— Поэтому Диктатор Тристан так жестоко подавлял мятежи. Поэтому вы горбатились день и ночь, надрываясь возле конвейеров и на шахтах. Поэтому ваши братья и сыновья шли в космос умирать. Для того, чтобы не пустить Потрошителей к нашей планете. Вы делали это, не зная, зачем, вы проклинали власти, скормившие вас бессмысленной военной мясорубке. Но она не была бессмысленной! Не была! А теперь подумайте, люди, на минуту только отбросьте страх и подумайте — если вы десять лет сдерживали врага, работая под кнутом, то на что вы окажетесь способны, когда дадите ему отпор сознательно, по собственной воле, со всей силы, на какую способны? Загоним этих тварей в ту задницу, из которой они выползли! Нахрен из нашего космоса!

Его голос звенел, хлестал, резал. И действовал. Ангар снова стал наполняться гулом — но это был совсем иной гул, слаженный, словно нарастающий шум десятков моторов. Джаред смотрел и не верил. Неужели… как такое возможно? Он ждал паники. Джеффри Дин Морган говорил, что когда люди узнают, они будут в таком шоке, что начнут убивать друг друга. Впрочем, неизвестно ещё, что творится сейчас внизу, в городах. Но здесь, в ангаре, наполненном людьми, которые уже и так смирились со своей близкой смертью, это воззвание внезапно дало совершенно невероятный эффект. Джаред смотрел вокруг и видел горящие глаза. Сжатые зубы, решимость, веру. И всё это — там, где четверть часа назад видел стадо овец, идущих на бойню.

— Кто это? — спросили у него за спиной. — Кто это говорит? Вы знаете?

Все мотали головами, оглядывались, словно надеясь прочесть ответ в глазах соседа. Трансляция почти подошла к концу, Джаред узнавал последние кадры из своего ящика Пандоры. Дженсен, Дженсен… что же ты наделал?

Или правильнее спросить, что наделал я?

— Эти записи, — сказал Дженсен у него над головой, — мне отдал Диктатор Тристан. Он хотел, чтобы вы знали. Вы прозвали его Тристаном-Мясником, но всё, что он делал, было сделано, чтобы продлить наше существование на этой планете. И ещё от недостаточной веры в людей, но у Диктаторов вообще проблемы с доверием. Перед вами он невиновен. Он не был хорошим Диктатором, потому что вообще невозможно быть хорошим Диктатором. Но он был лучшим, каким только мог быть. Я люблю его.

Картинка исчезла. Снова возник белый шум, и через секунду линза далекогляда погасла.

Ангар стоял в тишине. Потом завибрировал, и снаружи раздался низкий утробный гул: транспортный шаттл зашёл на стыковку.

========== Глава семнадцатая ==========

*

Дженсен сидел у иллюминатора аэроплана, глядя на проплывающий внизу туман и на Летучий Дом, очертания которого понемногу проступали сквозь облачную пелену. Он невольно вспоминал, как попал сюда в первый раз — на дирижабле, где ему предоставили собственную комфортабельную и просторную каюту, в которой имелся даже далекогляд, а стюард не забывал предлагать еду и напитки. Сейчас Дженсену в живот и грудь врезались туго затянутые ремни безопасности, а аэроплан трясло и мотало. И он не чувствовал ничего похожее на воодушевление, замешанное на нервном возбуждении и охотничьем азарте, которые обуревали его тогда, год назад. Он многое мог предположить, принимая навязанный ему пост Спутника Диктатора, но никогда бы не подумал, что это приведёт его туда, где он оказался теперь.

Пилот крикнул, что они заходят на посадку, и сейчас «немного потрясёт» — видимо, то, как болтало аэроплан весь полёт, он замечал не больше, чем опытный моряк замечает качку судна в штиль. Немногочисленные пассажиры — всего их, вместе с Дженсеном, было четверо, — вцепились в ручки кресел. Аэроплан вильнул, задрал зад и ринулся вниз, к аэродрому Летучего Дома.

