Мог, мог, мог… Из бесконечных легенд, которыми Таро Тайрэн окружал сам себя, следовало, что он был всесилен.

– И вы знаете, милорд, книги забиты подобной галиматьёй о величии легендарного Таро Тайрэна. Половина написана на заказ. Половину, милорд, вы самолично написали. Судя по многочисленным свидетельствам, и металл не становился преградой для вашего Сейда. Многие заклинания, и это я сам лично наблюдал, вы творили в перстнях.

Нинсон уже слышал про металл от Тульпы.

Это, похоже, было правдой. Хотя и верилось в такое с трудом. Но Таро Тайрэн действительно был одним из нескольких колдунов, что ладили с металлом.

Это же объясняло и благосклонность к нему Лоа.

Тех колдунов, которые хоть как-то могли взаимодействовать с металлом, привечали на самом высоком уровне. Так как только они могли быть пилотами. Только их глаза принимали в уплату за мудрость железной плоти. Только на их прикосновения отзывались живые доспехи.

Ингвар был на грани.

Тульпа прекрасно это видела.

Раны оказались несерьёзными. Но выглядели страшно.

А он был не воин, не был привычен к боли. Учитывая обстоятельства, неплохо держался. Тульпе было даже жаль, что она не может его за это похвалить, но она понимала, что Великана расслабится и начнёт расклеиваться.

Ей было жаль, что всё так получается с подобными ребятами.

В задумчивости Тульпа положила свободную руку на голову своему подопечному и принялась гладить. Густые длинные волосы спутались колтуном и склеились от крови. Справиться без щётки и мыла невозможно. Так что она скорее не расчесывала, а трепала спутанную звериную гриву.

– Вот так. Вот так. Вот так.

Лево – вот, право – так, лево – вот, право – так. Женщина покачивала огромную голову великана, как люльку. Как колыбель для спутанных мыслей под пологом спутанных волос.

Размеренной бессмыслицей – вот – так – вот – так она баюкала и усыпляла его. Простыми, но действенными женскими чарами, спокойным принятием, голосом, полным заботы.

В незатейливом сердечном ритме – тук-тук, тук-тук – он находил передышку от мыслей и сомнений. Он просто был.

– Тульпа?

– А?

– Зачем ты всё это делаешь?

Рука замерла. Женщина сглотнула горький комок. Промолчала.

Ингвар спросил ещё раз:

– Зачем ты всё исписала бессмысленными наборами рун?

Поняв вопрос, она с облегчением выдохнула:

– Расскажу, когда немного придёшь в себя. Наше сегодняшнее занятие самое трудное. Сейчас надо будет принять немножко лекарства. Хорошо?

– Хорошо, – вяло согласился Ингвар.

– На. Жирок Кинка.

Тульпа достала крынку с салатовым варевом, в котором плавали кусочки мелко покрошенной зелени. По камере разлился густой запах укропа. Ингвар с сомнением посмотрел на жидкость. Потом на Тульпу.

– Это барсучий жир со всякими хитрыми травками. Его нужно выпить, ну, или съесть. Он густой, как кисель. С хлебом было бы лучше. Но хлеба я что-то не вижу. Это странно, у тебя же в камере должна быть краюха. Ты достаточно долго не ел, чтобы твоё тело не отторгло эту штуку. Просто поверь, что это нужно и…

Нинсон быстро влил в себя содержимое. Он снова обрёл способность выражать мысли не только односложными предложениями. Несколько минут назад его трубка потухла, и он перестал играться с дымом.

Уголёк большой чёрной жабой сидел у самых ног.

– Про дверь понял?

– Да. Представить какой-нибудь портал и попасть в воображаемое Убежище.

– Верно!

Женщина выдала себя. Слишком обрадовалась тому, что он усвоил эту простую мысль. По загривку Ингвара пробежали мурашки от той ясности, с которой он увидел, насколько наиграна её уверенность в том, что он вспомнит сокрытые знания и заново научится колдовать.

– А почему эта дверь такая – круглая? Она же тяжеленная должна быть, а висит на одной петле. Я бы такую и не смог выдумать даже. Меня бы постоянно дёргал этот момент. Петля же вырвется.

– Придумывай какую хочешь дверь и какой хочешь момент для дёрганья.

