Пауза. Глаза в глаза. Лестат сделал над собой усилие и приподнялся с кресла, но стоять твердо не смог.

— Ты жалеешь меня?

Луи не ответил.

— Ты что, чувствуешь отвращение?

Луи незаметно вздрогнул, настолько голос Создателя был сейчас неподдельно горьким.

— Мне пора, Лестат… — голос упал до шепота.

— Зачем же ты тогда пришел? — закричал что есть мочи блондин.

— Из любопытства… — и мужчина сделал несколько шагов, намереваясь покинуть помещение.

— Я ненавижу тебя, Луи! Ненавижу тебя! Ты пытался убить меня не раз, хотя я тебе ничего не сделал! — закричал Лестат надломленным голосом, а потом осекся. Последние слова он произнес сам себе и очень тихо, не зная наверняка, расслышат ли их: — Я ненавижу и люблю тебя, Луи. Ты убивал меня не раз, а я не мог причинить тебе вред… потому что любил… лю-бил…

Луи остановился и прислонился к стене.

Он расслышал.

Лестат более не видел его, но слышал, что он здесь, чувствовал его запах, такой родной, такой любимый. Через несколько безумно-долгих минут Луи поджал губы и вновь показался перед Создателем.

— Ты говоришь мне все это зачем? В надежде выйти отсюда? Да?! — он рявкнул, приближаясь к де Лионкуру в один удар человеческого сердца. — Ты врешь мне, чтобы я дал тебе спасительной крови и тем самым освободил от этого, — он порывисто обвел руками мрачное помещение, — плена?

— Нет…

Кресло с шумом отъехало по полу и ударилось о стену. Луи тенью навис над слабым сейчас и немощным Лестатом и прошипел ему в лицо:

— Врешь!

— Насчет чего? — в непонимании Лестат уставился на него, он даже не сразу понял, что его шепот расслышали.

— Ты специально! — Изумрудные глаза пылали огнем негодования.

— Я не понимаю…

— Специально, чтобы заставить меня помочь тебе! — прорычал Луи в сантиметре от лица вампира. Вампира, за которого, стоило бы ему шевельнуть бровью, отдали бы многое и женщины, и мужчины. — Ты не любишь меня! И никогда не любил!

Слова, брошенные в лицо, оглушили Лестата. В первые секунды он сидел, окаменев, не в силах вымолвить ни слова. Тонкие пальцы непроизвольно собрали и сжали в кулаке плед, коим были прикрыты ноги.

— Что? — упавшим голосом.

— Что слышал! — Луи почти кричал. — Ты никогда не любил меня, ясно тебе? Ты любил только себя! Обожал только себя!

— Подожди… — еле слышно, одними губами.

— Ты чертов эгоист, любящий только себя!

— Нет же…

— Мы с Клодией только и жили в страхе, когда ты нас погубишь!

Лестат ударил по коленям, скрипнув зубами. Луи шумно выдохнул и отступил на пару шагов. Он тяжело дышал, плечи поднимались, грудная клетка вздымалась и опускалась.

— Я дал ей вечность, позволил остаться с нами, чтобы создать семью… нашу семью, удержать тебя со мной, дать тебе друга! Я старался для тебя же и вот что получил!

Луи молчал, тяжелым взглядом смотря на того, с кем провел семьдесят лет.

— Так зачем ты заговорил о любви, а, мой друг? — нотки иронии послышались в некогда столь сладком, но сейчас хрипловатом и немного скрипучем теноре.

— Не важно, — глухо сказал мужчина. — Забудь!

— Забыть?! Нет уж…

— Я… пойду…

— Бежишь? Удираешь, да, mon chéri?

— Не называй меня так, — скрипнул зубами Луи.

— Ты болван, Луи. Не видишь дальше своего носа, — просипел Лестат и, откинув голову, прикрыл глаза.

— Эти твои обращения сводят зубы…

— Да? Очень жаль, — совершенно безжизненно.

— Так чего я не вижу?

— Ты же хотел уйти, кажется, — холодным тоном.

— Да! Я ухожу, — поспешно отозвался Луи и быстрым шагом стал удаляться.

— Я всегда любил тебя, поэтому бы и пальцем не тронул, в отличии от вас всех…

Луи вновь остановился, что-то было в тоне Создателя… Когда-то, очень давно, он уже говорил, что любит его…

— В каком смысле ты любил меня? — Луи вновь выступил из-за стены.

— А в каком еще можно любить? — Окрысился маркиз.

