький Эржи, которому среди остальных делалось нестерпимо плохо и душно, уходил гулять.

Кутаясь в красную куртёнку, натягивая на голову капюшон или сплетённый из веток и листьев зонтик, мальчонка бродил вдоль берега, раз за разом повторяя изгибы померкшей со временем таинственной тропки. Вновь и вновь забирался к непролазной стене из шипастого малинника, вновь и вновь глядел на реку, вновь и вновь вспоминал человека в маске, которого он наверняка не повстречает больше никогда, если только осмелится перебраться на другую сторону…

Обычно от этого становилось страшно, становилось так тоскливо и нехорошо, что мальчик нехотя разворачивался и плёлся обратно, чтобы на следующий день повторить свой нехитрый маршрут, напороться на стену из малины, вспомнить о странном человеке и вернуться под крышу сиреневого Дома.

Но отчего-то на этот раз, когда ливень, намочив одежду до нитки, постепенно стихал, а из чащи доносились неуверенные голоса отряхивающихся певчих птиц, мальчишке стало куда печальнее и больнее снова отступиться, снова попятиться, снова уйти к опостылевшему повторяющемуся кругу…