― Пусть его казнят, ― решал Серсея. Генрих кивнул.
― Как пожелаешь, дочка.
― Казнь ― слишком милосердно, ― снова кинула Екатерина.
Серсея задумалась.
― Смотря какая казнь, мама, ― улыбнулась девушка. Она сделала красивый реверанс и, оставив родных в смешанных чувствах, вышла.
― Куда теперь? ― спросила Камила, скользя за принцессой бесшумной тенью. Серсея уже перестала её замечать, хоть и привыкла, что фрейлина всегда рядом. Сейчас гораздо меньше, но королевская кобра не жалела о пропасти между ними. Всему должны были быть границы.
― Мне надо в темницу, ― решительно ответила Серсея. Было ещё одно обстоятельство во всём этом, которое она хотела прояснить.
― Зачем? ― не скрывая удивления, спросила девушка. Серсея не ответила.
Придворных на пути не попадалось, тонкий аромат духов успокаивал. Она уверенно шла вперед, стараясь уловить своё отражение в каждом блестящем предмете по дороге. Никто не должен заметить её смятение, особенно пленник. У спуска в подвал фрейлины оставили принцессу, а стража безмолвно двинулась за ней по темному и холодному коридору.
Серсея не любила темницы. С ними у неё были связано своё болезненное воспитание. Они с Франциском были любопытными детьми, любили спорить и играть на желания. В тот вечер Серсея упросила брата пробраться в темницы. Как и у любых детей, делалось всё это на спор, и будущий дофин, подстрекаемый сестрой, не смог сдержаться. Кроме того, им тоже было любопытно ― темницы представлялись таким лабиринтом, как в древнегреческих мифах, и им хотелось побыть смельчаками.
Сложно сказать, повезло им или нет, но именно в этот день стражи поймали и доставили в темницы одного еретика. Генрих приказал его пытать, чтобы выяснить, где находятся другие, а пыточные были недалеко от камер ― если король считал, что пленник может что-то рассказать, то его сажали в камеры аккурат рядом с пыточной, и там показательно пытали человека. За два дня, как правило, пленник сдавался и рассказывал то, что от него хотели услышать.
Запутанными коридорами Серсея и Франциск подобрались к пыточной. Палач оставил на дыбе мужчину, который был ещё в сознании. Он лежал, закрыв глаза и пытаясь успокоить своё ноющее тело. Серсея и Франциск, какое-то время неловко потоптавшись, вышли, посчитав, что лучше сразу признаться родителям, что они сделали, и получить наказание, чем пробыть здесь ещё хоть немного. Они решили тихо прошмыгнуть мимо дыбы, но едва они вышли из ниши, как еретик изогнулся всем телом, и занёс свою тарабарщину. Серсея даже сейчас помнила его голубые глаза с лопнувшими капиллярами.
Испуганные, они закричали тоже. Серсея отшатнулась, наткнулась на какой-то механизм и… запустила его. Как же громко еретик взывал, когда принцесса привела механизмы в действие. Как же сильно он кричал, когда раскалённые пруты потянули его тело в разные стороны. Мучения несчастного прекратились нескоро: механизм успел содрать с его левой руки почти всю кожу. Палачи, увидевшие детей королевской четы в пыточной, были в настоящем ужасе.
Серсея не помнила, как и вывели с Франциском оттуда, но Екатерина как-то упомянула, что, мол, Серсея и Франциск в обнимку забились в угол и не разговаривали почти неделю после этого случая. Генрих велел высечь стражей, которые так халатно отнеслись к делу. Екатерина ещё два дня отпаивала дочь и сына разными успокоительными веществами и… у Серсеи запылили щеки, когда она вспомнила об этом ― Нострадамус часто оставался в её комнате, чтобы читать ей какие-то сказки. Его глубокий, слегка хриплый голос успокаивал её.
Ей доложили, что заинтересовавший её человек сидел в последних камерах ― не все участники похищения были пойманы, но одного из них Генрих посчитал достаточно вменяемым, чтобы расспросить. Пока без пыток. Конечно, никто не рассчитывал, что принцесса придёт сюда, хотя и пропустили её без вопросов в требуемую камеру.
