– Телефон вот тебе велел передать, – вспомнил я.

Достал смартфон и, чтобы хоть как-то отвлечь от загруза, сунул ему в руки.

– Ух ты! – обрадовался он. – Это же айфон. А что с ним? Сломался, да? Из-за меня?

– Нет. Это ничейный телефон. Кто-то его выронил у Артёма в машине. Хозяина нет, а Артёму он не нужен. Сказал тебе подарить, чтобы ты не грустил.

– Правда? – Дятел доверчиво заморгал.

– Я тоже слышала, – усиленно подмигивая, подтвердила Саша, но Дятел – он на то и Дятел, чтобы ничего не понять.

– Но у нас нет зарядки, – спохватился он. – У айфонов свои кабели.

– Вот это уже не моя забота, – я подал ему руку и поднял. – Приедешь в Москву – разберешься.

Звук появился постепенно. Отдаленным, ненавязчивым гулом. Неразборчивая речь, невнятные выкрики, сбивчивые голоса снаружи.

Я же была внутри. Где-то глубоко в себе. Достаточно глубоко, чтобы не испытывать дискомфорта. Подъем на поверхность требовал усилий, а я и не знала, хочу ли возвращаться.

Однако, как это обычно и бывает, вначале было Слово.

Громкое, резкое, запустившее в один момент тысячу разрозненных образов. Крохотных осколков сознания, хаотично рассыпанных в непостижимой темноте Вселенной.

– Артём! Его зовут Артём.

Прямо над ухом раздался громкий девичий голос.

Артём… К горлу подступила тошнота, будто я снова плыву на теплоходе и меня укачивает. Артём… Артёма на теплоходе не было.

– Ой, мам, она открыла глаза! – снова закричала девушка. – Иди сюда!

Я медленно поднесла свободную руку к лицу и осторожно потрогала веки.

Девушка сказала, что я открыла глаза, но вокруг по-прежнему царила космическая темнота с миллиардами звездных осколков. И все же ресницы мягко щекотали подушечки пальцев, а это означало, что я моргаю.

Судя по всему, она держала мою голову у себя на коленях. Я попробовала приподняться:

– Сейчас светло?

– Еще как светло. Уже не знаешь, куда от этого солнца деться.

– А у меня перед глазами ночь.

– Черные круги, да? Это, наверное, из-за жары.

– Нет. Просто чернота.

– Ну что? Отошла? – послышался сверху немолодой, чуть запыхавшийся женский голос. – Нашатырь еще нужен?

– У нее что-то странное. Говорит, что не видит.

За подбородок ухватили горячие сухие пальцы:

– Посмотри на меня.

Я послушно подняла голову, но, куда смотреть, было не совсем понятно.

– Голова кружится?

– Уже нет.

– Нигде не болит?

– Нет.

– Когда падала, ни обо что не стукнулась?

– Я не помню.

– Саша, дай ей воды.

Придерживая за спину, девушка сунула мне в руки пластиковую бутылку.

Я сделала глоток и, прислонив ладонь к горлышку бутылки, набрала в нее немного воды. Быстро плеснула ее себе в глаза и хорошенько потерла их. Прохлада приятно освежила, густая чернота, казалось, отступила, но все по-прежнему было темным и мутным.

– Расскажи еще раз, как она упала.

– Да как-как? Обычно, – ответила Саша. – Просто пошатнулась. Но мы же на крыше стояли, и я испугалась, что она сброситься хочет, поэтому сразу ее схватила. Она просто мешком на мне повисла, ну я ее и положила. Аккуратно. Честное слово.

– Головой ни обо что не билась?

– Не билась.

– Точно?

– Почему ты мне никогда не веришь?

– У меня иногда бывают обмороки, – призналась я. – Когда переживаю сильно. Но такого не было никогда.

Я почувствовала на щеках легкое дыхание – должно быть, женщина заглядывала мне в глаза.

– Надо же было амавроз словить. Я только слышала, что такое бывает. Так, Саш, веди ее в изолятор. Там свежо. Пусть полежит. Успокоится. Приду – укол сделаю.

– Может, ты ее сама отведешь?

– Нужно неотложку дождаться. Представляю, что будет, когда достанут из-под завала этого смертника. Сплошное мясо.

