– Конечно, конечно, берите.
Сюжет бережно прижал к себе картины, на которых чуть виднелись очертания людей, обошел гостиную, оглядывая интерьер, наконец, устроился за фортепьяно и взял несколько аккордов. Я ждал – сам не знаю, чего. Пальцы сюжета заметались по клавишам, он начал играть Лунную Сонату, и, как показалось мне, играть довольно неплохо – но тут же с силой ударил по фортепьяно и начал колотить инструмент. Я хотел одернуть его – но сюжет сам успокоился, наткнувшись на мой изумленный взгляд.
– Я… я пойду, – сказал сюжет, прижимая к себе картины и тоскливо глядя на промозглую осень за окном.
Меня покоробило.
– Что вы… оставайтесь, прошу вас…
Я хотел открыть сюжету комнату для гостей, но мой визитер облюбовал себе маленькую детскую под самой крышей, забрался в кровать и даже взял с собой плюшевый месяц, заявив, что это Мистер Мун. Там же на стене детской сюжет повесил портреты и прошептал – спокойной ночи, маменька, спокойной ночи, папенька – и снова встретился с мной взглядом.
– Вы… вы жили в этом доме? – спохватился я.
– Совершенно верно, – ответил он и тут же спохватился, – а на зватрак будут сырники со сливовым джемом? А у нас обычно подавали сырники со сливовым джемом…
Меня осенила догадка:
– Так значит… теперь у меня есть сюжет!
– Верно, – кивнул сюжет и многозначительно посмотрел на ружье, которое я оставил у стены.
По спине пробежал холодок.
– Нет… я не смогу вас убить…
– Но тогда у вас не будет сюжета.
– Не будет… – согласился я.
– А вы… а вы… – сюжет многозначительно поднял палец, – а вы придумайте что-нибудь про мою семью… ну, там проблемы какие-нибудь будут… тайны какие-нибудь… интриги…
Меня передернуло.
– Нет, – ответил я, – я не хочу, чтобы с вашей семьей что-то случилось.
– Тогда у вас не будет сюжета, – повторил сюжет.
– Не будет, – сказал я.
Осенний дождь стучал в окна, ветер трепал ветви, плясало пламя в очаге, время точило когти о старые балясины и отскакивало, когда я подходил ближе.
Вот и все. И больше в этой истории ничего не случится, никаких загадок, никаких интриг, тайн, никто никого не убьет – потому что я так и не поймал сюжет…
Неправильное время
Сегодня утром часы показывают правильное время.
Это плохо.
Потому что Чима.
Эш смотрит на часы, думает – Чима. Чима в седьмой палате, сжимает руку Эш и улыбается, говорит:
– Всё хорошо.
Эш делает вид, что верит ему, говорит:
– Всё хорошо.
До полудня часы показывают правильное время. За это время уезжают девушка из восьмой палаты и двое детей из одиннадцатой. Почему двое детей, спрашивают люди, детей-то почему, спрашивают люди. И сами же разводят руками, ну а что делать, все мы…
Часы показывают полдвенадцатого, подходит поезд, девушка садится, дети в поезд садятся, бабушка детей говорит девушке, вы уж как-нибудь присмотрите за ними, девушка кивает, да обязательно, обнимает детей, мальчика и девочку, а сейчас мы с вами в Африку поедем, а там попугаи…
Эш смотрит на часы.
Боится.
Чима говорит:
Всё будет хорошо.
После полудня часы наконец-то сходят с ума, перескакивают куда-то назад, назад на тридцать лет, и вот уже Чима и Эш идут гулять в саду, Чима хочет поцеловать Эш, Эш не дается.
Ближе к вечеру часы ненадолго приходят в себя, показывают половину девятого – в седьмой палате женщина рыдает в голос, у неё сын в аварию попал. Часы перескакивают на полдня назад, сын в аварию не попадает.
В полночь приходит поезд, к нему выходят два старика из десятой палаты, прощаются с близкими.
Эш спрашивает, почему часы не могут отодвинуться назад насовсем. Чима не знает. Смотрит на часы, думает, как бы кто не заметил, что с часами что-то не то. Вон человек в униформе, как бы не оказался начальником станции, или вот люди в белых халатах, вот они сейчас посмотрят на часы, и мастера вызовут, придет мастер, и починит часы, и поминай, как звали…
Приходит мастер, открывает циферблат, подкручивает часы, часы бьют полночь, как положено, поезд подходит к перрону, люди спешат, прощаются с близкими, Эш бросается в палату, Чима, Чима…
– Чима!