Серсея думала всё это недолгое время, что прошло с ареста Франсуа. Имена его сообщников стали известны, а Камила даже каким-то образом узнала о том, что Барсук тоже здесь. Чтобы принять единственно верное решение ― что оказалось непросто ― Серсее надо было увидеть этого мужчину. И всё же она сумела призвать на помощь выдержку и самообладание. Она должна перехитрить врагов, каждого по отдельности и всех вместе.
― Ваша Светлость, ― прохрипел Барсук, поднимаясь с кучки соломы, которая заменял кровать, и отвешивая нелепый поклон. Очевидно, кандалы на руках и ногах не давали возможность для более широкого маневра.
Барсук поднял на неё глаза, и хотя в этот раз мужчина был без маски, она его мгновенно узнала. Да и мужчина ли ― да, он был широкоплеч, ростом примерно с Себастьяна, у него были тёмно-каштановые, немного спутанные волосы, хриплый, грудной голос, каким Серсея его помнила, но это был мальчик. Юноша, если быть точнее, и Серсея видела это в его карих глазах. Возможно, он не был старше её самой.
― Как Вас зовут? Или мне называть Вас Барсуком?
― Неплохо, ― улыбнулся юноша и представился: ― Габриель.
― Габриель де Монморанси? ― Серсея удивленно ахнула. Во рту загорчило, и она неосознанно скрестила руки на груди. ― Вы брат Франсуа?
― Да.
― Вам сейчас сколько?.. Шестнадцать? ― неуверенно предположила она, и Габриель кивнул. Они были одного года рождения с Франциском и ней самой. ― Зачем губить свою жизнь?
Серсея поняла, откуда могла вспомнить его ― в 1550 году в возрасте девяти лет Габриель получил от Генриха II должность капитана Бастилии, принадлежавшую его отцу. Тогда Серсее тоже было девять, и она больше волновалась о том, как выглядит её новое зеленое платьице, а не о мальчике с тёмными волосами и грустными глазами. Хотя, выходит, она всё-таки его запомнила.
Габриель какое-то время молчал, рассматривая юбку принцессы, а потом поднял на неё тоскующий взгляд и честно признался.
― Он мне заплатил. Мой отец, Анн I де Монморанси, не слишком обращает внимание на младших детей. Его интересует война, деньги и наследники. Но не те, кто родился позже; они не играют роли. Кроме того, мой брат Франсуа стал героем, так зачем искать другого наследника? Мои старшие братья разорили семью, и я сбежал. Нашёл тех людей, чьи судьбы похожи на мою, и стал их предводителем, ― Габриель внезапно усмехнулся и покачал головой. ― Знаете, среди них только я умею читать. Брат узнал об этом и предложил мне хорошую сумму, чтобы выкрасть Вас. Но, клянусь, если бы я знал…
Серсея верила каждому его слову. Она хорошо помнила растерянность Барсука, когда он узнал, кто она такая. Она помнила, что только он был вежлив и спокоен, помнила, как он держал её, чтобы ― теперь это было очевидно ― девушку не покалечили. И пусть он не справился, пусть ей и причинил боль, судя по всему, Габриель сам желал этого не больше неё. Он считал, что помогает брату соединиться с упрямой девушкой, в которую Франсуа был влюблен, и которая должна была быть влюблена в него ответно. Не дочь короля Франции, которая ненавидела Монморанси всей душой.
― А Ваша матушка? ― хрипло спросила она.
― Моя мать мертва, миледи. Меня казнят?
Он посмотрел на неё, и Серсея поняла, что парень ждет только одного ответа. Он просто был лордом больше своего брата и хотел знать, что приговор ему выносит та, что пострадала от его решений.
Серсея вспомнила Диану де Пуатье. Вспомнила Екатерину Медичи. Если бы что-то в жизни сложилось иначе, Серсея бы могла повторить судьбу этого юноши ― стать призираемой в обществе, слабой и без защиты, потому что если бы Екатерина её не забрала от матери, какая бы судьба ждала Серсею? Она могла быть проституткой или воровкой, потому что ни фаворитка, ни королева бы не потерпели в замке девчонку. Её судьба была таковой лишь потому, что королева проявила милсоердие и сочувствие, потому что в её сердце нашлось место для любви. А Серсея всегда хотела быть похожей на Екатерину, верно?
― Вашего братца и того Тигра точно, ― честно призналась она. Габриель де Монморанси усмехнулся, покачав головой, ведь другого ответа он не ожидал. ― Хотите мне служить? ― внезапно спросила она.
