– Это, в каком смысле? – интересуюсь я.

Но Федор уже увлекает меня за рукав.

– Ну, как?! Отпускают?

Я невозмутимо киваю головой.

– Отлично! Значит, завтра и едем. Это совсем недалеко, минут сорок на автобусе. Автобус утром, в семь тридцать, я узнал. Смотри, не проспи!

Остаток дня каждый проводит у себя дома. Я сообщаю родителям, что завтра мы едем в деревню, к бабушке Федора, собираю вещи и смотрю по телевизору какой-то скучный фильм.

Непонятное беспокойство охватывает меня. Мне почему-то не хочется так спешить, и радостное чувство, которое было вчера, не возвращается. Но с Федором мы уже договорились, и менять решения не в наших правилах.

Пока я сижу у телевизора и пытаюсь разобраться в сложных отношениях между главными героями, Федор, как обычно, не тратит времени зря. Он вообще не смотрит телевизор, часто повторяя:

– Сколько не читай, императором не станешь.

Хотя сам-то книжку из рук не выпускает. Все это он вымещает на телевизоре.

Я живо представляю, как Федор висит, словно паук, в углу под потолком своей комнаты. Во всяком случае, пытается висеть, неизвестно, за что цепляясь. У него сейчас период увлечения ниндзя. Это длится не менее полугода, и уже успело принести ему немало неприятностей.

У моего друга, конечно, много увлечений. Но он, в отличие от большинства людей, не меняет их до тех пор, пока не доберется до самой сути. Мне лично ниндзя никогда особо не нравились, сколько раз он с ними попадал в разные истории.

Однажды чуть не захлебнулся в собственной ванне – когда пробовал дышать под водой через пустой стебелек. В другой раз застрял в вытяжном шкафу в кабинете химии, куда он пробрался на перемене.

Он тогда пытался просидеть в трубе весь урок, упершись ногами в одну, а спиной в другую стенку – это излюбленный трюк ниндзя.

Шел урок в десятом классе, и учительница ставила опыты с какой-то едкой дрянью. Федор сильно закашлялся в трубе, чем сильно напугал всех – кашель слышался гулкий и какой-то ухающий. Но ему было не до шуток. Он пытался выбраться из трубы, но это оказалось куда сложнее, чем залезть туда.

И Федор окончательно застрял. Когда химичка сообразила, наконец, откуда доносятся эти странные звуки, она открыла задвижку и увидела подошвы его ботинок. Потом двое рослых старшеклассников долго дергали и тянули его за ноги…

Уже через пять минут Федр стоял в кабинете директора весь перепачканный, в саже, с взъерошенными волосами, но с абсолютно непроницаемым лицом. Как индеец у столба пыток.

Этим он привел в совершенное негодование директора и химичку, и случившееся еще долго мешало ему спокойно жить.

Подобные случаи случались с Федором не слишком часто, но зато уж точно с постоянством океанских приливов.

Пока я припоминал различные поучительные истории из жизни моего друга, фильм по телевизору кончился. Я отправляюсь спать, размышляя о том, что неплохо бы и мне завести какое-нибудь хобби. Но никаких таких дел, которые могли бы оторвать меня от кресла у телевизора, я не могу придумать.

Грустно, конечно, осознавать свою никчемность, но от этих мыслей меня избавляет сон.

На следующее утро, невыспавшийся, еду с родителями на автовокзал. По дороге я получаю кучу наставлений о том, чего нельзя делать и чего нельзя делать ни в коем случае. В ответ клятвенно заверяю, что буду следовать их советам и ни за что на свете не стану купаться в запрещенных местах.

Как будто в деревне на речке есть кому запрещать, где мне купаться.

На автовокзале уже ждет Федор со своей мамой, сумкой и черным холщовым мешочком, привязанным к поясу. Этот мешочек мне хорошо знаком, но его содержимое привело бы в замешательство и самого Шерлока Холмса.

Там должны лежать моток тонкой и очень прочной веревки, несколько металлических крючков и браслетов разной формы, десяток куриных яиц, бамбуковая трубочка и еще масса всяких штуковин, описать которые я не берусь. Все эти вещи – как утверждает Федор – обязательные принадлежности ниндзя. О назначении же их он обещал мне поведать в деревне.

