Йоханесс невольно отошел назад.
— Боишься? Я вижу, что ты боишься. Это, право слово, лучшее наслаждение для меня, — губы Эрика расползлись в больной усмешке. Он, не отводя безумных глаз от Ольсена, принялся искать что-то руками по своим карманам и, наконец, вытащил небольшую баночку с пилюлями. — Ты появишься здесь снова, когда я этого захочу. Ты не сможешь возразить. А теперь… УБИРАЙСЯ! БЫСТРО ВАЛИ ВОН ОТСЮДА!
И Йоханесс ушёл, не желая больше и секунды находиться в одном кабинете с неадекватным и жестоким маньяком. Но сердце, разорванное на куски, продолжало болеть и кровоточить. И пытаться биться. И продолжать любить.
Глава 8. Слизняк
Я влюблен. Нет, вы меня совсем не поняли.
Я до смерти безответно влюблен.
У ангела, упавшего с небес, чернеют крылья. Это его проклятие, бремя, если хотите, напоминание о том, что он предал Небеса. Но разве ангел способен на беспричинное зло?
(с) Энтони Нельсон
Daughter — Numbers
У него большие бирюзовые глаза, в которых можно захлебнуться соленой морской водой, в глубине которой скрываются настоящие потопленные корабли; злые, но прекрасные женщины с чешуей вместо ног; старинные сундуки, до краев заполненные золотом, драгоценными камнями и украшениями; алые кораллы; а также на самом дне растут подводные цветы – анемоны, парализующие подплывающую жертву своим ядом, а потом притягивающую ее щупальцами к своему рту. Может быть, Йоханесса так же парализовало дорогим запахом кедра, табака, цитруса и каких-то цветов? Этот аромат – яд, который медленно сводит с ума, превращает несчастную проплывающую мимо гигантского и прекрасного цветка рыбку в зависимое ничтожное существо, уже не способное сопротивляться чарам анемона. Ольсен все еще задыхался, вспоминая слова Эрика, высказанные с таким злым рвением задеть, обидеть, причинить жуткую боль, но не убить. Он сделал это, чтобы подчинить, чтобы заставить бояться.
Мужчина закрыл лицо руками, попытался выкинуть из памяти Ричардсона, но стоило ему опустить веки, как перед глазами тут же возникал он, крошечный, осторожный, очаровательный, но могущественный, безумный, жестокий и… побежденный. Сведенный с ума своей болью. Можно ли считать глаза Эрика – апатитами, драгоценными камнями обмана? Безусловно, красота Ричардсона лгала, потому что за внешностью древнегреческого бога Аполлона скрывался сгусток гнева, отчаяния, жестокости, боли, ненависти, потерянности, безумства, страха. Глаза Эрика – это два камешка, за которыми прячутся настоящие чувства, которые Йоханессу никогда не доведется увидеть.
Кто он на самом деле? Бездушный ублюдок, который получает удовольствие, наблюдая за страданиями других людей? Моральный урод, для которого выцвели все вечные ценности человечества, а единственной радостью стал лишь звон монет? Мелкий человек, не замечающий красоту окружающего мира и не умеющий ценить даже свою семью?
Или все же медленно и мучительно вянущий цветок, который погибал в кромешной темноте, страдая от нехватки солнечного света, воды, воздуха, ухода?
Несмотря ни на что, Йоханесс все еще был рад, что полюбил именно такую многогранную и сложную личность, в действиях и поступках которого можно было запутаться и заблудиться, который чем-то слегка напоминал психически нездорового человека и почти наверняка являлся глубоко травмированной особой. Ольсена теперь было невозможно переубедить в том, что Эрик нуждается в помощи.
Дверь в гостиную, где и находился Йенс, со скрипом отворилась. На пороге стояла хрупкая сгорбившаяся фигурка, пустыми глазами смотрящая в сторону Ольсена, но взгляд ее был направлен куда-то сквозь мужчину. Человек прижимал крепко сцепленные руки к груди и молча замер на месте.
Йоханесс резко сел на диване, обернутый в легкое покрывало, дрожащими руками прижимая к себе его края. В комнате было слишком холодно, несмотря на то, что окно было закрыто, а камин недавно растапливался. В горле першило, а по вискам отдавало глухой неприятной болью.
