Bring Me The Horizon — Hospital for souls

Гангстер почувствовал, как Ачиль отпустил его руку.

— Дон? — тихо позвал Ричардсон, но в ответ ничего не услышал. — Дон? — еще раз произнес Эрик, но уже чуть громче. — Дон, пожалуйста?

Мужчина прощупал сонную артерию на шее Ачиля, но не ощутил даже слабой пульсации.

— Нет, — прошептал Эрик. — Нет! Нет-нет-нет!

Ричардсон тут же поднялся со своего места и бросился к двери, пытаясь позвать слуг. Через пару секунд в комнате собрались люди, а Эрик быстрым шагом вышел прочь и встал возле приоткрытого окна. Он дрожащими руками достал из кармана пачку сигарет и, переломав кучу спичек, наконец, зажёг себе одну. Сердце в груди билось очень быстро, а мысли в голове спутались в кучку. Не хотелось ни о чем думать, а тем более что-то осознавать. Наверное, Ричардсон стоял возле окна и пытался успокоиться около пятнадцати минут, пока к нему не подошел высокий мужчина.

— Мистер Ричардсон? Вы в порядке?

— Угу, — промычал Эрик в ответ, не вынимая сигарету изо рта.

— Мистер Манфьолетти был спорным человеком, но никто не может поспорить с тем, что для «Нации Розы» он сделал очень много, — вздохнул мужчина.

— Знаю, — огрызнулся Ричардсон.

— Но теперь настало Ваше время. Теперь Вы дон Ричардсон.

— Заткнись. Заткнись и не открывай свой рот. Никогда при мне, — прошипел Ричардсон, после чего отпихнул от себя мужчину и чуть ли не бегом спустился вниз по лестнице.

Эрик на ходу вытащил бутылку виски и спешно покинул дом, надеясь, что это было последнее его посещение этого мерзкого места.

Ледяной ветер обнимал длинными руками не только замерзшее тело, но и окоченевшую душу, но почему-то этого казалось слишком мало, чтобы очнуться от страшного сна, открыть глаза и вновь зажить привычной жизнью. Эрик бросился вперед навстречу сильным порывам, закрыв глаза, поддаваясь стихии, чтобы заставить себя чувствовать. Но льды на душе, кажется, только замерзали еще больше, отчего в груди возникало неприятное ощущение тяжести и холода.

Ричардсон уже доходил до крайности, при которой затвердевали даже пальцы рук, и он, неспособный двигаться, просто замирал, испуганно глядя на застывшие пальцы, а с губ срывался гортанный крик.

Гангстер остановился возле озера, от которого веяло диким холодом, и стянул с себя пиджак, пытаясь порвать его на куски. Красивое одеяние, безумно дорогое.

Смог бы позволить Эрик его себе, если бы не убил человека в двенадцать лет? Если бы его сердце не стало айсбергом? Ненависть. Ричардсон чувствовал ненависть каждой клеткой тела, которая и стала внешним проявлением тех самых внутренних льдов. Как же ненавидел Эрик Ачиля за то, что тот втянул его в эту бездну, в темную и бесконечную, в которую Ричардсон продолжал падать все глубже и глубже. Он пытался цепляться за выступы, но, совершив лишь одно неловкое движение, вновь срывался.

Эрик кинул на песок ненавистный до боли пиджак, надеясь, что сможет хотя бы на несколько минут ощутить себя не гангстером, а человеком. Но, кажется, сердце живого существа не зарастало ледяной коркой, а продолжало биться, обливаясь кровью, страдая и мучаясь, но при этом согревая окружающих людей. Ричардсон же все так же оставался ледяной статуей, прекрасной, вечно молодой, но холодной, от прикосновений которой можно было почувствовать невыносимую боль. Выходит, что тогда Эрик должен бояться тепла, которое растопит его?

Ричардсон припал устами к бутылке, обжигая горло виски, но все так же чувствуя холод внутри. Зато расцветала в сердце ненависть, ледяная и острая, которая причиняла боль в первую очередь не окружающим людям, а самому Эрику, питаясь остатками его человечности. Как бы хотел Ричардсон сейчас вернуться домой, рассказать Анджелль о смерти дедушки, а потом всю ночь пить с ней вино под грустную классическую музыку, вспоминая моменты прошлого, связанные с Ачилем.