В общем, судя по его виду, он основательно подготовился к отдыху. Хотя, справедливости ради, я должен сказать, что Федор к любому делу готовится тщательно.

Автобус уже стоит. Нам покупают билеты, дают последние наставления и обнимают так, как будто мы едем, по крайней мере, на остров Пасхи. Мы садимся на свои места и смотрим в окно. Родители машут руками, и я даже замечаю слезы на глазах у мамы.

– Ну, это уж слишком, – и вдруг мне самому становится очень тоскливо.

Автобус бежит быстро, свежий ветерок врывается в приоткрытое окно и приятно щекочет лицо. Мимо проносятся зеленые поля и редкие березовые колки. Дорога почти прямая и мне становится гораздо веселее.

Пассажиров мало. Это, в основном, деревенские жители, возвращающиеся домой. Почти все они задремали, и я, слыша их дружное сопение вокруг, тоже постепенно начинаю клевать носом. Моя голова то и дело падает на бок и стукается о плечо Федора. Он аккуратно перекладывает ее на другую сторону и продолжает изучать карту нашей области, которую прихватил с собой.

Деревня, в которую мы едем, обозначена на этой карте маленькой точкой. Интересно, что Федор там разглядывает?

Мои размышления прерываются сами собой – автобус останавливается. Приехали. Меня разморило, и я вяло выбираюсь на воздух, волоча за собой сумку. Федор, напротив, оживлен и весел, бодро подталкивает меня в спину:

– Быстрей! Быстрей! Ты похож на размороженную курицу, но я сделаю из тебя человека. Через две недели тебя никто не узнает!

Я плетусь с ним по пыльной деревенской улице, думая о том, хочу ли я, чтобы меня через две недели не узнали?

Мы проходим через всю деревню, направляясь к самому крайнему дому. Каким-то образом, Федор уверенно находит дорогу.

Домик совсем небольшой, можно даже сказать, маленький, и довольно древний на вид. Окна у него почти вросли в землю. Зато чердак выглядит совсем по-другому, внушительно и крепко. Он как бы придавил своей тяжестью домик, весь согнувшийся под ним.

Дом стоит на самом краю обрыва. Внизу течет речка с густо заросшими берегами. Мы останавливаемся у запертой калитки и топчемся в нерешительности – видно, Федор все же не очень уверен, что правильно нашел дорогу. Пока он пробует открыть калитку, я оглядываю окрестности.

Погода ясная и воздух неправдоподобно прозрачен. Одинаково четко видны деревья за домом и возле речки. Кажется, я даже различаю отдельные листочки.

Задрав голову, смотрю на чердак. Он невольно притягивает внимание: темный, похожий на огромную нахохлившуюся ворону, и словно бы тоже разглядывает меня своим единственным глазом – чердачным окном.

Мне становится немного не по себе, но в это время из домика навстречу нам выскакивает бабушка Федора.

Ее не успели предупредить о нашем приезде, и она прямо не знает, куда нас теперь усадить. Но когда Федр сообщает ей, что мы пробудем в деревне не меньше двух недель, она быстро успокаивается, понимая, что успеет еще порадоваться. Времени ей на это вполне хватит. Даже слишком, я думаю, если принять во внимание новое увлечение Федора.

Бабушка усаживает нас за стол и перед нами появляются огромные кружки с холодным молоком. В тарелке лежит, нарезанный толстыми ломтями, свежий хлеб. В блюдце налит желтый, тягучий мед.

– Вот это пища для настоящих мужчин! – говорит Федор, и мы набрасываемся на еду с таким аппетитом, что бабушка завороженно смотрит на нас, подперев щеку рукой. На лице ее ясно видна жалость к городским заморышам.

Отяжелев, мы с трудом выбираемся из-за стола, и бабушка отправляет нас отдохнуть. Зайдя в маленькую комнатку, я слышу, как за стеной она убирает посуду.

– Никогда не видела таких бледных детей,– доносится ее бормотание.– Но ничего, у меня быстро поправятся. Дома и не узнают.