— Ты ведь никогда не спал с мужчинами, я прав? — ухмыльнулся Ричардсон.

Мысль о том, что Ольсен мог так сильно и страстно желать мужчину, немного пугала. У Йоханесса было много женщин, самых разных, некоторые из них своей красотой могли затмить звёздное небо. Сладкая и нежная девичья энергия всегда очень нравилась Ольсену, вызывала в его груди трепет, но весь прошлый опыт перекрывался этой совершенно иной тёмной аурой. Опыт художника вполне можно было назвать обширным. Ричардсон пусть и красил губы, но он ни в коем случае не напоминал Йоханессу женщину. Это был сильный характером мужчина с крепкими мышцами, едва заметной щетиной на щеках и мощным ударом. Его поцелуи были грубыми, а не мягкими, какими одаривали Ольсена его бывшие женщины. Вероятно, в здравом уме Йоханесс бы жутко смутился от того, что никогда не спал с мужчинами и от того, что свой пол вообще никогда не привлекал художника, но сейчас голову затмило безумное вожделение, и Йенс мог думать лишь о том, как сильно хотел гангстера.

— Прав, — сиплым голосом отозвался Йоханесс, не желая думать сейчас о какихто формальностях, а мечтая лишь об одном – наконец завладеть телом Эрика. — Разве это важно?

Гангстер лишь хмыкнул в ответ, убедившись в чем-то для себя, после чего резким движением взял руки Йенса в свои и преподнёс их к пуговице на своей рубашке.

— Разве она тебе не мешает?

И Ольсен был готов поклясться всем, что имел, что эта рубашка, тонкая и прозрачная, ужасно мешала ему наслаждаться Искусством, которым являлся Эрик. Он настоящая картина, шедевр, к которому Йоханессу разрешили прикоснуться, который Йоханессу разрешили познать.

Художник дрожащими руками принялся расстегивать пуговицы как можно быстрее. От осознания происходящего и намечающегося в скором будущем внизу живота завязывался тугой узел, а по телу растекалось приятное тепло. Весь воздух в комнате был пропитан запахом Эрика, таким сногсшибательным и неповторимым, его хотелось вдыхать вновь и вновь, им хотелось дышать.

Когда пуговицы оказались расстегнутыми, Йоханесс положил руки на худые плечи Ричардсона, чтобы всего через каких-то пару секунд смахнуть рубашку вниз, на пол. Ему открылась превосходнейшая картина. Эрик нервно ломал пальцы, но в тоже время странно улыбался, с интересом наблюдая за реакцией Ольсена. Мужчина сходил с ума от увиденного, с жадностью впитывая в память выпирающие ребра, острые ключицы, заслуживающие отдельную порцию горячих поцелуев, впалый живот, толстый шрам от правого локтя до почти самого надплечья. Йоханесс видел перед собой самое настоящее Совершенство, которое по непонятным причинам стеснялось своего удивительного тела, отражающего целые истории, произошедшие с гангстером в прошлом.

Ольсен обратил внимание на то, что на правом запястье была набита небольшая татуировка в виде кинжала и розы. Было ли это связано как-то с «Нацией розы»? Вполне возможно. Художник притянул к себе руку Эрика и покрыл рисунок миллиардом маленьких поцелуев, медленно поднимаясь вверх по руке и, наконец, провел языком по шее, из-за чего Ричардсон тихо простонал.

— Сними рубашку, — слабо попросил Эрик.

Йоханесс быстро стащил с себя верх, не желая заставлять больше ждать себя или Ричардсона, после чего резким движением прижал гангстера к стене. Сейчас самый опасный мафиози в городе, имя которого боялись произносить в темных переулках, стоял перед Ольсеном на ватных ногах и отвечал на каждое его движение, блестящими глазами смотрел на своего гостя и держался за его плечи. Йенс медленно провел рукой по бедру Эрика и поднял его вверх, сильно сжав рукой, тем самым увеличив трение между телами и уменьшив расстояние. Несмотря на открытое окно и снятые рубашки, в кабинете становилось душно.

The Weeknd — Call out my name

— Cazzo ⁰ , — простонал Ричардсон. — Трахни меня уже.

Разве мог Йоханесс не подчиниться словам властного гангстера, который пускай сейчас таким совсем и не казался? Несмотря ни на что, Ольсен слушал каждое слово Эрика и не умел права спорить с его желаниями. На первом месте для него стояло лишь одно: принести как можно больше наслаждения гангстеру.

