Вы, чьи широкие шинели

Напоминали паруса,

Чьи шпоры весело звенели

И голоса.

И чьи глаза, как бриллианты,

На сердце вырезали след —

Очаровательные франты

Минувших лет.

Одним ожесточеньем воли

Вы брали сердце и скалу, —

Цари на каждом бранном поле

И на балу.

Вас охраняла длань Господня

И сердце матери. Вчера —

Малютки-мальчики, сегодня —

Офицера.

Вам все вершины были малы

И мягок – самый черствый хлеб,

О, молодые генералы

Своих судеб!

Ах, на гравюре полустертой,

В один великолепный миг,

Я встретила, Тучков-четвертый,

Ваш нежный лик,

И вашу хрупкую фигуру,

И золотые ордена…

И я, поцеловав гравюру,

Не знала сна.

О, как – мне кажется – могли вы

Рукою, полною перстней,

И кудри дев ласкать – и гривы

Своих коней.

В одной невероятной скачке

Вы прожили свой краткий век…

И ваши кудри, ваши бачки

Засыпал снег.

Три сотни побеждало – трое!

Лишь мертвый не вставал с земли.

Вы были дети и герои,

Вы все могли.

Что так же трогательно-юно,

Как ваша бешеная рать?..

Вас златокудрая Фортуна

Вела, как мать.

Вы побеждали и любили

Любовь и сабли острие —

И весело переходили

В небытие.

День августовский тихо таял

В вечерней золотой пыли.

Неслись звенящие трамваи,

И люди шли.

Рассеянно, как бы без цели,

Я тихим переулком шла.

И – помнится – тихонько пели

Колокола.

Воображая Вашу позу,

Я все решала по пути;

Не надо – или надо – розу

Вам принести.

И все приготовляла фразу,

Увы, забытую потом. —

И вдруг – совсем нежданно! – сразу! —

Тот самый дом.

Многоэтажный, с видом скуки…

Считаю окна, вот подъезд.

Невольным жестом ищут руки

На шее – крест.

Считаю серые ступени,

Меня ведущие к огню.

Нет времени для размышлений.

Уже звоню.

Я помню точно рокот грома

И две руки свои, как лед.

Я называю Вас. – Он дома,

Сейчас придет.

Пусть с юностью уносят годы

Все незабвенное с собой. —

Я буду помнить все разводы

Цветных обой.

И бисеринки абажура,

И шум каких-то голосов,

И эти виды Порт-Артура,

И стук часов.

Миг, длительный по крайней мере —

Как час. Но вот шаги вдали.

Скрип раскрывающейся двери —

И Вы вошли.

И было сразу обаянье.

Склонился, королевски-прост. —

И было страшное сиянье

Двух темных звезд.

И их, огромные, прищуря,

Вы не узнали, нежный лик,

Какая здесь играла буря —

Еще за миг.

Я героически боролась.

– Мы с Вами даже ели суп! —

Я помню заглушенный голос

И очерк губ.

И волосы, пушистей меха,

И – самое родное в Вас! —

Прелестные морщинки смеха

У длинных глаз.

Я помню – Вы уже забыли —

Вы – там сидели, я – вот тут.

Каких мне стоило усилий,

Каких минут —

Сидеть, пуская кольца дыма,

И полный соблюдать покой…

Мне было прямо нестерпимо

Сидеть такой.

Вы эту помните беседу

Про климат и про букву ять.

Такому странному обеду

Уж не бывать.

Вполоборота, в полумраке

Смеюсь, сама не ожидав:

«Глаза породистой собаки,

– Прощайте, граф».

Потерянно, совсем без цели,

Я темным переулком шла.

И, кажется, уже не пели —

Колокола.

Осыпались листья над Вашей могилой,

И пахнет зимой.

Послушайте, мертвый, послушайте, милый:

Вы всё-таки мой.

Смеетесь! – В блаженной крылатке

                                    дорожной!

Луна высока.

Мой – так несомненно и так непреложно,

Как эта рука.

Опять с узелком подойду утром рано

К больничным дверям.

Вы просто уехали в жаркие страны,

К великим морям.

Я Вас целовала! Я Вам колдовала!

Смеюсь над загробною тьмой!

Я смерти не верю! Я жду Вас с вокзала —

Домой.

Пусть листья осыпались, смыты и стерты

На траурных лентах слова.

И, если для целого мира Вы мертвый,

Я тоже мертва.

Я вижу, я чувствую, – чую Вас всюду!

– Что ленты от Ваших венков! —

Я Вас не забыла и Вас не забуду

Во веки веков!

Таких обещаний я знаю бесцельность,

Я знаю тщету.

– Письмо в бесконечность. – Письмо в

                             беспредельность —

Письмо в пустоту.