― Пусть так и будет.
Екатерина усмехнулась, притянула дочь к себе, поцеловав в лоб, и крепко обняла за плечи.
― Я не смогу без тебя, ― прошептала Серсея, устраивая голову на материнской груди. Слёз не было ― видимо, она выплакала всё, что могла. Внутри была лишь свербящая тоска, грусть и пустота от мыслей, что Екатерину Медичи действительно могли казнить.
― Ну-ну, моя маленькая девочка, моя звезда, ― Екатерина стала несильно раскачиваться, укачивая шестнадцатилетнюю дочь, точно шестидневного младенца. ― Все дети рано или поздно вырастают, их родители погибают. Ты сама скоро станешь матерью, ― королева заправила светлый локон за ухо дочери, ласково ущипнув её за бледную щеку. ― В первые дни я даже помыслить не могла о тебе и Нострадамусе, и думала, что это всё из-за того, что он слишком взрослый мужчина. Но в итоге ― ты взрослая, умная, сильная и прекрасная женщина. Ты была готова стать женой, а скоро станешь матерью сама. Я молю Господа, чтобы увидеть твоего ребенка. Потом ― и умереть не страшно.
― Я люблю тебя, мама, ― прошептала Серсея, сильнее прижимаясь к Екатерине, будто в любой момент солдаты могли ворваться в темницу и оторвать их друг от друга.
― И я тебя, ― шепотом ответила Екатерина. ― Ну всё, хватит слез. Возвращайся к мужу. Ты должна быть красивой и сильной. Ты будешь хорошей мамой.
― Такой, какой была ты для меня.
Екатерина улыбнулась. Почему-то признания в любви от своих старших детей она всегда ценила превыше всех остальных. Возможно, потому что Франциск и Серсея уже выросли, у них была своя жизнь, и они не так часто позволяли показать свою привязанность.
В свою комнату Серсея возвращалась в приподнятом настроении. По пути ей сообщили детали произошедшего сегодня утром, что какая-то горожанка с криком: «Смерть бастардам!», полоснула Баша по горлу ножом. Царапина оказалась не очень глубокой, Баша она не убила, но инцидент быстро предали огласке. Именно это привело Марию в темницу Екатерины ― юная королева пыталась вытащить из королевы Франции признание, но вполне ожидаемо не получилось. Мария помышляла себя талантливым игроком, забывая о том, через что прошла Екатерина и как хороша она в играх вроде этой.
Камила позаботилась об ужине, и, войдя в комнату, Серсея внезапно осознала, как сильно голодна. Она села за стол, привычно высчитывая, что на ужин супруг не явится.
― Серсея, ― привычно окликнул её Нострадамус, входя в комнату. Принцесса подняла на него взгляд и, осознав, что почти всё это время трапезничала одна, слегка виновато улыбнулась.
― Прости, хотела тебя дождаться, но не получилось.
― Ты съела всё? ― удивленно спросил Нострадамус, прикидывая, каким должен был быть ужин на двоих, и сколько осталось теперь.
― Да. Сытный ужин получился, ― потупила она глаза, и внезапно услышала смех.
Нострадамус подошел и погладил её по голове, точно ребенка, которого застали за какой-то шалостью. Он был доволен, что принцесса по всем признакам шла на поправку ― и в физическом, и в моральном смысле. Последние события стали слишком сильным поворотом для неё, но визит к матери, судя по всему, вернул Серсее силы бороться.
― Не смешно, ― обидчиво дернулась принцесса. ― Не ем ― плохо, ем ― тоже плохо.
― Я не сказал этого. Я рад, что ты в порядке.
Серсея слегка надменно прищурилась, глядя на супруга, но на присевшего рядом с ней Нострадамусом это не произвело никакого эффекта. Муж положил руку ей на затылок и, притянув ближе, поцеловав в лоб. Нострадамус всегда так делал, когда стремился подчеркнуть свою заботу о ней. Серсея улыбнулась. Она порывисто обхватила мужа за шею, потянулась к губам и впилась в них поцелуем. Внутри что-то вспыхнуло, что-то знакомое и обжигающее, но не такое сильное, как прежде.
