Но сейчас прорицатель почему-то оказался не готов к этому. Вид плачущей принцессы волновал его, даже расстраивал ― это была не просто очередная пациентка, а его супруга, любимая и единственная. Нострадамусу понадобилось время, чтобы собраться и вернуться к лучине лекаря, а не озабоченного состоянием любимой супруги мужа.
― Я… я никогда не думала, что… хочу ребёнка. Я боюсь… что не смогу полюбить его, ― она попыталась вытереть слёзы, но они лились и лились, выжигая ей глаза, как ужасное чувство глухой тоски выжигало сердце.
― Ты полюбишь, ― спокойно произнёс он, ощущая лёгкое облегчение. Больно ей не было, просто переживала, а с этим он уж справится. Если раньше мужчина находил слова для пациентов, неужели не найдёт их для любимой женщины?
― Откуда вы всё это знаете? Ты, Екатерина… ― воскликнула принцесса как-то неестественно резко и по-детски.
― Потому что ты любишь себя, ― просто ответил Нострадамус как что-то само собой разумевшееся, и девушка удивлённо посмотрела на мужа. ― Когда родится кто-то, похожий на тебя, хотя бы характером, ты увидишь в нём друга и соратника. Увидишь в нем поддержку и опору, которую даст тебе только он. Потому что будет кто-то, кто будет любить тебя безгранично, намного сильнее меня. Этот ребенок будет обязан тебе своей жизнью, и ты никогда не забудешь этого. Ты полюбишь его, Серсея, ― хрипло, но уверенно произнес он, нависая над ней и пристально глядя в глаза.
Серсея всхлипнула, прикрывая глаза, и Нострадамус молча подал ей носовой платок, которым девушка промокнула глаза.
― Так у него будет мой характер? ― счастье озарило её лицо, когда эта простая мысль пришла ей в голову.
― В большей степени.
― Сложно тебе будет, ― Серсея игриво надула губки, но не смогла так сразу вернуться к обычному состоянию. ― Я хочу полюбить этого ребёнка… не только потому, что люблю себя. А потому что я люблю его отца, ― шепотом призналась она, поглаживая живот.
Нострадамус улыбнулся и потянулся к Серсее, поцеловав её в лоб. Принцесса сжала руки у него на плечах, наслаждаясь его присутствием, теплом, исходящим от любимого супруга. Оправданно или нет, но ей всегда становилось уютнее и спокойнее, когда прорицатель был рядом, и принцесса могла к нему прикоснуться, обнять его, поцеловать.
— Значит полюбишь, ― убежденно произнес мужчина, упираясь своим лбом в её. Он так же, как и она, наслаждался их близостью. ― Полюбишь человека, в котором будет часть тебя и часть меня. Не переживай из-за этого, хорошо? ― он полностью обнял её, прижимая к себе, целуя в макушку, ощущая хорошо знакомый запах пшеницы и вина, исходящий от её волос. Вторую руку положил поверх её живота. ― Время всё расставит на свои места. А сейчас у тебя есть другие причины для волнения, что мне, конечно, тоже не нравится.
— Это не делает меня плохим человеком? ― подавленно пробормотала Серсея, стараясь отогнать упорно возникавшие перед глазами картины.
Она просто… она просто хорошо питалась, слушала мужа и надеялась, что ребёнок родится здоровым.
― Нет. Ты ещё дитё, тебе нет и двадцати. Ты пытаешься понять себя и новые чувства. Просто дай всему идти своим чередом.
Серсея улыбнулась и легко коснулась его губ. Почти невесомо. Ощутив её сладкий поцелуй, Нострадамус прикрыл глаза. Принцесса углубила поцелуй, чувствуя мягкость и тепло чужих губ. Её состоянии было лучше, а тошнота отступила. Удивившись её напору, Нострадамус сперва отстранился, смотря то в глаза, то на губы Серсеи, а потом вновь накрыл их своими. Сейчас были только они и их личное счастье. Всё, что происходило за стенами покоев короля там и оставалось. Взяв Серсею за бёдра, Нострадамус прижал её ближе к себе, позволяя устроиться поудобнее и делать всё, что захочет она. Удивительно, как девушка выбивала из его головы любые мысли одним своим присутствием.
Металлический вкус во рту никуда не делся. Как и головокружение. Но теперь, по крайней мере, она знала, чем заняться, когда кошмары снова начнут мучить её.