Ричардсон – это невозможный и неисчерпаемый источник страсти, к которому Ольсену было достаточно прикоснуться, чтобы сгореть, чтобы умереть. Художник срывал с пухлых губ звучные стоны, музыку для его ушей, вызывал дрожь по коже и хотел заставить Эрика ощутить хотя бы примерно тоже, что чувствовал и он сам.

Йоханесс сходил с ума от каждого прикосновения, от того, какой Ричардсон мягкий и нуждающийся, но в тоже время все еще безумный и главный даже в этой ночи. Именно он направлял Ольсена и не позволял ему больше, в чем сам нуждался.

Йенс никогда не спал с мужчинами до Эрика. Но если заниматься любовью с Ричардсоном означает испытать за одну ночь весь спектр различных противоречивых эмоций только от вида разбитого Ричардсона, прижатого к стенке, если это означает ощутить себя на самом пике наслаждения, то Ольсен готов раз и навсегда отказаться от женщин. Да не только от женщин, от всех сразу, от всех людей, от всего мира, лишь бы чувствовать Эрика, лишь бы касаться до него.

В ушах прозвучал последний стон, и Ричардсон сполз на диван, пытаясь отдышаться. Он схватил со столика бутылку вина и жадно припал к ней губами, оставляя алые капли на бледном потном теле. Эрик лежал на подушках около десяти минут, а потом поднялся и принялся одеваться, жестом приказав Йоханессу делать то же самое. В глазах гангстера уже не было животрепещущих огоньков. Снова холод, снова пустота и безразличие. Ольсен на секунду испугался, что эта ночная сказка – последняя радость в его жизни.

— Ты точно не девственник? — ехидно выплюнул Эрик. — Отвратительно. Это было отвратительно. Убирайся.

Йоханесс округлил глаза, с немым вопросом глядя на все еще красного от жары, но вместе с тем уже раздраженного гангстера.

— Что ты на меня так смотришь? Думал, что после нас ждут потрясающие отношения и романтические рандеву? Думал, что мы сбежим из Америки в место, где нас никто никогда не найдет, начнем новую жизнь, возьмем себе сиротских детей? — Ричардсон разразился в истерическом смехе. — Ты никто для меня. Игрушка для удовлетворения потребностей. Я выбрал тебя, потому что ты никому ничего не расскажешь, потому что боишься. Я видел, что ты боишься. Я это знаю! Да даже если и расскажешь, то кто тебе, беглому уродцу, поверит? Мне плевать на твои глаза и на твой характер! Мне плевать на тебя! — в конце своего припадка Эрик начал задыхаться от странного смеха.

Ольсен окаменел на месте, не зная, что делать и говорить. Внутри него словно все уничтожили, разгромили, разбили. Сердце словно заточили в железных оковах, не разрешая ему биться без лишней надобности. Никогда еще Йоханесс не ощущал себя на Небесах, а потом так быстро и стремительно летел с них прямо в Ад. Невольно вспомнились слова Эльфриды про морального ублюдка, сцена с сожжением людей заживо, мерзкие гангстеры, страх населения. Может быть, они все правы? Может быть, в Эрике уже давно не осталось ничего от человека?

Однако одна часть Ольсена продолжала задаваться вопросом: кто и каким образом настолько сильно разбил Ричардсона? Ведь он наверняка когда-то был ребенком. Все чудовища, гениальные злодеи, монстры, кровожадные убийцы, насильники и маньяки когда-то были детьми.

— Знаешь, почему ты здесь? Потому что ты игрушка в магазине, дешевая, но необычная, которую я захотел забрать себе. И я всегда получаю то, что хочу. Это благодаря моим стараниям твой любимый кузен стал банкротом! — истерика Эрика достигла своего пика. С его глаз брызнули слезы, но он продолжал дико смеяться, дрожа всем телом. На лице Йоханесса застыл немой ужас, что не осталось без внимания Ричардсона. Гангстер медленно подошел к гостю. — Если ты что-нибудь пикнешь, если ты попытаешься ставить мне палки в колеса, то я убью и твоего недоноска, и старого олуха Гловера, и тупую пизду Эльфриду. Я буду расчленять всех, кого ты любишь, медленно, подвергая их самой мучительной и длительной болезни. А ты будешь на них смотреть и кричать от своей беспомощности.