Эти слова Луи говорил громко, спускаясь по лестнице. Наконец они растаяли в тишине ночи, а потом и шаги.

— Ты не прав, ma douleur… Видят Боги, как же ты не прав, просто иное ты не готов пока увидеть…

Комментарий к Встреча

1. mon chéri (тут и далее фр.) - дорогой

2. ma douleur - моя боль.

========== Love-lies-bleeding, или прогулка среди могил ==========

Лестат закрыл глаза, боль преобразила его лицо. Мне показалось, что передо мной его двойник — живое, раненое, глубоко чувствующее существо, которого я никогда не знал. («Интервью с вампиром»)

Так не честно! Не честно, Луи!

Слова звучали в голове вампира, повторялись снова и снова. Когда он быстрым шагом шел по ночным улицам, когда вгрызался в шею очередной жертве. Он зашел в квартиру, которую снимал на Бурбон-стрит, и хлопнул дверью.

Лестат мог бы им гордиться. Теперь Луи убивал почти без сожаления. После ее смерти он стал пустым сосудом, какая-то его часть умерла. Он безумно любил ее и оберегал, даже несмотря на то, что она была чудовищем, но она была ребенком! Его бессмертным ребенком! Он прощал ей все…

— Я променял тебя на нее… — сокрушенно прошептал Луи и упал на диван. — А я ведь испытывал к тебе влечение, Лестат! Я даже думал, что влюблен в тебя, я ненавидел тебя, я восхищался тобой и осуждал. Я иной раз ловил себя на мысли, что хотел бы почувствовать твои губы на своих губах, но я боялся… и сегодня не сказал тебе этого… не смог…

Мужчина нервным жестом провел рукой по волосам, убирая с лица длинные пряди.

— Если бы ты сказал раньше, что влюблен… если бы я знал… все могло бы быть иначе! Все могло бы быть иначе в то время, когда мы жили вместе! Я не уверен, но возможно…

Да. Так нечестно. Он поступил с ним нечестно. Он должен был быть сегодня более терпеливым и более решительным, тем более учитывая его состояние, ведь это по его вине… И тут в голове раздался знакомый голос: «Нам бы пришлось постоянно искать места для уединения, потому что Клодия не дала бы нам спокойно наслаждаться друг другом. Она была весьма жадной до внимания девочкой и жутко тебя ревновала. Эта дитя просто извела бы нас! Нашу любовь она бы отказалась принять!»

— Были еще времена до того, как Клодия ворвалась в нашу жизнь…

Луи прижал тыльную ладонь к губам, словно испугавшись собственных слов. Как только Лестат признался в чувствах, Луи как громом ударило. Он прирос к полу и первые мгновения не мог поверить своим ушам. Он прекрасно знал, что Лестат бисексуален, тот даже больше предпочитал мужчин, чем женщин, но то, что он любил его и еще говорил об этом с такой горячностью!

Да, он говорил не раз за полвека и иной раз это звучало как ирония, шутка, как раз после того, как он признался ему во время пожара их дома. Луи, обессиленный, упал в горевшем доме, который сам же и поджог, и тут раздался звон разбившегося окна — это Лестат ворвался в дом, чтобы спасти его. Прежде, конечно же, успев наорать на него.

Лестат серьезно и как показалось Луи, с некоторым смущением смотрел ему в глаза и восклицал:

— Я люблю тебя, болван! Поэтому и спас тебя из огня! Я не мог позволить…

И тут он протянул руку и провел самыми кончиками пальцев по запачканной сажей щеке Луи, прошептав:

— Какая кожа!

Тогда Луи обожгло от этого нежного прикосновения, будто огнем. Он растерянно смотрел на прекрасное лицо, которое сейчас не казалось ни высокомерным, ни надменным, ни гордым, ни преисполненного сарказма или раздражения. Лестат был в замешательстве, со странной задумчивостью и так серьезно вглядываясь в его лицо, что смущал Луи еще сильнее. Тонкие пальцы с изящными длинными ногтями, напоминающие прозрачное стекло, коснулись приоткрытых губ и задержались там, несмело поглаживая их… А затем Лестат приблизил свое лицо и тут… Луи отшатнулся.