Такие путешествия в последнее время стали регулярными. Отныне любой мог попасть в Летучий Дом, заплатив за билет — любой, у кого нашлась бы на это кругленькая сумма или достаточно серьёзные связи. Дженсен летел с председателем профсоюза ткачей, главным врачом провинции Террак и легкомысленного вида девицей, оказавшейся представителем недавно созданного профсоюза проституток. Все они намеревались испросить аудиенции у Президента Розенбаума, и имели немалые шансы быть принятыми. Дженсен только диву давался, как Майку хватает времени на них всех — он-то помнил, как зашивался Джаред, а ведь аудиенции Диктатора удостаивались лишь высшие чины планеты и только в исключительных случаях. Розенбаум, впрочем, завёл себе армию секретарей, которым перенаправлял менее важные дела. Сам он, по слухам, полностью сосредоточился на социальном обеспечении и без конца решал вопросы различных выплат, послаблений и льгот. Вероятно, таким образом он пытался сохранить в народе благожелательное отношение к себе. Пока что это давало результаты, но в то же время Розенбаум не мог не понимать, что его популизм не сможет работать вечно. Он даже до вторжения Потрошителей вряд ли дотянет.

Впрочем, это было уже не дело Дженсена и уже тем более не его забота. Приземлившись на платформе, он сразу направился во дворец. Его там ждали: он подал заявку, как все, через специальный комитет по связям с общественностью, назвал своё имя и терпеливо прождал три часа, пока данные о просителях дошли до Летучего Дома с пневмопочтой и пока вернулся ответ, помеченный грифом «срочно». Его пропустили без очередей, без проволочек и разъяснений. Соседи Дженсена, толпившиеся в коридорах комитета, роптали, когда он прошёл через вертящуюся дверь прямо к взлётной полосе, где уже урчал аэроплан, ожидавший новую порцию пассажиров. Он обменялся со своими попутчиками всего парой слов, а потом они взлетели, и остаток дороги Дженсен развлекал себя, гадая, как встретит его Майк Розенбаум.

С распростёртыми объятиями, вероятно. Как же иначе.

Мост перед дворцом починили: среди медных пластин сияла гигантская латка, ярко сверкавшая на солнце меж своих старых затёртых соседок. Идя через мост, Дженсен, как всегда, бросил взгляд на механизмы визу — и подумал о том, сколько людей сгинуло там, в этой никогда не замирающей мясорубке, и сколько ещё сгинет. У входа во дворец он предъявил пропуск, выданный ему на Пангее, и в сопровождении стражника продолжил путь. Стражник казался смутно знакомым — вполне возможно, Дженсен встречал его раньше в переходах резиденции, или он даже был одним из тех, кто когда-то его арестовывал. Дворцовый гарнизон перешёл на сторону мятежников почти в полном составе — Мюррей хорошо над ними поработал. Интересно, подумал Дженсен, спокойно ли ему спится по ночам.

Розенбаум сдержал слово и не стал селиться в бывших покоях Диктатора — они стояли заброшенные и поросшие пылью, словно в назидание потомкам. Себе новый Президент облюбовал более просторное помещение там, где раньше располагался гарем. Спутников выселили, об их судьбе Дженсен мог только гадать — хотя он не думал, что они пострадали, скорее всего, им просто позволили вернуться в семьи. Хотя что им там делать теперь? Они уже не принадлежали этому миру, а того мира, который их создал, больше не существовало.

Если, конечно, забыть о том, что, вполне вероятно, скоро перестанет существовать мир как таковой.

В прихожей кабинета Розенбаума стоял большой письменный стол, за которым сидела женщина. Дженсен узнал её не сразу. Она нарядилась в красный брючный костюм и наконец привела в порядок волосы — передние пряди остались длинными и завитками спускались на грудь, а задние, обгоревшие, были коротко выстрижены и ровной линией окаймляли затылок. Услышав шаги, она подняла глаза, и некоторое время они с Дженсеном просто смотрели друг на друга.

— Ты, — сказала она наконец. Дженсен согласно кивнул: что ещё тут ответишь? Данниль Харрис протянула палец с ногтем, выкрашенным кровавой-красым лаком в тон костюму, и вдавила кнопку в столе. — Он здесь. Арестовать его?

— Не стоит, — донёсся из динамика бодрый голос Розенбаума. — Пригласи.

Данниль убрала палец с кнопки и откинулась назад, смерив Дженсена взглядом, от которого у него помимо воли поджались яйца. Он ещё помнил, как отменно у этой стервы поставлен удар.