С ней совсем не надо было притворяться.

Джаред забрал из руки Женевьев недоеденный персик, наклонился и поцеловал её. Она охотно открыла губы, подаваясь навстречу, закинула руку ему на шею. Он подхватил её под колени, забрасывая на кровать, чувствуя тонкие пальчики на своих подрагивающих плечах. Всё было так просто. Джаред пробыл в Летучем Доме неделю, и впервые хоть что-то здесь было просто.

*

Спутникам Диктатора запрещалось без сопровождения покидать дворец, и уж тем более Летучий Дом. Но никто не возбранял передвигаться по самой резиденции — двери личных апартаментов не запирались, конвоя не предусматривалосьы. В пределах дворца Спутники были так же свободны, как любая горничная или лакей.

Хоть одна, мать его, хорошая новость за всё это время.

Дженсен понимал, что упустил свой шанс. Хуже того, он упустил целых два шанса, хотя оба раза сделал всё, чтобы привлечь внимание Джареда, и вполне преуспел в этом. Вот только ожидаемого результата не последовало. Наоборот. Второй своей эскападой Дженсен умудрился собственными руками, буквально на ровном месте создать себе соперницу. И кого! Эту герданскую лягушку, которую даже стилисты Летучего Дома не смогли привести в приемлемый вид! Дженсен был не просто поражён, он был оскорблён. Ладно бы ещё Диктатор взял ту золотоволосую, или кого-нибудь из парней — они все были недурны. Но чтобы эту девицу…

И он не просто взял её. Он её оставил. Со дня инаугурации прошёл месяц, и теперь Спутница Женевьев стала официальной фавориткой Диктатора Тристана.

У Дженсена за весь этот месяц не было ни единой возможности к нему подойти. Празднества кончились, начались будни; Диктатор с утра до ночи пропадал на заседаниях совета, в библиотеке, в приёмной, бог знает где ещё, и речи не могло быть о том, чтобы прервать его посреди любого из этих дел. Дженсен, обнаружив относительную свободу своих перемещений, поначалу сглупил и попытался испросить аудиенции напрямую — но стражники, охранявшие нижний ярус диктаторских покоев, попросту подняли его на смех. Один из них посоветовал ему пойти к цирюльнику, подстричь немного своё самомнение, а другой — к Коллинзу, и неизвестно, какое из двух предложений было хуже. Дженсен понял, что практически невозможно пробиться к Диктатору, минуя семь кругов придворной бюрократии. Иными словами — минуя Коллинза.

И даже если бы Дженсену удалось склонить этого типа на свою сторону, то с чем он пришёл бы к Джареду? Джаред видел его, слышал его. Дважды. И всё равно не захотел.

По правде сказать, у Дженсена это просто в голове не укладывалось.

Он решил, что следует взять себя в руки. В конце концов, он никуда не торопится, отлучать его от двора пока никто не спешил, и ему, похоже, была уготована судьба большинства Спутников — скучная, однообразная и бесполезная жизнь на задворках. Пришло время взять передышку и всё как следует обмозговать. Дженсен затаился, тщательно собирая слухи и сплетни, кружившие вокруг избранницы Джареда. Лакеи любили поболтать за бритьём или сервировкой стола, и Дженсен знал из первых уст, что Спутница Женевьев приходит к Диктатору почти каждый вечер, они болтают, смеются, их часто видят держащимися за руки. Иногда она остаётся на ночь, но нечасто, потому что ночами Джаред работает. Должно быть, ему приходилось и впрямь тяжело — он же не простолюдин с чулочной фабрики, привыкший простаивать на конвейером двенадцать часов напролёт. Наверное, эта Женевьев давала ему нечто такое, что позволяло ему расслабиться. Может, она владеет какой-то особой техникой массажа или знает тысячу глупых анекдотов, или читала те же книги, что он, или готова часами выслушивать его рассказы о детстве. Словом, ему с ней хорошо, она островок покоя в его новой безумной жизни. Проклятье, но почему она? Почему именно она? Дженсен ведь готов был стать для него всем этим.

