Он мог показаться простым, но для Серсее камни говорили больше слов. Бирюза ― по поверьям ― обладала высокими защитными свойствам, отгоняла нечистых духов, поэтому мамы украшали хотя бы маленьким кусочком кроватки своего чада, чтобы не позволить духам навредить ребёнку.

Чёрный янтарь ― камень с замечательными защитными свойствами. Считалось, что этот камень защищает человека от недобрых взглядов и злых слов, клеветы и зависти. Он защищает всё, что может дать новое — новые мысли, новые свершения, новую жизнь, по этой причине камень считался талисманом для беременных женщин, помогающий выносить плод и благополучно родить ребенка.

Серсея озабоченно приложила руки к животу. Правильно ли она поступила, что на следующий день после счастливого известия отдала приказ о том, чтобы наёмники изуродовали Диану? Ведь, как известно, грехи родителей несут дети и внуки, потомки до седьмого колена.

Леди Нострдам посмотрела на чёрный янтарь. Его было преимущественно больше, чем бирюзы. Камень активно противостоит любому источнику зла и насилия. Он защищает слабых и обездоленных, но в то же время его защита может быть неадекватной, то есть излишне жестокой, вплоть до полного уничтожения источника зла.

========== девятнадцать. я хочу, чтобы ты мне доверял ==========

Серсея догадывалась, что несмотря на видимые обстоятельства, Нострадамус был куда богаче, чем казалось. Генрих, даже если и не любил прорицателя, щедро платил за то, что тот врачует его и всю его семью. Когда короля одолевали мигрени, только Нострадамус мог спасти от них, благодаря ему Екатерина пережила свои последние роды, да и то, как он быстро лечил королевских наследников от лихорадки и других болезней не могло оставаться не вознаграждённым. Кроме того, наследие у мужчины тоже было приличное ― отец будущего предсказателя был нотариусом, дедушка торговал зерном и работал нотариусом в Авиньоне, а прадеды со стороны матери были врачами в Арле и Сен-Реми. О бедности речи не шло.

Поэтому, когда он узнал о беременности любимой жены, ничего удивительного, что он засыпал её всевозможными подарками. Эти предметы радости — самые роскошные украшения, самые прекрасные произведения искусства и даже пеленки для ещё нерождённого ребёнка, сшитые из привезенного с загадочного Востока шелка. На мягкой, невесомой ткани красовались королевские лилии, подтверждавшие, что девушка носит не простого ребёнка, а принца крови, какую фамилию он бы не носил. Но в уголке каждой пеленки была вышита буква «N», весьма красноречиво говорящая о том, кто был отцом этого ребенка.

― Это всё мне? ― широко улыбаясь, спросила Серсея, глядя на вещи в сундуках. Она поглаживала свой живот, в котором рос первый наследник семьи Валуа, наследник семьи Нострдам, её сын. Живот увеличился. Совсем немного, совсем чуть-чуть… Это невозможно было заметить со стороны, но стоило девушке провести по нему ладонью, и сомнения отпадали.

Нострадамус рассмеялся и, подойдя к жене, поцеловал её в макушку, надеясь, что из-за наличия подарков, из объятий Серсея не вырвется. Не вырвалась, более того ― прижалась крепче, укладывая руки на обнимающие её со спины широкие ладони. После радостного известия прорицатель окружил жену ещё большей заботой и ещё более щемящей сердце нежностью.

― Тебе.

Но какая-то грусть в глазах жены не укрылась от Нострадамуса. Мужчина мягко развернул Серсею к себе за плечи и ласково погладил по щеке.

― Ты чем-то расстроена?

― Диана.

Этого хватило.

― Понятно, ― лицо Нострадамуса исказилось знакомой, но всё ещё непривычной злостью, которую Серсея не привыкла наблюдать от обычно спокойного и степенного мужа, но которая неизменно появлялась, когда принцессу кто-то расстраивал. ― Ваши встречи всегда тебя расстраивают.

Серсея не стала говорить о своей встречи с Габриелем. Она вздохнула и покачала головой.

― Не буду думать о ней сегодня. Слишком хороший день, ― она лукаво улыбнулась и закинула руки на шею прорицателя, внимательно глядя в тёмные глаза. ― Ты знаешь, сколько у нас будет детей?

― Нет.