***
Серсея добилась того, чтобы хотя бы изредка Екатерина навещала её. Добилась она этого, конечно, обманным путем ― перед стражей разыграла несильный приступ, предварительно предупредив Нострадамуса, но всполошив ничего не знающих Франциска и Екатерины. Впрочем, брат отреагировал более, чем хорошо ― угрожая стражникам именем короля, он пообещал, что сам отрубит головы всем, если с его сестрой что-то случится. Поэтому раз в день ― на обед ― Екатерина могла покидать свою темницу, чтобы провести время с дочерью. Это было более чем удобно, и хотя дофин с королевой немного злились на сговорившихся супругов, положение вещей улучшилось. Мария и Себастьян совладать с этим не смогли ― всё-таки, пока что Франциск оставался старшим наследником, а Серсея ― любимой дочерью Генриха, находящейся в положении, а учитывая, что малейшие волнения плохо влияли на неё самочувствие, никто не хотел ощутить на себе ярость короля, а также опасной королевы Медичи и прорицателя, которые, без сомнения, устранили бы виновника волнений беременной принцессы. Поэтому на все приказы королевы Шотландии и бастарда слуги и стражники лишь отводили глаза и говорили, что ничего сделать не могут.
Франциск с удивлением обнаружил, что тактика устрашения более чем действенная. И что сам готов схватиться за меч, если сестру кто-то обидит. Он и раньше это знал, но никогда не думал, что будет спокойно относиться к тому факту, что он просто отрубит голову мечом стражнику, который скажет «нет» Серсеи и заставит её волноваться.
Но, помимо этого, кое-что ещё радовало всех троих ― Серсея шла на поправку. Франциск краснел, когда замечал, Екатерина радовалась, а Нострадамус просто был доволен, но все они видели ― леди Нострдам наконец-то преодолела болезненную для своего положения худобу. Её заметный живот больше не выделялся яркой округлостью на тощем теле, она сама приобрела подходящие для положения формы. Бёдра слегка увеличились, немного, но заметно, грудь пополнела, и даже руки и ноги слегка окрепли. Талия её оставалась немного узкой для девушки в положении, но Екатерина говорила, что это не страшно ― у неё, худой и тонкой с рождения, талия менялась на какие-то нечастные сантиметры, и то уже на последних сроках. Нострадамуса не очень волновал внешний вид жены, его больше тревожило её состояния ― аппетит у Серсеи прибавился, как того и требовалось, конечности не оттекали, спина не болела, а тошнота, слабость и сонливость, так досаждающие супруге на первых месяцах, наконец прошли.
Серсея расцвела ― иначе и не скажешь. В глазах мужа она стала ещё прекраснее, чем раньше, ещё желаннее, и никакие робкие замечания о её внешности его не волновали. Серсея просто не понимала, что с первой беременностью уходит её девичья худоба и некоторая угловатость, что на смену ей придет женская красота и зрелость, и немного стыдилась полноты. Нострадамус убеждал её в ином всеми правдами и неправдами, всеми силами, но главным аргументом стало то, что и для ребенка, и для Серсеи всё идет на благо. После этого Серсея не заикалась об этом, и с уже хорошо знакомой радостью принимала ласки мужа.
С момента отъезда короля прошло чуть больше недели, Франциск вернулся вчера вечером и сообщил, что кое-что нашел. На одном из приемов прощений от крестьян была приведена девушка-воровка, Иззабель, которая является племянницей Дианы де Пуатье. И еретичкой, её отец был осужден за предательство. Франциск провёл время, подготавливая ложные письма, где Изабель просила Себастьяна о помощи, ссылаясь на их общую веру; в ответе Баш сокрушался по поводу казни своего дяди-предателя, и хотя Франциск оказался достаточно умен, чтобы не написать это прямо, между строчек угадывалось обещание поквитаться за это. Письма были талантливо составлены, Серсею они привели в восторг. Франциск пока оставил их сестре, решив посоветоваться с матерью, а сам занялся… чем-то. Он был задумчив в последнее время, и Серсея снова немного тревожилась.
Утром небо было пронзительным в своей голубизне, солнце заливало комнату. Екатерина вошла в покои супругов, привычно постучавшись. Серсея впервые за долгое время выспалась и пребывала хорошем расположении духа, что также радовало её и мужа. Нострадамус что-то рассказывал ей с легкой улыбкой, а Серсея, несмотря на увлечения завтраком, внимательно его слушала. Подобная идиллия порадовала королеву Франции.