— Любовь разная бывает, мой светловолосый ангел тьмы! — с нескрываемым сарказмом, на что Лестат лишь выдал скупую усмешку.

— И почему это тебя волнует, я повторяю свой вопрос? А? — Лестат сделал порывистый жест рукой, поддавшись вперед. — Какого черта это волнует тебя, Луис?!

А тот смотрел на прекрасного мужчину, поражающего в свои лучшие времена красотой всех, кто имел возможность любоваться им. Стоило ему захотеть — постели не то что Парижа, а всей Европы были бы у его ног! Да и сейчас было видно, что он безумно, неправдоподобно красив, даже почти иссохнув, с серой, нездоровой кожей, на которой виднелись рубцы, да не зажившие язвы и грязными, прилипшими ко лбу грязными волосами — он оставался красивым.

Он всегда будет красив для него, более того — он всегда будет владеть его сердцем, Лестат даже не догадывается, насколько сильна его власть над ним.

— Что замер, а, Луи? — язвительность так и сочилась. Лестату было больно, и Луи почувствовал это.

Он, сцепив руки замком за спиной, прошествовал к разбитому окну и посмотрел на небольшой, давно запустевший сад. Унылость, одиночество и беспредельная тоска шла от каждого камня, от каждого сорняка, от каждой травинки. Тут и там шуршали полчища крыс, раздавались хлопанье крыльев ворон и летучих мышей. Неподалеку проезжали машины, где-то раздавались голоса людей. Луи понимал, что люди инстинктивно обходили это место стороной, а те, кто все же заходил сюда — пропадал с концами. Лестат был очень слаб, но не настолько, чтобы не убить человека.

Запах старой смерти. Запах одиночества, увядания, сырости и страха.

Молчание длилось долго, Лестат сидел, не шевелясь, и неотрывно наблюдал за мужчиной — с надеждой, которую он плохо сейчас прятал и болью в глазах, которые единственные из всего облика оставались прежними — такими же яркими, небесно-голубыми и пронзительными.

— Ты сказал, что любишь меня… я так понял, не как друга, или брата, или как отец сына…

— Боги, Луи!

— Ты можешь не восклицать, а просто ответить? — усталый, тихий, вкрадчивый голос заставил понизить тон.

Лестат в непонимании уставился на спину мужчине и уже спокойнее сказал:

— Нет, не так, Луи, только я не могу взять в толк…

— А если ты врешь мне сейчас, чтобы получить желаемое?

— Что желаемое, что? — не выдержав, надтреснувший тенор поднялся до крика. — Не изводи меня, Луи! Мне и так досталось по вашей с Клодией милости!

— Она мертва… — и прежде чем Лестат что-либо ответил, добавил: — Но сейчас не об этом. Сейчас не время, и не место.

— Я тебя не понимаю… И к большому сожалению как твой Создатель не могу читать твои мысли. — Луи не издал ни звука, поэтому Лестат продолжил: — Так к чему весь этот разговор?

— Ты мне сказал, что любишь меня, — на этих словах баритон упал до еле слышимого шепота, а потом вновь обрел прежнюю силу, — чтобы я помог тебе выйти отсюда и помочь влиться в современный мир, или есть другая причина?

— Ох, братец, что за дурацкие вопросы? Как я могу говорить это специально, в надежде, что ты мне поможешь, если я уверен, что они не подействуют никак на тебя!

— Тогда зачем…

— Они просто вырвались у меня! Непроизвольно! Вырвались, Луи! И где-то глубоко в душе я просто хотел, чтобы ты знал это!

Луи повернулся, смотря в горящие живым огнем глаза — это не было лицо мертвеца. Взгляд Лестата прожигал насквозь, мужчине казалось, что он мог прочесть мысли любого, проникнуть в самые потаенные уголки души, но в голову Луи он не мог проникнуть. И он был рад этому.

— Знал, перед тем как покинешь меня навсегда! Снова!

Неподдельная боль сквозила в голосе, мышцы лица дернулись, Лестат весь сжался, словно вот-вот ожидая страшного удара. Мужчина напротив пошевелился, сделав несколько шагов навстречу. От кресла его отделяла теперь пара шагов. Луи изо всех сил старался не показать растерянность и нерешительность, но ему этого не удалось.

— Не жалей меня, — прошептал де Лионкур. — Я не вынесу. — Он отвернулся и стал смотреть на сад. Лицо приняло каменное выражение, за ним он силился спрятать все эмоции, душившие его.