Мария и Себастьян практически синхронно побледнели, Генрих переводил удивленный взгляд с одного ребёнка на другого, удивленный резкостью. Екатерина притихла, с интересом глядя на своих детей. Хотя и она бы предпочла, чтобы Серсее здесь не было.
Взгляд Генриха упёрся в живот дочери, и острая судорога пробежала по его лицу.
― Иди в свою комнату, Серсея! ― приказал он ещё до того, как принцесса успела возмутиться.
― Ни за что! ― ощетинилась принцесса. ― Это женщина ― королева Франции. Ей никто не навредит, а если посмеете, я обращу на вас весь небесный огонь! ― Генрих сделал шаг назад. Франциск стеной вырос перед матерью, с яростью глядя на короля, но внимание того было приковано только к дочери. Принцесса перевела холодный, как зимняя стужа, взгляд к молодой королеве, застывшей чуть в стороне. ― Вы яблоко раздора, Мария, королева Шотландии. Французский двор никогда не был спокоен, однако с твоим появлением всё стало ещё хуже, ― принцесса до крови вцепилась в свою руку. Ей вдруг невыносимо захотелось придушить молодую королеву подушкой, предварительно переломав все кости в юном теле. Это она, она виновата. Они оба.
― Прекрати, Серсея! ― зарычал Генрих, но он словно примерз к месту, и спустя мгновения Франциск понял, почему. Серсея была полностью дочерью Екатерины Медичи, королева Франции стоила для неё больше, чем король, и отец всегда боялся их противостоянию, зная цену этой любви. Кроме того, сейчас Серсея была беременна, и, хотя Генрих не признался бы в этом, он следил за самочувствием дочери.
― Как я могу, отец? ― зашипела она. Внизу живот резануло болью, но принцесса не обратила на это особого внимания. ― Ваши с Екатериной дети родились законным наследником, Баш был любим отцом и матерью, а меня Диана бы утопила в колодце, если бы я раздражала её своим плачем. Прекратить — значит забыть о том, что всё, чем я сейчас владею, дала мне моя королева, моя мать.
Внутри неё кто-то толкнулся, словно поддерживая слова матери.
― Наша мать! ― с согласием вскинулся Франциск. В глазах Марии что-то мелькнуло ― упрёк, обвинение в предательстве? Конечно, ведь они с Башем свято верили, что таким образом спасают дофина от смерти, и не подозревали, что влияние сестры на Франциска куда больше. Серсея заставила его сражаться за его будущее. ― Всё на свете она делала ради своих детей, из-за нас, а ты смеешь угрожать ей казню, отец?
― Если с матерью что-то случится из-за всех вас, я уничтожу Францию, спалю её дотла! ― прохладно пообещала Серсея, и вдруг с удивлением Генрих осознал, что дочь способна это сделать. Обычные человеческие чувства словно выгорели, остались только злоба и желание отомстить, чередующиеся с мучительной апатией и ощущением полного бессилия.
Он смотрел на неё и не узнавал. Его дочь выглядела как дочь ― а на деле нет. Ненависть впервые за последние дни захлестнула леди Нострдам, у неё помутилось в голове, в глазах потемнело, как часто с ней происходило в моменты самого сильного гнева. Приступы ярости просто уничтожали её морально и физически, но во время них она ощущала невероятную, животную силу, способность убить, а ещё лучше — замучить до смерти.
Генрих неожиданно понял, что не способен противостоять дочери. Это было не в его силах ― бороться с родной кровью, чтобы не происходило вокруг.
― Екатерина, проводи Серсею в её покои, ей вредно волноваться, ― неожиданно спокойно приказал Генрих и внимательно посмотрел в лицо леди Нострдам. ― С твоей матерью ничего не случится. Пока.
Она хотела было возмутиться, но Екатерина вдруг подчинилась ― королева подошла к дочери и обняла за плечи, уводя прочь. Франциск напоследок одарил отца суровым взглядом, ненавидящим ― Марию и Себастьяна, и вышел вслед за матерью и сестрой. Мария порывисто выдохнула, сжимая руку Баша и отступая ему за спину. Даже не видя сейчас принцессу Серсею, Мария ощущала её злобное торжество, мрачное предвкушение, видела полные жестокости картины, крутящиеся в голове оскорблённой девушки. Она вступила в опасную игру, и если малодушно полагала, что у неё есть шанс изменить устой Франции, справиться с её королевой, то она совершенно забыла про ту дочь Екатерины Медичи, которую за глаза ― и иногда в лицо ― называли королевской коброй.