Впрочем, чем больше он думал, тем больше успокаивался. Ничего. Со временем Джаред привыкнет. Женевьев уже не будет ему нужна. Даже если он в неё немного влюбился, это пройдёт. И тогда Дженсен снова себя покажет. Придётся изменить тактику, сбавить обороты — похоже, Диктатору не по душе пришёлся его напор. Надо выглядеть тихим, покорным, сыграть на стремлении Джареда поддерживать и опекать. Раз он выбрал в фаворитки самое жалкое существо в гареме, значит, ему нравится духовная благотворительность. Можно разыграть несчастную любовь: бедный Дженсен, долгими неделями страдающий от безответного чувства и отчаявшийся добиться взаимности… Стоп. Не увлекаться. Он и так уже заработал немало штрафных очков, и если так пойдёт дальше, его и вовсе снимут с дистанции задолго до конца забега.

За этими не так чтобы очень приятными размышлениями прошёл месяц — точнее, прополз, как ленивый тягучий слизень. Дженсен делал то, что положено делать Спутнику в обычные дни — то есть ничего, понемногу сходя с ума от безделья. Дома, в Астории, постоянно были рауты, балы, скачки, охота, здесь же его за целый месяц один-единственный раз выпустили в «город», как называли во дворце часть Летучего Дома, занятую хозяйственными постройками. Дженсен понял, что долго так не протянет, и что нарастающая издёрганность, злость и разочарование никак не повышают его привлекательность.

Поэтому он решился.

Коллинз встретил его ухмылкой о тридцати двух зубах. Дженсен понял, что он давно ждал этой минуты.

— Что, пообломал клыки? То-то же. Диктатор Тристан хоть и мальчишка, но он из династии Падалеки. Ты думал, это ничего не значит?

— Я думаю, что он живой человек, — сказал Дженсен. — Как и любой из нас.

— Я тебе говорил, его не интересуют мужчины. Хотя, признаться, его выбор несколько… — Коллинз пожевал губу: — …озадачивает.

— Как эта замухрышка вообще оказалась в гареме?

— По протекции. Долгая история, — отмахнулся Коллинз и затянулся табаком: он курил трубку, бесцеремонно пыхтя Дженсену прямо в лицо. — Как бы там ни было, малыш, твой поезд ушёл. Твой пароплан улетел. В твоём граммофоне сломалась иголка.

— Вы стихи писать не пробовали?

— В молодости, — мечтательно отозвался Коллинз, и, очнувшись, сурово посмотрел на Дженсена. — Так чего тебе надо?

— Вы знаете. Остаться с Диктатором наедине.

Коллинз покачал головой. Дженсен был к этому готов, но внутри всё равно предательски дрогнуло. Ещё одно поражение его бы сломало.

— Исключено. Я не могу навязывать Диктатору наложников.

— Я не прошусь в его постель. Мне просто нужно остаться с ним с глазу на глаз хотя бы на полчаса. И чтобы вокруг нас не было ещё тысячи человек, желательно.

— Вообще-то это можно устроить, — протянул Коллинз. — Вот только зачем мне это делать?

— Затем, что Женевьев Кортез не держит его за горло, — жёстко ответил Дженсен.

Коллинз прищурился. Потом медленно кивнул.

— Да, тут ты прав. К Спутникам принято относительно пренебрежительно. Не все понимают, какая это на самом деле огромная власть. Что самое удивительное, даже почти никто из самих Спутников этого не понимает… Досадно. — Он вытряхнул трубку, постучав ею о край стола. — Что ж. Я всё устрою. Но ты должен будешь мне услугу, сладенький мой. Большую услугу.

— Само собой.

И вот так получилось, что спустя пять недель после инаугурации нового Диктатора Дженсен оказался в саду, прилегающем к личным покоям Диктатора. Сад разбили нарочно, чтобы скрасить угрюмый вид за окном: трубы, провода и уродливые махины трансформаторов скрылись за пышной зеленью, обнесённой высокой кирпичной стеной. Входов сюда было несколько: один из покоев Диктатора, ещё два из внешних галерей. По одному из последних и прошёл Дженсен, открыв дверь ключом, который дал ему Коллинз, и показав охраннику пропуск с его подписью. Он вошёл — и вдохнул, не удержавшись, всей грудью пьянящий цветочный запах. Цвела сирень, отцветала вишня, по траве стелился густой ковёр одуванчиков. Сад оказался довольно велик, между деревьями было достаточно простора, и именно здесь Диктатор Тристан ежедневно, утром и вечером, лично выгуливал своих собак.