― «Нет» ― не знаю, или «нет» ― я не скажу? ― прорицатель промолчал, и его загадочная ухмылка была красноречивым ответом. ― Нострадамус, скажи мне! Нострадамус!

Её подхватили на руки, бережно и аккуратно прижимая к себе, ощущая под пальцами тёплую и мягкую кожу.

― Я не смотрю в наше будущее, пока оно меня не тревожит, ― сказал прорицатель. Кажется, разговаривать вот так, держа приятно потяжелевшую жену на руках, не доставляло ему трудностей. ― Если наша семья будет в опасности, то я не смогу игнорировать эти ведения. А пока ― пусть жизнь преподносит нам приятные сюрпризы. Я люблю тебя всем моим сердцем, я люблю тебя моей израненной годами, но всё ещё надеющейся на лучшее душой, я люблю тебя каждой клеткой моего временного тела, но даже когда тела не станет и душа уйдет в вечность, я буду любить тебя всю эту вечность. И смотря на тебя… я думаю только о том, как велика моя любовь к тебе.

Нострадамус знал, что принцессе всегда было приятно слушать его слова о любви к ней, это приятно льстило ей, окрыляло и вселяло надежду. А сам он был слишком влюблен, чтобы не говорить.

― Смотря на тебя, я думаю…

Серсея не продолжила.

Тошнота подошла к самому горлу, и Серсеи пришлось сглотнуть, чтобы подавить спазм, сжавший нутро. Она закашлялась, стараясь подавить тошноту, и Нострадамус обеспокоено опустил её обратно на пол. Ничего спрашивать не стал ― всё-таки, он был врачом, вёл беременности Екатерины, и, вероятно, знал о том, что с ней происходит намного больше самой Серсеи. Она почти не удивилась, когда он налил воды в стакан и развел в нём какие-то травы, после чего так же молча протянул жене. Серсея выпила всё сразу и без вопросов. Вода отдала чем-то кислым и пряным.

― В горле как будто ком, ― пожаловалась она.

― Токсикоз не самая приятная вещь при беременности, ― заметил Нострадамус. ― Но если ты будешь меньше нервничать и больше гулять на свежем воздухе, то он быстро пройдёт, ― прорицатель замолчал, словно засомневавшись, что должен говорить: его глаза прожигали жену насквозь, будто ища в ней что-то важное, что-то известное только ему.

Нострадамус показал ей, как выглядят необходимые травы, чтобы девушка могла приходить и брать их без его присутствия. Серсея клятвенно пообещала запомнить ― да и как можно было спутать мешочки с надписью «limon» и «mentha». Пара долек лимона в чае способны облегчить симптомы токсикоза, а мята принесёт будущей маме и малышу только пользу.

Но помимо физического недомогания ― который Серсея не могла не замечать ― её беспокоило ещё кое-что.

Принцесса всегда считала себя рассудительной и медленной на принятие тех решений, которые имели бы долгие последствия. Она долго размышляла, придумывала возможные варианты решения и смотрела, какое будет выгоднее. Так, даже казнь Монморанси она рассматривала с точки зрения долгой перспективы ― какие последствия, важно или не важно, и, если будут последствия, сможет ли она их решить. С возрастом её и так не по-детски острый ум заточился ещё больше, и на такие размышления не уходило много времени.

Поэтому Серсея точно знала ― её брак с Нострадамусом не будет разорван вскоре после свадьбы. Это решение, перед которым её фактически поставили, она обдумала, и ― помимо томления сердца ― высчитала для себя выгоду. Для себя и для него. Она знала, что Нострадамус ей дорог, и по прошествии какого-то промежутка времени она не устанет от него и от её любви. Серсея чаще всего была холодной и собранной королевской коброй, королевской любимицей, но кроме этого ― ей было шестнадцать, и она была той принцессой, которая хотела любить. Обе её стороны желали человека, который смог бы дополнять и ту, и другую. Нострадамус был именно таким ― взрослый мужчина, устоявшийся в жизни, далеко не глупый, безграничной верный ей и любящий.

Но этот ребенок… Этот ребенок вызывал в сознание принцессы раздор.

Её практическая сторона отнеслась к новости с позитивом ― первый ребёнок, первый внук королевской семьи, наследник Нострадамуса, который в будущем станет владельцем большого состояния через своих родителей и бабушку с дедушкой. Королевская кобра чувствовала, что на неё легла огромная ответственность.