В тазу под слоем воды медленно проступают странные расплывчатые очертания какого-то захламленного помещения. «Чердак?– проносится у меня в голове.– А вдруг он и в самом деле увидит Федора?»
– Покажи мне чужого!– в третий раз взывает Морквин, и зеленоватый пар рассеивается.
Изображение, висящее в воздухе на уровне его головы, становится более четким. Можно разглядеть отдельные предметы на тесном чердаке, и одновременно как бы сквозь них проглядывают бледные контуры густых разлапистых елей, плотно обступивших темную гладь воды.
Черное озеро! Я напряженно, до рези в глазах, вглядываюсь в него, изображение начинает даже двоиться – уже не одно, а два озера! Вернее, два черных, без блеска, провала. Они медленно приближаются, наплывают, увеличиваясь и заслоняя все остальное, и внезапно я понимаю, что это уже не озера, а бездонные черные глаза – воронки, притаившиеся под лохматыми елями бровей на чьем-то огромном лице. Покровитель озера!
Не в силах оторваться, я вижу длинную расползающуюся ухмылку, медленно перерезавшую вибрирующее в воздухе лицо. Оно, лицо это, как две капли воды похоже на лицо Мастера. Да нет, это же сам Мастер Тромм!
Глаза его, еще больше приблизившись, снова сливаются в огромный черный колодец без дна. Я подаюсь вперед, голова у меня кружится, неодолимо тянет заглянуть вниз и, потеряв равновесие, я перекидываюсь через край…
Неприятный шум в ушах переходит в громкий невыносимый звон, до краев затопивший голову, и внезапно я оказываюсь в длинном темном туннеле.
С ошеломляющей быстротой, все быстрее и быстрее несусь по нему, причем в каком-то неестественном нелепом положении, не то боком, не то на спине, левым виском вперед. Внутри у меня все словно свернулось в клубок и напряглось, готовое оборваться, и через мгновение я вдруг увидел… себя словно со стороны.
Хотя нет же, это Федор, но одновременно мне кажется, что это я…
Вокруг, на небольшом лысом островке, высунувшемся посреди черной глади озера, никого не видно, только слева одиноко торчит угол разрушенного строения. Но я чувствую – рядом кто-то есть!
Прижавшись к холодной влажной земле, я внимательно осматриваюсь, слегка приподняв голову.
От воды поднимается редкий белесый туман и, скручиваясь, длинными спиралями стягивается над поверхностью островка, постепенно накрывая его плотным сырым одеялом. Неясный свет сочится с пасмурного неба, вязнет в сплошной серой пелене. В сгустившихся сумерках быстро растворяются очертания островка, сливаясь с близкой водой.
Подобравшись ко мне метров на двадцать- двадцать пять, туман еще больше уплотняется и, образуя вокруг меня небольшую площадку, за края которой он почему-то не перетекает, поднимается вверх клубящимися лохматыми стенами.
Я оказываюсь как бы на дне огромного пустого колодца, куда кроме меня попадает и угол каменной развалюхи. Все это происходит в полной тишине, но не так, как это бывает где-нибудь на природе, когда воздух весь заполнен звуками, а мне словно закладывает уши.
Бесконечно долгое, обдирающее сердце ожидание опасности внезапно кончается. Впереди на самой границе моего «колодца», где обрывается круг его лысого дна, из тумана просовывается бесформенная черная голова.
Я сильно зажмуриваюсь, в надежде, что она пропадет. Вместо этого рядом с ней появляются еще несколько черных существ – я бы посчитал их воронами, но что-то мешает мне сделать это! Глаза у них затянуты мутной пленкой, и они слепо водят из стороны в сторону длинными клювами, словно пытаясь отыскать кого-то. И, похоже, я знаю, кого…
Выдвинувшись из клубящейся стены тумана еще сильнее, черные птицы вдруг разом устремляют на меня острия своих изогнутых носов-клювов. Беззвучно каркая, клювы раскрываются – стая как-будто радуется добыче.
Противная слабость разливается по всему телу. За время знакомства с нашей вороной я успел попривыкнуть к ее повадкам. Но эта стая – совсем другое дело.
Крылья ворон неожиданно видятся мне широкими рукавами, да и сами птицы уже не птицы вовсе, а бесформенные черные фигуры в знакомых, опущенных на глаза капюшонах. Существа эти, неумолимо приближаясь, начинают плавно, как во сне размахивать крыльями-рукавами, пытаясь оторвать от земли извивающиеся тела, и я вдруг отчетливо понимаю, что взлети они – и будет поздно.