Кобра была ядовитой, а Мария была её жертвой.
Екатерина крепко держала Серсею за плечи, хотя принцесса и сама шла спокойно и уверенно.
― Это был глупый и опасный выпад, ― покачала головой королева Франции, и вместе с тем, Франциск услышал в её голосе гордость за всё, сказанное в зале. Дети вступились за неё, даже если сын и не верил в предсказания, они пошли против отца, открыто осудив его решение, и всё это ради неё ― ради матери.
― А, по-моему, мы показали силу, ― возразил Франциск, не до конца, впрочем, в этом уверенный.
Екатерина покачала головой. Конечно, только благодаря Серсее, Генрих сегодня отступил, и даже дал слово, что с ней самой ничего не случится,
― Серсея? ― мягко позвала Екатерина. Принцесса посмотрела на неё, а в следующее мгновение её глаза стали пустыми и безразличными, закатились, и если бы не быстрая реакция Франциска, Серсея упала бы на холодный пол, но дофин был быстр. Королева не сдержала испуганно крика ― вид того, как её мгновенно побледневшая беременная дочь беспомощно повисла на руках брата в нескольких сантиметрах от пола, не могли оставить равнодушными Екатерину, любая мать не осталась бы в стороне. ― Серсея! ― громче позвала королева. Франциск окликнул стражу, и вдруг с ужасом заметил, как на светлом платье сестры между ног расплывается красное пятно.
***
Генрих ворвался в комнату дочери, как ураган, но практически сразу замер, пригвожденный к месту яростным взглядом тёмных глаз. Франциск советовал ему не ходить, и даже в открытую сказал, что именно Генрих виноват в том, что Серсее стало хуже, но король не мог не прийти. Он постучал в комнату, но вошёл, не дожидаясь ответа.
― Как она?
Генриху показалось, что за один этот вопрос прорицатель готов его убить. По крайней мере, смотрел он именно так.
― Плохо, ― холодно ответил прорицатель, снова обращая внимания к жене. ― У неё сильный жар. А волнения и постоянные попытки исправить ситуацию делают её только слабее.
― Так сделай так, чтобы она не вмешивалась! ― взорвался Генрих, доведенный до крайности неожиданным обмороком дочери, собственными интригами и слабостью. Посмотреть на Серсею он не мог ― вина душила изнутри. Его дочь отличалась весьма острым умом и нетривиальными талантами, она неизменно находила силы и не сдавалась, она побеждала — и это выдавало в ней ту королевскую кровь, какой ей посчастливилось обладать.
Нострадамус повернулся к нему полностью, кажется, с трудом отвлекая своё внимание от Серсеи. Прорицатель почти никогда не нравился Генриху, лишь в редкие моменты, когда только он и его удивительные способности врачевателя спасали кого-то из семьи Валуа в душе короля шевелилось нечто, похожее на благодарность и уважение. Возможно, такие крупицы срослись нечто в большое в тот момент, когда Генрих решил отдать единственную дочь ему в жены. Он не пожалел об этом решении ни на миг ― Серсея и Нострадамус дополняли друг друга, как небо и земная твердь, и король знал, что в случае чего, прорицатель сделает всё чтобы спасти свою жену. Возможно, даже спуститься за ней в царство мертвых, как в древних мифах, так любимых Екатериной.
Но в тоже время, любовь Нострадамуса к Серсее была непоколебимой и сильной, настолько, что уж точно не терпела людей, из-за которых принцесса страдала. Генрих был уверен, что будь он просто отцом Серсеи, а не королем, зять бы его уже ударил.
― Как можно приказать прекратить сражаться за мать? ― прошелестел Нострадамус, с плохо скрываемой злостью. ― Королева Екатерина спасла Серсею от бесславной и болезненной смерти в младенчестве, и Серсея чувствует к ней невозможную преданность. Она будет бороться до последнего момента, никогда не сдаться. Она никогда себе не простит, если с Екатериной что-то случится. Но вас… вас она возненавидит за смерть матери.