– Мама! – шикнула на нее Саша, помогая мне подняться. – Его зовут Артём.

Мы немного прошли по мягкой земле и выбрались на жаркий асфальт. Странные, неестественные ощущения, как будто играем в какую-то детскую игру. Еще пара шагов – и можно будет открывать глаза.

Скрипнула калитка. Одной рукой Саша обнимала меня за плечо, другой, направляя, придерживала за локоть.

Слева от нас очень громко играла музыка.

We found love…[4]

Такая жизнерадостная, танцевальная песня из беспечных детских времен.

Мама была против МТV. Но ей нравилось, как я дурачусь перед телевизором. Она хлопала и смеялась. А я весело прыгала, размахивая руками и ногами. Во мне бурлило столько энергии, что еще немного – и выплеснется через край. Особенно по утрам.

Я была еще только в первом классе, но уже знала, что такое love, и чувствовала, что тоже очень-очень люблю всех и все вокруг.

Теперь же я понимала английский намного лучше, и в «We found love in a hopeless place»[5] обнаружился совсем другой смысл.

– Это в Пандоре, – заметив, что я прислушиваюсь, пояснила Саша. – Никто не выключил, и дверь нараспашку.

Пандорой звали машину Артёма.

– Как же так произошло? Зачем он в корпус побежал? – Саша взволнованно выдохнула.

– Мы там от грозы спрятались, – с памятью, похоже, у меня проблем не было. – Дверь от сквозняка захлопнулась, и выйти не получалось. Решили ждать, когда рассветет.

Я замолчала, вспоминая прошлую ночь. Как жутко сверкали молнии в заброшенном кирпичном корпусе старого лагеря, как лило водопадом, как гулял по этажам завывающий ветер, и как потом, оказавшись запертыми в малюсенькой каморке чемоданной, мы заночевали на деревянных полках стеллажей для багажа.

– Утром пришел мальчик Ваня, открыл меня и отвел к тебе на крышу смотреть, как он будет ломать корпус экскаватором.

– Но почему тогда Артём был не с тобой?

Я пожала плечами. Я и сама толком еще ничего не знала.

В изоляторе оказалось тихо и прохладно. Эхо от наших шагов гулко взлетело к потолку. Внутри никого не было. Пахло мокрыми полами и лекарствами.

Саша проводила меня до кровати, помогла снять туфли, уложила на большую хрустящую подушку.

– Когда-то давно, еще в началке, у меня постоянно случались приступы лунатизма, – торопливо заговорила она, стоя надо мной. – Я вставала посреди ночи и делала странные вещи. Разрисовала маминой помадой обои в коридоре, выкинула все вещи из шкафа, звонила с городского телефона на рандомные номера, искала елочные игрушки под родительской кроватью, чуть не устроила пожар. Развешивала на бельевые веревки сосиски. – Она засмеялась. – Да много чего вытворяла, пока мама не вычитала, что нужно класть рядом с кроватью мокрое полотенце, тогда лунатик, вставая на пол, чувствует его холод и просыпается. И это действительно сработало. Погоди, я сейчас загуглю. Как там мама сказала? Анавроз? Амавроз?

Саша замолчала, но буквально через минуту громко воскликнула:

– Нашла! Если человек обладает чрезмерной возбудимостью, на фоне тяжелых психических травм возникает состояние, именуемое истерической слепотой. Иногда это длится несколько минут или же может растянуться на месяцы. При возникновении истерической слепоты пациент не нуждается в срочной госпитализации, и в качестве неотложной помощи применяют седативные препараты, транквилизаторы… Вот видишь, так бывает. Сейчас мама придет, тебе укол успокоительный сделает. Она, кстати, хорошо делает. Не больно. У тебя мурашки. Ты мерзнешь? – Саша потерла мое плечо.

– Немного.

– Мне тоже ужасно жалко Артёма. Он был классный. Такой веселый и красивый. Девочки из лагеря с ума по нему сходили. Представляю, сколько слез будет, когда узнают.

Ее слова – как сторонняя информация из телевизора. Будто речь шла о ком-то другом, где-то не здесь.

– Я всегда думала, что если с ним произойдет что-то плохое, то я умру, – сказала я. – Но почему-то не умерла. И конец света не случился. Я даже не плачу. Почему так? Не понимаю.