Диана в то время несколько месяцев жила у нас, и мы много времени проводили вместе. А потом она привела какого-то левого мужика. Я знал, что у нее их много. Она и раньше так делала, но в тот раз я не выдержал. Завалился к ним и устроил скандал. Мужик неплохой оказался, пальцем меня не тронул, хотя оснований было предостаточно. Просто оделся и ушел. А Дианка высказала мне много чего обидного. Очень много. Разного. Я пытался объяснить ей, что люблю ее и сделаю ради нее все, что ей захочется, тогда она выпалила на эмоциях: «Чтоб ты сдох». Ну а я на эмоциях попытался исполнить ее пожелание.

Амелин замолчал, выжидающе глядя на меня.

Конечно, у меня не было причин и прав обижаться на его прошлое. Наверное, это действительно была ревность, но я еще никогда не чувствовала ничего подобного по отношению к нему.

Он любил меня, и это было само собой разумеющимся явлением, существующим, не подлежащим сомнению фактом. Как всходящее по утрам солнце или смена времен года. Так было, есть и будет.

Но как он вообще мог любить кого-то до меня?

– Знаешь, Амелин, я думала, у нас с тобой все серьезно, а ты, оказывается, уже умирал из-за кого-то. Значит, все это ерунда. И твоя любовь ничего не стоит.

– Да ты что, глупенькая? – Он отстранился, взволнованно потряс меня за плечи, потом снова прижал к себе. – Я же из-за тебя жить хочу, а не умереть, а это, если хочешь знать, гораздо сложнее.

После поездки в клуб остался неприятный осадок, и мы все-таки решили разойтись по домам, но остановились, прощаясь в сквере возле моего дома, и зависли на два часа, пытаясь избавиться от проскользнувшей отчужденности.

Он сидел на лавочке, а я в полудреме лежала у него на коленях, вытянувшись во всю ее длину. Наши рюкзаки валялись рядом.

– Ты раньше ездила в поездах?

– Конечно. Раз сто. Ладно. Не сто. Три раза.

– В детстве я садился на диван и представлял, как еду на поезде куда-нибудь очень-очень далеко. В самое счастливое место на земле, – он взял мою руку и поцеловал ладонь. – Вот и сейчас такое чувство, будто, сидя здесь, я туда еду… Мы вместе едем. Если ты не против. Ты же хочешь в самое счастливое место на земле?

– Очень. И желательно навсегда.

Он поводил по ладони пальцем:

– У тебя есть линия счастья.

Я раскрыла его испещренную кучей бледных хаотичных черточек руку.

– А у тебя она есть?

– У меня нет. Только шрам из подвала.

– Зато линия жизни до самого запястья.

– Я все равно в это не верю.

– Я тоже.

– А в поезд верю.

– И я.

На лавочку напротив уселась полная пожилая женщина в платке и беспардонно вперилась в нас пристальным взглядом.

– Чего она так смотрит? – поежилась я.

– Хочешь, чтобы я ее прогнал?

– Можно. Иначе я ей нагрублю.

– Есть один способ.

– Только умоляю – не стихи.

– Тогда другой – не самый действенный, но может сработать.

Он наклонился и поцеловал меня. Сообразив, что он решил ее смутить, я поддержала план. Мы целовались долго, с картинной страстностью, как в кино, но способ не сработал. Тетка продолжала смотреть. Так что в конце концов смутилась я и повернулась к ней спиной.

– Кстати… меня в универ взяли, – сказал он ни с того ни с сего. – Позавчера узнал. Времени как-то не было рассказать…

– Да ладно?! А чего таким тоном? Не рад, что ли?

– Не знаю.

– С ума сошел? Ты же столько занимался!

– Я не думал, что поступлю. А теперь с этим нужно что-то делать.

– Как что-то делать? Я тебя не понимаю, Амелин!

Растрепавшаяся челка занавешивала ему глаза, но я догадалась.

– Серьезно? Ты боишься? Боишься, да? Я угадала?

– Нет, – неуверенно ответил он.

– Да!

– Нет.

– Ладно, пусть «нет», но меня не обманешь, – я приподнялась, заглядывая ему в лицо. – В мире столько всего интересного, а ты просто хочешь забиться в нору и никогда оттуда не вылезать.

– Мир злой и несправедливый. Ничего хорошего от него ждать не стоит. Я думал, ты это знаешь.