Надо что-то делать, но вялость переходит в полное оцепенение. Я равнодушно наблюдаю за птицами, или как там их еще.
«Федора бы сюда – знатока животного мира». Черные фигуры вот-вот поднимутся в воздух; мне хочется, сжавшись в комочек, закрыть голову руками, когда же, наконец, кончится этот сон?!
От невыносимого ужаса я кричу – обычно на этом и кончаются ночные кошмары, но только не этот…. В полной тишине птицы отделяются от земли и, широко распластав крылья, всплывают вверх. Что будет дальше, я уже знаю…
И тут мне удается разглядеть птиц.
Чья-то невидимая рука словно сгребла их в кучу, и они неподвижно зависают над моей головой. Серая пленка на глазах у них лопается, и взгляд их горит теперь безжалостным хищным огнем. Через мгновение этот черный колпак обрушится и накроет меня…
Заслонившись от стаи, я вдруг обнаруживаю, что в руке у меня зажато тяжелое яйцо из мешка Федора.
Собравши силы, я отвожу, будто свинцовую, руку назад и, чуть откинувшись, посылаю «лимонку» в самую середину стаи. Не пролетев и десяти метров в густом осклизлом воздухе, она возвращается вниз и, отскочив от каменистой поверхности, подпрыгивает и, крутанувшись еще, замирает. Сейчас рванет!! Только перья полетят! Однако, и у меня тоже.
Я вдруг понимаю, что не хочу вот так, здесь, прямо сейчас…. Откуда-то всплывает дикая, совершенно нелепая мысль, и я вцепляюсь в нее всеми силами.
От обвалившегося угла с обшарпанной штукатуркой, из-под которой выглядывают щербатые красные кирпичи, меня отделяет не более трех-четырех метров. Все мое существо, мгновенно сжавшись в бесконечно плотную раскаленную частицу, взрывается таким неудержимым, неистовым движением в одну-единственную точку, к этой блестящей радужными мазутными пятнами луже за углом, что я вижу себя, уже лежащего лицом в этой вонючей черной жиже, за спасительным укрытием.
Но тело, непослушное тело, успевает лишь вскинуться над гладкой мокрой землей и, еще не понимая, что осталось одно, без меня, замирает, вглядываясь покинутыми зрачками в вибрирующий мутный воздух.
Назад!.. Но я только глубже погружаюсь в нечавкнувшую жижу. И в это мгновение лопаются стены моего колодца! Ослепительно белое пламя стрелой вырывается вверх, радостно слизывая в озеро птиц…
Все это я каким-то образом вижу, хотя сам утопаю с головой в маслянистой черной воде, залепившей мне рот и глаза, заливающейся в ноздри.
Я начинаю задыхаться, изо всех сил барахтаясь и извиваясь. Мне не хватает воздуха. Рот мой раскрывается, и густая черная масса потоком устремляется в разрывающиеся от напряжения легкие.
Конец!..
Но тут чья-то цепкая рука вырывает меня на поверхность, оставив внизу досадливо расплескавшуюся лужу.
Бешено кашляя, я ничего не вижу. Струи воды вытекают из носа и ушей, а глаза готовы выскочить из орбит. Кто-то пребольно колотит по моей спине и, поперхнувшись еще раз, я, наконец, вновь обретаю способность видеть и слышать.
Встряхиваясь, как мокрая курица, я стою в липкой чернильной луже. Рядом валяется пустой таз. Откуда-то сверху доносятся глухие удары, от которых, кажется, раскачивается весь дом.
Со всех сторон слышится надсадный кашель и выкрики:
– Мастер! Мастер вернулся!
За шиворот меня крепко держит Морквин и, почти приподняв над полом, плюется в самое ухо:
– Гаденыш! Утопиться вздумал?! Ты опрокинул таз с Озерной водой! Ну, подожди! Вернется Мастер – вдоволь напьешься ее!
Он, наконец, выпускает мой воротник и, схватившись за грудь, сам заходится надрывным кашлем.
Все плошки вокруг погасли, словно задутые сильным порывом ветра, и чадят теперь клубами густого, резко пахнущего серой дыма. Захлопнув намокшую книгу, Морквин рвет с шеи мохнатое ожерелье, ставшее вдруг тесным, и опрокидывает одну из треног.
