Понедельник, 25 октября. Полнолуние.

Убрать тело лекаря.

Поговорить с Эткином, что делать после перерождения.

Рассчитать, когда орбита луны менялась или изменится настолько, что фазы луны перестанут меняться.

Вторник, 26 октября. Полнолуние.

Наведаться в городок за продуктами. Спросить у Эйкина, нужен ли мне теперь табак.

Спросить у Эйкина, почему мы оказались в трехтысячном веке.

Еще раз просчитать орбиту Луны. Нет, все-таки трехтысячный век.

Среда, 27 октября. Полнолуние.

Пригласить заезжего детектива в гости.

Разузнать у Эйкина про другую расу.

Позже.

Спросить у Эйкина, почему он ничего не знает.

Спросить у себя, почему я не помню, что мы живем в трехтысячном веке.

Поискать что-нибудь в городском архиве…

– А тепло будет?

Это Аглая спрашивает. Эйкин не видит в темноте, но знает – Аглая спрашивает.

Эйкин поворачивается на другой бок:

– Будет, будет.

– А когда?

Это снова Аглая спрашивает. Аглае холодно. Всем холодно.

Эйкин задумывается.

– Ну… через неделю где-то.

– Да ты с ума сошел, мы тут замерзнем все через неделю…

Эйкин сжимает зубы.

– Раньше никак.

Эйкин не знает, как объяснить Аглае, что если он, Эйкин, пойдет за теплом, то мжет и не вернуться. Предпочитает никак не объяснять. Считает, сколько их осталось, кажется, около пятисот. И еще Эйкин с Аглаей и Китти.

Вечером проверяют вентиляцию. Добавляют чуть-чуть тепла. Именно чуть-чуть. Тепло экономить надо, тепла мало осталось. Ничего, Эйкин обещал тепло принести.

Китти спрашивает у Аглаи, а как это, когда много тепла, а как это так раньше было, когда еще зимы не было. Аглая рассказывает, берет лампочку, поднимает над головой, вот это солнышко такое было, яркое-яркое. Явкое, повторяет Китти.

Эйкин уходит – от света уютных комнат вдоль по коридорам, вниз в тесной клетушке лифта подземелье. Эйкин садится в кресло, выходит из тела, это у Эйкина хорошо получается, выходить из тела, сигналами-сигналами поднимается в небо, в небо, в заснеженный холод, и дальше, в черный космос, там «Эйкин», тысячи тонн металла, вот к «Эйкину» -то и подключается Эйкин. Потихоньку привыкает к новому телу, потом приказывает «Эйкину» – вперед. Вперед – к звездам. И тут же командует – назад, только не по звездам назад, а по-другому назад, когда вселенная была еще совсем юной, а земли не было вовсе.

Эйкин ищет звезду.

Не какую попало, конечно, нарочно ищет звезду подальше от того места, где появится Солнце. Вт, вроде бы, подходит, да не вроде бы, а подходит. «Эйкин» вертится вокруг звезды, наматывает свет на себя, как нитку на веретено, сжимает свет звезды в тесный клубок.

Прядет звездную пряжу.

Из этой звезды Эйкин не первый год прядет пряжу, не первый год носит тепло в остывающий дом посреди зимы.

Сегодня Эйкин хочет размотать звезду до конца.

Совсем.

Дочиста.

Эйкин осторожно заглядывает в будущее звезды – на всякий случай.

Вздрагивает.

Так и есть, почему, почему, почему, не везет Эйкину, не везет, не везет, вот пожалуйста, не пройдет и нескольких миллиардов лет, как на одной из планет вокруг молодой звезды проклюнется жизнь…

Эйкин наматывает звезду. Говорит себе – он не видел этого. Не видел. не видел.

Эйкин идет вперед по времени. Потом назад домой. Домой. В дом, окруденный зимой. Несет тепло для очага, на радость Аглае, на радость Китти, на радость всем. Эйкин идет домой – а дома нет, что это, как это, почему дома нет, и Аглаи нет, и Китти нет, и Эйкина нет, то есть, еще немножко есть, но датчики показывают – сейчас не будет.