— Что ты делаешь? Зачем? — слишком эмоционально произнес человек, сделав небольшой, но резкий шаг вперед.
Ольсен по инерции отодвинулся назад и вжался в спинку дивана, проглотив возникший ком в горле.
— Я умираю для тебя, — сипло отозвался Йоханесс.
Силуэт замер на месте, снова смотря куда-то сквозь Ольсена, которому этот взгляд только добавлял страданий.
— Я не понимаю тебя, — тихо произнес человек.
— Ты врешь.
Силуэт сделал еще несколько шагов вперед, протягивая руки к Йоханессу, бледные худые руки, длинные тощие пальцы. Мужчина готов умирать и воскрешаться столько раз, сколько понадобится.
— Что ТЫ делаешь? — вскрикнул Ольсен, ударив человека по запястьям, за что мысленно ударил и себя по лицу. — Почему ты смеешься надо мной, а потом приходишь ко мне в дом? — со слышимым отчаянием в голосе продолжил Йенс, закрыв свое лицо ладонями, чтобы больше не видеть.
— Я не-
— Разве ты не видишь, что я готов отдать тебе свое сердце? Самого себя? Всего! — закричал мужчина, широко открыв глаза и посмотрев на пришедшего человека.
Перед ним стоял не Эрик.
Сердце в груди бешено заколотилось от странного страха, медленно распространяющего по телу. Разве это правильно – видеть Ричардсона в других людях? Эльфрида совершенно не похожа на Эрика! Да, может быть, у нее худые и бледные запястья, но вены на руках не пересекают маленькие кривые шрамы. Гангстер словно весь состоит из неровностей кожи, болезненных отпечатков прошлого. Если присмотреться, то можно заметить, что мужчина далеко не так идеален внешне, как кажется изначально. Он не олицетворяет собой слепую красоту, входящую в рамки стандартов, придуманных людьми. Возможно, своей уникальностью и своими шрамами на мягкой коже Эрик и привлекает людей?
Или это тьма, жгучая и восхитительная, зародившаяся в сердце Ричардсона, так и манит к себе толпы самоотверженных глупцов? Зло возбуждает в душах страсть, совсем неправильную, такую, какую принято осуждать и лечить, изымать с корнем. Но именно запрет и привлекает даже самых честных добряков. А потом начинается процесс гниения морали в человеке. Впустив однажды в свое сердце тьму, избавиться от нее становится фактически невозможно.
И Йоханесс сделал это. Он открыл двери злу, которое теперь, проводя обряд посвящения, обжигало горячим дыханием, проверяя, сможет ли Ольсен выдержать болезненные испытания. Теперь художник – жертва глухой темноты, которая забирала его в свои сети, найдя новую удобную куклу.
Смешно и грустно, но все это время, представляя в своей голове образ неисчерпаемого зла, Йоханесс думал об Эрике Ричардсоне. Он, именно он и никто больше может занять законный трон Повелителя Мрака. Тьма проникает в сердце через дыры в коже, через шрамы на душе, обволакивает его и губит. Гангстер же смог обуздать зло и заставить его преклониться перед собой. Он лучшее создание ужаса и ненависти.
Эльфрида стояла на месте, не смея пошевелиться, чтобы не привлекать лишнего внимания Ольсена, который вел себя крайне странно. Она едва заметно дрожала, потому что не знала, чего дальше может ожидать от Йенса. Может быть, кто знает, придется бежать прочь, не разбирая пути, чтобы спастись. Потому что если Пауэлл не сможет сохранить саму себя, то она также не подарит спокойствие своему другу.
— Эльфрида, — прошептал мужчина так, словно эти звуки дались ему с неимоверным трудом. Йоханесс перевел на девушку взгляд, наполненный страданием и болью.
— Кто должен был быть на моем месте? — также тихо спросила Пауэлл.
В глазах неприятно защипало, но художник натянул на лицо широкую улыбку, пытаясь спрятать все свои искренние чувства. Он давно решил для себя, что никогда и ни при каких обстоятельствах не расскажет правду подруге, потому что столь яркие новости определенно обожгут ярким пламенем сердце ранимой любящей Эльфриды. На ее хрупкие плечи и без того выпало многочисленное количество испытаний. Зачем Йоханессу усугублять положение?