– Прекрасно. Будем прятаться в норе, – изображая укрытие, я натянула на голову подол его футболки и подула в голый живот.

Амелин со смехом выпрямился, и я, не удержавшись, кубарем скатилась с лавочки.

Упала на теплый, пыльный асфальт дорожки и от нелепости случившегося расхохоталась. Костик вскочил, стал поднимать, но он тоже смеялся, поэтому возился долго. Наконец поставил на ноги и отряхнул.

Тетка продолжала пристально смотреть.

– Что? – не выдержала я. – Что вы на нас так смотрите?

Первые секунды женщина словно зависла, затем очнулась и взглянула на меня.

– У меня сын умер, – сказала она. – Утром. Там, в Саратове. Лег спать и не проснулся.

Мы в растерянности помолчали. Потом я извинилась, и, забрав рюкзаки, мы пошли домой.

Поезд в счастье отправился дальше без нас.

В Москву мы тащились в ночи. Злые и вымотанные.

Трифонов злился из-за разрушенного корпуса, из-за того, что нас выперли из лагеря, но больше всего из-за Зои. Она все-таки уехала с Артёмом, а потом, сколько он ни звонил – не отвечала.

Свой мобильник Тифон потерял пару дней назад и всю дорогу запросто пользовался моим, названивая ей по сто раз в час до тех пор, пока она не заблокировала мой номер.

Тогда он набрал Артёму, но до него не дозвонился, зато Макс ответил сразу.

– Какого черта вы Зойку с собой прихватили? – сразу с наездом выкатил Тифон. – Сама она может придумать что угодно, но у вас-то голова есть? Я серьезно. Дело принципа. Слышь, Макс, я не хочу с тобой ссориться, но ты реально рискуешь. Че ржешь, придурок? Дай ей трубку! Быстро!

Вся электричка, в которой мы ехали, с интересом прислушивалась к его громкому и чересчур эмоциональному голосу.

– Зой, привет! Давай нормально поговорим. Да, свободный, свободный ты человек. Успокойся. Просто возвращайся, пожалуйста. Я сейчас пойду домой и буду тебя ждать. – Тифон вытер вспотевшую руку о штанины, но затем непроизвольно сжал ее в кулак так сильно, что костяшки побелели. – Ладно. Я понял. Уматывай куда хочешь. Это не угроза. Просто включи мозг. Я тебя очень прошу, прямо сейчас подумай – стоит ехать тебе или нет. Вот, очень хорошо подумай…

В начале разговора с Зоей голос его звучал дружелюбно, но по мере того, как она отвечала, становился все жестче, и, наконец процедив сквозь зубы: «Психичка», он вернул мне трубку:

– Ну и пусть катится.

Я тоже злился. Потому что перенервничал и устал.

Дятел не злился, но впал в трагическое уныние и, понуро свесив голову, всю дорогу молча грыз ногти и шмыгал носом, явно ожидая утешений. Но их у меня не было.

В половине первого мы завалились к Тифону в квартиру, где с некоторого времени он жил один, и, не став заморачиваться едой, легли спать.

Мы с Дятлом в его комнате на раскладном диване, сам Тиф в материной спальне.

Проснулся я от того, что мочевой пузырь грозил взорваться. Было утро. Сунулся в коридор и услышал доносившийся с кухни разговор.

И без того хриплый голос Трифонова по утрам звучал хуже несмазанных петель. Тетя Таня, его мама, всегда разговаривала спокойным, нравоучительным тоном. Она работала учительницей, и это было у нее профессиональное.

Когда она пришла, я не слышал. Спал как убитый. А открыл глаза – не сразу понял, где нахожусь.

– Андрей, пожалуйста, я тебя умоляю, можешь сделать это ради меня? Разве я часто тебя о чем-то прошу? Юрий Романович и так терпит твое неуважительное поведение и незаслуженное отношение к нему.

– Незаслуженное? Мам? Ты че?

– Ладно, это обсуждать мы не будем, но, если отбросить все обиды, ты должен взглянуть на ситуацию со стороны как взрослый, здравомыслящий человек, которым мне хочется тебя считать, несмотря на то что ты упорно пытаешься доказать обратное. Просто представь, что ты тоже мог бы очутиться в подобном положении.

– В каком еще подобном? После того как ты свалила, я и так в полной жопе.