Эйкин не понимает, смотрит назад, не просто назад, а – Назад, смотит на звезду, которую только что навертел на веретено, смотрит траекторию звезды, куда она полетит дальше, вернее, уже не полетит – понимает всё…

Один час двадцать минут.

Три часа пятнадцать минут.

Двенадцать часов.

Три дня.

Две недели.

Привет, говорит Анна.

Привет, говорит Алан.

Сегодня Анна и Алан будут вместе. Надолго ли, неизвестно. В прошлый раз они целых полмесяца были вместе. Алан высчитывал, они каждый раз вместе все больше и больше. Только это ничего не значит, сегодня может быть две недели, а в следующий раз – полчаса или вообще полминуты, как в первый раз, когда Алан толком и не понял, что это было, и Анна тоже не поняла.

На картинке Алан. А на другой картинке Анна. То есть, не Алан и не Анна, у них в книжке имен нет, это Алан их так назвал, потому что похожи. Вот человек стоит на фоне огромного мегаполиса, где облака проплывают на уровне верхних этажей, где город закручен сам на себя причудливыми магистралями – это Алан. А вот девушка стоит на балконе старинного дома, это Анна.

Когда Анны нет, Алан открывает книгу и смотрит.

Анна и Алан.

Нет, ну что вы, говорят в паспортном столе, какая она вам жена, вы сами подумайте, как она может быть вашей женой. А если я её сюда приведу, спрашивает Алан, и мы распишемся, спрашивает Алан. Ничего вы не распишетесь, отвечают в паспортном столе, она же не отсюда. И что, что не отсюда, ругается Алан, вам что, межрасовые браки не нравятся или межвидовые, или еще какие. Да не в этом дело, говорят в паспортном столе, а в чем дело, объяснить не могут.

А сегодня было всего двенадцать часов. Алан засекал.

Закрой, закрой, кричит Анна, бросается на Алана, захлопывает книгу, прячет на полку. Алан не понимает, вроде так хорошо в книге было, вот Анна, вот Алан, а Анне не понравилось.

А Анна говорит – закрой, закрой.

И никогда не открывай больше.

И Алана обнимает. Алан думает, надолго ли. Он еще не знает, что сегодня всего на полчаса.

А вот один лист, а вот другой лист, говорит Прозорович, это фамилия такая. И два листа складывает. А вот теперь они вместе, говорит Прозорович. А вот снова отдельно. Алан кивает. А вот два трехмерных мира, говорит Прозорович. Где, спрашивает Алан. Ну, один здесь, один там, говорит Прозорович. Вот они соединились, вот они вместе. А вот они снова порознь. Стоп-стоп, говорит Алан, не может такого быть, они друг на друга накладываются, но все равно порознь. Не может быть, говорит Прозорович. А есть.

Алан обнимает Анну, говорит – больше никогда-никогда не откроем. Никогда-никогда, соглашается Анна. Книга закрыта. А Анна с Аланом вместе уже три года. А в паспортном столе все равно руками разводят, ну да не век руками разводить будут. Алан боится, надолго ли. Навсегда, говорит Анна. Как так, говорит Алан, ты что, договорилась с ними, что ли. Ага, говорит Анна. Алан смотрит на Анну и понимает, тут что-то не так.

Что ты с ними сделала, спрашивает Алан Анну, показывает куда-то вверх, вверх, что ты с ними сделала. С кем сделала, не понимает Анна. С ними, которые наши страницы перелистывали. Что ты, про что ты говоришь вообще, не понимает Анна. Алан смотрит на неё, видит – она все понимает. Алан тоже все понимает, что сделала Анна. Не говорит.

А сегодня умерли еще трое из тех, кто открывал книгу. Алан держит книгу, не открывает, нет, нет, нет. Думает бросить в огонь, да где здесь взять огонь, это у Анны камины в каждой комнате, а здесь огня днем с огнем не сыщешь. Алан не бросает книгу в огонь, что-то подсказывает ему, что так будет еще хуже.

Алан и Анна ложатся спать, Анна дует на светильник, пытается погасить, Алан смеется, щелкает выключателем. Вспоминает, вроде есть какие-то светильники, которые гаснут от дуновения, надо прикупить парочку.