…просыпается. Смотрит на Чима, вот он, Чима, почему не спит, а, ну да, это Эш, глупая, его разбудила…
Эш засыпает. Во сне приходит мастер, что-то делает с часами, часы бегут назад, Эш и Чима гуляют в саду, Чима хочет поцеловать Эш, Эш не дается…
Эш просыпается.
По палатам идет шепоток, мастер едет. Вот так, на поезде. Выходит, чемоданчик в руке держит, идет к часам.
Эш смотрит.
Выжидает.
Сжимает в руке крохотный кольт, откуда она его взяла, а может, это во сне, а может, это вообще все во сне.
Мастер открывает часы.
Эш думает.
Две минуты на Эдит
Можно делать по три минуты. Тогда у меня останется Эдит на тысячу лет.
Можно сделать по полторы минуты. Тогда у меня будет две тысячи лет Эдит.
Сам над собой смеюсь, что такое полторы минуты Эдит, что такое три минуты Эдит, что такое даже две тысячи лет Эдит.
Нет. Нет. Сжимаю зубы, корю себя за слабость, если так буду тратить Эдит, у меня вообще её не останется.
Все. Решено. Две минуты. Две минуты, говорю я себе, две минуты, и будь я проклят, если задержусь хоть на секунду, хоть на две, хоть на…
…хоть еще на миллиард лет.
Помечаю в ежедневнике. Две минуты.
Сегодня будет Эдит. Целых две минуты Эдит. Перебираю записи, фотографии, отчаянно пытаюсь вспомнить, что было у нас с Эдит десять лет назад. Мы ужинали. Да, вот что, мы ужинали, сидели в большой столовой, да, в большой столовой, Эдит подавала индейку, пережаренную, я еще думал, сказать ей, что пережарено, или промолчать, а то ведь обидится, как пить дать обидится… Вспомнить бы еще, о чем мы говорили, вот здесь записано у меня в блокноте – кофе, а что кофе, плохой, что ли, был кофе, или купить надо кофе, или новый какой-то кофе появился, или…
Не помню.
Каждый раз говорю себе – не забыть.
Каждый раз – не помню.
Вхожу в большую столовую, отсюда с балкона видны далекие холмы, опустевшие замки, чьи-то поместья, в которых больше никто не жил. Спрашиваю себя, когда ушел последний, вернее, предпоследний – понимаю, что не помню. Совсем. Да мне и не нужно это помнить, главное – Эдит.
Сажусь за стол, готовлюсь к переходу.
Часы с треснувшим циферблатом бьют полдень.
Перехожу.
Темнеет в глазах, впиваюсь руками в подлокотники кресла, тут только бы не упасть без сознания…
– Ты чего?
Сердце падает куда-то к центру земли.
Эдит.
– А… голова закружилась.
– Что-то часто она у тебя кружиться стала.
Сжимаю зубы, черт, черт, черт, две минуты – не вариант, если я через каждые две минуты буду терять сознание, так меня Эдит в больницу отправит…
– Э-э-э… чего там про кофе?
– Да я говорю тебе, новый сорт…
Киваю. Вспомнить бы еще, что там с новым сортом, купить надо новый сорт, или уже купили, или что… Впиваюсь зубами в мясо, спохватываюсь, пережаренное же, ну, не в уголья, но я бы есть не стал, и вообще…
– Ты чего?
Сжимаю руку Эдит, сердце еще раз падает к центру земли, пробивает землю насквозь. Две минуты. У меня есть две минуты. Эдит вытаскивает руку, хмурится:
– Да оставь ты, что ты, в самом деле…
Я надоел ей, я понимаю – надоел. Тут тоже сложно, удержаться на грани, за которой Эдит вспыхнет, что я ей надоел, уйдет, хлопнет дверью…
Не выдерживаю.
Обнимаю Эдит, целую, крепко, горячо, жадно, пропади оно все пропадом, пропади, пропади…
Часы отсчитывают две минуты, переваливают на третью, мне плевать, мне на все плвать, обнимаю Эдит…
…я появляюсь из пустоты за спиной Эдит, смотрю на себя, обнимающего Эдит, многозначительно стучу по запястью, время, время…
Все понимаю.
Исчезаю.
Вот так, из объятий Эдит. Тут же окликаю её сзади, Эдит оборачивается, не понимает, она испугана, я отшучиваюсь, бормочу какие-то дежурные вежливости про прикольно получилось, правда… Сажусь за стол, все-таки не выдерживаю, мимоходом кладу руку на плечо Эдит, все-таки не видел её десять лет…