Тульпа так решительно подошла к нарисованной створке, будто и в самом деле собиралась её открыть. Но только лихо выбросила стилет-жезл и прочертила три линии. Руна Феху появилась в правой нижней части двери. Не будучи вполне удовлетворена своей работой, Тульпа ещё раз кольнула Сейд. И рядом с руной возникла точка.

– Ладно, – сказал Ингвар. – Займусь потом. Я тут вот что подумал: а как же это?

Он показал женщине правую ладонь. А потом с торжествующим видом повернул кисть тыльной стороной, чтобы предъявить ей татуированные пальцы. Тульпа даже подалась вперёд. Будто никогда прежде не видела инсигний. Пальцы были черны от грязи и покрыты коркой засохшей крови, так что женщина всё равно не могла разобрать знаки.

Начал Нинсон, как и положено, с тыльной стороны ладони. Будь он колдуном, там стоял бы стигм, его личная колдовская печать.

– Пусто.

Фаланги большого пальца тоже чисты – Ингвар не имел сигнума.

– Пусто.

Инсигнию для указательного пальца он тоже не заслужил.

– Пусто.

А вот две фаланги среднего пальца были отмечены.

– Вальнут. Я сдал общий экзамен. Как все. А вот трикветр. Закончил университет. Такое уж не каждому, знаешь ли, дано.

– Уж не каждому, да, – продолжала соглашаться Тульпа.

На первой, основной фаланге безымянного пальца были выведены три одинаковых колечка.

– Видишь? – Нинсон поочерёдно потыкал в каждое. – Это я был помолвлен, потом женат, потом разведён. А вот вторая пока чистенькая. Ещё раз женюсь попозже. Кому-то повезёт.

– Ага, знатно подфартит, – скептически согласилась Тульпа.

Ингвар показал мизинец.

– А сюда я ещё что-нибудь набью. Не знаю пока, что именно. Наверное, милосердное всевидящее око Ишты, Десятой Лоа.

– Ну да, ну да. И скажи, что ты выбрал его не потому, что оно похоже на инь.

Знаки на мизинце каждый выбирал сам. Поэтому у Нинсона там пока было пусто. Он полагал, что когда-нибудь поставит туда недостающий символ. Глиф, что запечатает оргоновую пустоту. Ту, что всегда ощущалась неизбывной печалью.

От которой особенно тоскливо было осенью. Которая отравляла раннюю весну и так терпко чувствовалась летними вечерами. От которой, как говорят, могла излечить настоящая любовь, или настоящее призвание, или что угодно, главное – настоящее, корневое.

Но настоящего не было. Не было даже знака.

Лонека казалась чем-то настоящим…

Ингвар усмехнулся. Надо же. Уже и не вспомнить толком те ощущения. Лишь какие-то эпизоды. Фрагменты мозаики, стёклышки витража. Как стаскивал с неё жреческое лиловое платье.

Как хохотали. Как по красной от закатного солнца коже струилось красное вино, как они залили всё что можно в его тесной комнатке. И не единожды. И не только вином.

Как хохотали. Как он усадил её голой задницей на какие-то жертвенные подношения. Как они опрокинули десяток кубков, которые ещё долго грохотали по каменному полу.

Как хохотали. Какой поднялся грохот. Как они потом отмывали храм. Как дико, неистово хохотали и любили друг друга.

Ещё чреда интересных увлечений. Красивых лиц. Обложек книг, которым Великан запускал пальцы между страниц, слюнявил уголки, листал, листал, перелистывал.

Но ничего, что хотелось бы навсегда сохранить в коже и Мактубе.

Ингвар надеялся, что ещё поставит в ряд инсигний какой-то свой глиф, символ целостности. Символ того, что будет по-настоящему созвучно оргоновой мелодии его танджонов.

Нинсон в задумчивости тёр ладонь, счищая кровь и грязь.

Пока под стёртым слоем не обнаружился знак.

– Что это?

– Глиф, – спокойно сказала Тульпа.

На мизинец можно было поставить любой символ, в том числе и такой, который вовсе не использовался на Лалангамене. Определённая философия была и в том, чтобы ничего не наносить на мизинец. Кто-то считал это принятием – готовностью к любым поворотам, свободой манёвра для духа и сознания. А кто-то просто пережитком детства, неспособностью определиться, неготовностью взять судьбу в собственные руки.