Но Эрик не чувствовал тоски, только ненависть, так же, как он не чувствовал необходимость в поддержке собственной жены. Он ледяная статуя, а не обычный человек, способный на любовь, на печаль, на слабость. Ричардсон чувствует исключительно гнев, который отравляет кровь и душит за шею, который управляет и заставляет поступать неверно. Иногда Эрик не подчинялся собственной воле.

— Я стану доном, чтобы окончательно потерять себя, — прошептал Ричардсон, падая на песок и притягивая к груди бутылку с виски. — Я потеряю себя так же, как потерял себя ты ради того, чтобы лишиться слабостей. Я ушел куда дальше. Ты хотел, чтобы я вырос бездушной машиной. Кажется, ты добился этого.

Эрик прикрыл глаза, вспоминая широкую улыбку матери и ее нежные прикосновения. Она всегда знала и чувствовала больше, чем остальные. Франческа давно поняла, что Ричардсон замерзает. Он знал, что женщина пыталась согреть его, всеми силами пыталась, но в тоже время она понимала, что каждая ее попытка оканчивалась провалом. Сейчас Эрику только оставалось притворяться хорошим сыном и ради приличия навещать мать, улыбаясь и обнимая ее, но осторожно, чтобы она не могла прикоснуться к окончательно замерзшему сердцу, потому что тогда Франческа окончательно убедится в том, о чем догадывается, но чего боится признать.

Ричардсон вздрогнул и сел, когда перед глазами невольно возник образ мертвого лица Ачиля, его спокойные как никогда черты лица, расслабленные мышцы и навсегда закрытые глаза, взгляда которых Эрик всегда старался избегать. Что ж, теперь мужчина никогда больше не увидит великого и ужасного дона Манфьолетти, только если на похоронах, на которые Ричардсон, возможно, и вовсе не решится сунуться. Может быть, Эрик просто слишком слабый для того, чтобы быть человеком?

Гангстер впился ногтями в кожу руки, пытаясь заставить себя чувствовать боль. Он сжал зубы, зажмурился, но продолжал давить глубже, так, чтобы остались отметины, чтобы увидеть кровь, чтобы убедить себя в остатках человечности в холодной душе. Но с глаз даже не брызнули слезы, потому что, кажется, Эрик давно уже разучился плакать. Он отпустил свою руку и вновь припал к бутылке виски, после чего с силой отбросил ее прочь и закричал, так громко, как только мог.

— Fanculo! Cazzo! Odio tutto! ⁰

Водная гладь не приносила успокоения, а только раздражала еще больше. Ричардсон набрал камней и бросил их в озеро, тихо и зло смеясь над тем, как его отражение расплывалось и разрушалось.

Что будет дальше? Дон — это не первый помощник, а человек, на которого надеется каждый гангстер, и от которого зависит судьба этого каждого гангстера. Это человек, которому не позволено проявлять слабость и беспричинную жалость, человек, который должен идти до конца и стремиться к победе, не боясь прибегнуть к самим жестоким методам. Человек, ставящий под угрозу свою семью и собственную жизнь. Человек, от одного слова которого может умереть невинный. Человек, которым Эрик Ричардсон никогда не хотел быть.

Он столько лет считал дона Манфьолетти своим кумиром, идеалом, к которому всегда стремился, слепо не понимая, что даже сам Ачиль уже давно разочаровался в образе безжалостного мафиози без слабостей. Дон не соответствовал этим требованиям, потому что являлся человеком. Зато Эрику, кажется, удалось избавиться от глупых человеческих черт, закопать их в могиле. Но отчего-то теперь его голову терзали мысли о своей не идеальности.

Может ли машина стать человеком? Но хотел ли сам Ричардсон избавиться от льдов на душе, которые защищали от любой душевной боли, но в тоже время тушили все эмоции и чувства?

Эрик ненавидел себя за то, что никогда не сможет стать достойным отцом для своей дочери, потому что банально не мог подарить ей должного количества любви и заботы, иногда боясь даже столкнуться взглядом с ее прелестными голубыми глазами и засмотреться на ее черты лица. Говорят, Алексия безумно похожа на своего отца. От таких слов отчего-то по сердцу распространялось приятное тепло. Пожалуй, дочь — единственная слабость Ричардсона, которую тот бесконтрольно пытался устранить в самом себе. Но пока что льда еще не хватало для того, чтобы забыть все слова, произнесенные Лексой в адрес своего отца.