========== двадцать один. ты смеешь угрожать ей казню, отец ==========
Серсея прожила при дворе всю жизнь и могла с уверенностью сказать, что никогда не видела его более разъярённым. Происходящем были недовольны все ― начиная с аристократов и знати, до последних слуг. И все они были недовольны тем, что бастарда собирались посадить на трон вместо вполне законного дофина от законной супруги. Смена престола наследия никому не была угодна, поэтому Серсея не сомневалась, что в случае чего, недовольная знать сметёт бастарда с престола быстрее, чем его убьет яд ― её или Екатерины.
Всё чаще Серсея задумывалась о том, чтобы просто приказать Габриелю избавит её от проблемы в лице Баша, но теперь бастард хорошо охранялся, и пришлось бы перерезать слишком много глоток, чтобы добраться до бастарда. Серсея ― кладя руки на свой живот ― не была уверенна, что справится с этим снова. Даже простой приказ изуродовать Диану дался ей непросто, теперь она несла ответственность не только за свою душу, но и за душу нерожденного ребенка. Она не могла так рисковать. Поэтому ей просто оставалось ждать.
Но Екатерина ждать не собиралась. Она решила, что сегодня Мария умрёт, значит так и будет. Серсея видела это в её взгляде вчера вечером.
Но утром девушку уже заботило другое. Во время беременности она не терпела рядом с собой фрейлин ― принцессе казалось, что они создают слишком много шума, да и от ощущения, что тебе постоянно дышат в затылок ей становилось не по себе. Если было надо, с ней ходила Камила, хотя всё чаще, каким-то загадочным образом, рядом с Серсеей оказывалась леди Лола, которая тоже оказалась не у дел из-за интриг своей королевы.
Поэтому всё чаще Серсея одевалась сама. Её живот не был ещё слишком большим, чтобы принцесса стала сильно неповоротливой, а с затягиванием корсета прекрасно справлялся Нострадамус ― он никогда не покидал комнату до пробуждения своей жены, видимо, стараясь компенсировать те дневные часы, что они проводили порознь. Поэтому Камила ― молчаливая и покорная ― только приносила платье, и после завтрака заплетала волосы принцессы. Большего от неё не требовалось.
Этим утром Серсея случайно уловила своё отражение в зеркале. Она была на четвертом месяце беременности, плавно перетекающий в пятый через несколько дней, если верить повитухам и любимому супругу, и её организм начал меняться. Возможно, принцесса не отдавала этому должное внимание, больше занимаясь интригами дворами или отношениями с мужем, но так или иначе это происходило. Она была в положении, ребёнок рос, и её тело менялось вместе с ним.
― Серсея? ― позвал её муж, но леди Нострдам не ответила. Она ещё вчера вечером задумалась об этом, когда, сидя у окна, задумчиво читала книгу, при этом рассеяно поглаживая декольте платье. Поняв, чем она занимается, принцесса убрала руку, кроме того, в тот момент в комнату вошёл Нострадамус, и девушка переключилась на мужа. Серсея не сразу поняла, что именно её смутило.
Утром новое ощущение никуда не делось, только будто превратилось в более чёткое. Леди Нострдам прислушалась к себе, отмечая, что тело стало более чувствительным, и это не удивляло, учитывая, что скоро её срок почти перевалит через половину беременности. Однако потом она взглянула на свою грудь, которая так тревожила вчера, и поняла: тело не только увеличило чувствительность ― оно преображалось всё сильнее. Живот вырос совсем немного и будто недавно, а теперь вслед за ним увеличивалась и грудь. Если ей не показалось.
Нострадамус закончил одеваться и подошёл к супруге, положив руки ей на плечи.
― Что-то случилось? Тебе больно? ― требовательно спросил прорицатель, несильно сжимая плечи Серсеи. Он уставился на неё, стараясь разгадать причину задумчивости и странной позы жены ― обычно она не любила так пристально разглядывать себя в зеркало. Серсея уже привыкла, что каждое их утро начиналось с вопросов и волнений ― её состояние не было стабильно-хорошим, как того желал каждый из её окружения, поэтому Нострадамус не знал, чего ждать от самочувствия жены, чего бояться, о чем тревожиться по-настоящему, а что требовало лишь минутного интереса.