— Не бойся… я не кусаюсь, — голос понизился до интимного шепота. Уголки прелестных губ маркиза дрогнули. — Иди сюда… не бойся…

А Луи испугался. Испугался как никогда в жизни. Лестат не настаивал, и не делал попыток не взять его силой, ни даже поцеловать. Как часто потом Луи ловил себя на мысли, что если бы он проявлял настойчивость, аккуратно, постепенно, то он, возможно, сдался бы. Ведь Лестат первый, кто заставил его думать в этом направлении.

И потом все было не то. Сам он так и не решился, а Лестат его более никогда не касался… так. Так по-особенному. Да, он иной раз ловил на себе его взгляды и такими взглядами не смотрят просто на друзей или компаньонов, иной раз он касался его руки… мог приобнять, даже поцеловать — быстро, не глубоко, почти что как бы случайно, но… Да, для Луи эти все поцелуи и касания выглядели почти как ирония, как насмешка и он полагал, что это от чрезмерной эмоциональности его компаньона, либо тот играл с ним, так, не более.

Мысли о ночной встречи проносились снова и снова. Луи спрашивал себя, что делать ему, пока на горизонте не занялся рассвет. Ему не хотелось спать, гроба не было — неудобно возить с собой гробы. Сейчас с этим сложнее, могут последовать вопросы. Достаточно лишь выбирать комнаты, или номера гостиниц с плотными шторами. А если он решит остановится подольше, то снимет дом.

Новый Орлеан — он лишил его покоя. Ни этот день, ни все последующие Луи не мог уснуть и каждую минуту думал о мужчине, истощенным жалким поеданием крыс и говорящем ему слова любви…

А он назвал его трусом…

— Помнишь, каким я был? — вспоминал Луи мечтательный тон Лестата. — Помнишь, каким вампиром я был?

— Ах, Лестат, у нас ничего не выйдет… ничего не получится…

«Ты убеждаешь себя в этом, чтобы вновь исчезнуть? Твоя вечная депрессия и нерешительность, твой персональный внутренний ад мешал вам. Мешал тебе»

Нет, это не голос Лестата, это его внутренний голос говорил ему это.

Текли дни, недели, Луи не уезжал. Его удерживала сила, которой он не мог противиться. Он не подходил близко к тому дому, но не раз смотрел на него издалека и вот сегодня брел по кладбищу Лафайет, гладя холодный, светло-серый камень надгробий. Когда-то они бродили здесь вдвоем… Он потерял покой, слова блондина взбеленили ему душу…

— Черт… надо было сразу покинуть дом… даже вообще не заходить в него и думать, что он умер! Погиб от моих рук или от чьих-то других! Или вышел на солнце… Но Лестат слишком сильно любит себя, чтобы сделать это… хотя сейчас, посмотрев, как он влачит жалкое существование, я уже не уверен… — Луи опустился возле одного из надгробий, которое от времени пошло глубокими трещинами. — Я ведь почти забыл его! — мужчина облокотился о могильный камень и прикрыл глаза. — Боже, кого я обманываю! Я никогда не забывал его… я уступил ей… я считал, что поступаю правильно и сейчас хотел уйти. Очень хотел. Я даже испытал довольство, что он в таком ужасном состоянии, правда совсем ненадолго, на несколько секунд я почувствовал нечто сродни удовлетворению, затем мне стало жаль его, затем пустота, а затем… после его слов… Господи, как я слаб!

Ворона, шумно хлопая крыльями, опустилась на надгробие, возле которого сидел Луи. Мужчина поднял голову и посмотрел на большую черную птицу. Она смотрела на него черным глазом, слегка наклонив голову, будто слушала.

— Мудрая птица… кажется, ты все понимаешь.

Птица каркнула и Луи усмехнулся.

— Мерула!

Де Пон дю Лак повернул голову, слушая тихие человеческие шаги. Вот через пару минут из-за поворота показалась мужская фигура.

— Простите, она может быть весьма любопытной! Мерула, не доставай человека!

— Да ничего, — Луи поднялся, отряхиваясь. — Ручная ворона — это довольно необычно.

— Да не то слово! — человек подошел ближе, добродушно улыбаясь.

Луи окинул его оценивающим взглядом: на вид слегка за сорок, одет прилично, по современной моде, приятно пахнет, но, видимо, немного чудаковат, раз разгуливает с птицей по кладбищу. И еще — Луи совершенно не хотелось его крови, хотя он не ел уже вторые сутки.

— Непослушная бестия… Простите, что потревожили!

— Мерула это же с латыни… черная птица?