Нострадамус приблизился к ней и разжал руку. По сравнению с его ладонью, рука принцессы была куда тоньше и бледнее, и сильно дрожала. Она неловко сделала шаг назад, при этом крепче стискивая его запястье, и наткнулась спиной на небольшой столик у пространства между двумя шкафами. Стоящая на нем пустая ваза пошатнулась и разбилась. Серсея посмотрела на осколки как на нечто удивительное, испуганно, будто ребенок, разбивший дорогую вещь.

— Можно сделать. Что с тобой случилось? ― мягко спросил он.

Серсея открыла рот, но тут дверь снова открылась, и в комнате появился король.

— Серсея! ― крикнул он, и принцесса подскочила на месте, отшатнувшись от прорицателя. Король не заметил их позы, или просто не придал этому значение. ― Что происходит? Ты приказала бросить Монморанси в темницу? ― зарычал он. За отцом зашел Франциск, кинув что-то страже, и плотно прикрыв дверь. Его недоуменный взгляд метнулся к Нострадамусу, но мужчина был растерян не меньше дофина, и точно так же ничего не понимал.

— Да, действительно, ― согласилась она. ― Я приказала, ― спокойно сказала Серсея, выпрямившись и не отрывая от отца взгляда. Нострадамус против воли отметил, что она повзрослела, сильно повзрослела. Научилась владеть собой. Стала хитрее и умнее. И он не знал, радоваться этому или нет.

— Сестра, объясни пожалуйста, мы ничего не понимаем, ― мягко заметил Франциск, ласково глядя на сестру. Принцесса вздохнула.

— Это он похитил меня, ― огорошила она. ― Его люди.

— Что?

— Но мы убили того, кто… ― начал Франциск, осекавшись. Нострадамус убил всего лишь человека, который пытался изнасиловать Серсею, но не того, кто всё это затеял.

— Был еще кое-кто, я… не хотела говорить, но… Франсуа влюблен в меня. Поэтому похитил.

― Прости? ― шокировано переспросил Генрих, и в любое другое время выражение его лица Серсею бы рассмешило, но не сейчас.

― Он клялся мне в любви, и… наверное решил, что если он меня… то у меня не будет выбора, ― негромко проговорила она.

― Об этом бы быстро узнали, и он, как настоящий герой, согласился бы стать мужем изнасилованной девушки. Проявил бы честь и доброту, ― продолжил мысль Франциск, как и сестра, медленно осознавая, в чём состоял гениальный по своей простоте и действенности план.

― Но я всадила ему перо в руку. Тот, который пытался… сделать то, что пытался, посчитал это неуважением к своему господину и хотел меня так проучить. Что, мол, всё равно Монморанси на мне женится, так какая разница, кто будет… ― она покачала головой, видя удивление и непонимание в глазах окружающих её мужчин. Спокойствие, с каким она продолжала говорить, пугало. Слишком плохо оно сочеталось с её прежним вспыльчивым нравом.

― Я убью этого щенка, ― выдохнул Генрих. Лицо его покраснело, как происходило всегда, когда он был не в силах совладать с собой.

― А я помогу, ― согласился Франциск, и рука его сжалась на рукояти мечта, как если бы мужчина прямо сейчас был готов обезглавить Франсуа. Серсея, забывшись, опустила руки на стол позади себя и тут же вскрикнула, отшатнувшись. ― Серсея!

― Аккуратнее, Серсея, ― заметил Нострадамус, тут же обхватывая ладони девушки своими, и внимательно рассматривая стекло, впившееся в нежную кожу. ― Стекло вошло не глубоко, раны даже не надо будет зашивать, только обработать.

Генрих минуту наблюдал за ними, а потом, покачав головой, убеждаясь в правильности своего решения, отвернулся.

―Пойдем, Франциск, ― позвал Генрих, выходя из комнаты. Дофин направился за ним. ― У нас есть дела. Нострадамус позаботится о невесте.

Оставшись вдвоем, и принцесса, и прорицатель вздохнули. Серсея ― от сильной усталости, Нострадамус ― скорее всего от чувства лёгкого раздражения. Для принцессы не было секретом, что к её похитителям мужчина питал сильную ненависть, она ясно это видела. А если ещё и вспомнить о том, что Франсуа претендовал на её руку, гнев нынешнего жениха был вполне ясен.

― Сядь сюда, я пока приготовлю всё необходимое, ― сказал Нострадамус, указывая на стул. Серсея кивнула и подчинилась, стараясь держать руки перед собой, чтобы не испачкать платье. Кожа у неё всегда была тонкая, и малейшие царапины почти всегда заканчивались кровотечением.

Нострадамус достал чистую ткань, какие-то мази и присел рядом с девушкой. Он внимательно оглядел руки, стараясь лишний раз не касаться их, чтобы не сделать больно, и потянулся за пинцетом. В какой-то момент она всё-таки не сдержала болезненного вздоха, когда руки прорицателя дотронулись до запястий, пострадавших больше всего. Нострадамус не обратил внимание, сосредоточенно вытаскивая кусочки стекла.

― Никогда не думала, что любовь ко мне может толкнуть на такие отчаянные поступки, ― растерянно пробормотала Серсея. Смотреть на кучку осколков решительно не хотелось ― после всего случившегося, Серсея не была уверенна, что её не стошнит.

― Любовь может превращать людей в безумцев, ― заметил Нострадамус. Он быстрыми движениями обмазал пострадавшие раны мазью, придя к повторному выводу, что они были не настолько глубоки, чтобы зашивать их. Серсея почувствовала холодную и липкую мазь на истерзанной плоти и прикрыла глаза.― Любовь к такой женщине, как Вы, может уничтожить человека.

Постаравшись сделать процедуру как можно короче и безболезненнее, Нострадамус так же ловко обмотал нежные руки бинтами и вскоре закончил, позволив Серсее на секунду расслабиться. Зафиксировав повязки, Нострадамус критично осмотрел руки своей невесты.

― Но Вы-то с ума не сойдете? ― Серсея подцепила подбородок Нострадамуса двумя пальцами, и заставила посмотреть на себя. Присутствие и знания жениха приносили покой. ― Я не хочу Вас уничтожить.

― И мне этого хватит. Вы не представляете, как велика моя любовь к Вам, но она не сделает из меня безумца. Потому что она, смею надеяться, не безответна.

Их новый поцелуй словно стал глотком свежего воздуха для обоих. Их тела были плотно прижаты друг к другу, потому что каждый хотел чувствовать процесс ещё ближе, острее и сильнее. Хотя, казалось, между ними уже нет воздуха. Руки Нострадамуса мгновенно оказались на бедрах Серсеи, которые он с удовольствием сжал в своих ладонях, будто дорвавшийся до лакомства дикий зверь. Её пальчики зарывались в его волосы на макушке, а губы страстно отвечали его губам. Он целовал её так, словно боялся, что она сбежит от него: грубо, несдержанно и глубоко, изучая языком её рот, ловя губами её стоны.

Это было прекрасно.

***

Екатерина рвала и метала, узнав об истинной причине похищения дочери. По крайней мере, Нострадамус и Серсея застали её такой ― королева гневно мерила большими шагами зал, а Генрих и Франциск стояли позади. Судя по тому, как дофин потирал руку, стараясь не касаться сбитых костяшек, Монморанси уже досталось.

― И чего мы ждем? ― требовательно спросила королева Франции, смотря на супруга. ― Генрих, он напал на твою дочь, а его человек чуть не обесчестил её. Казнь ― милосердное наказание для него.

— Это должна решить Серсея, ― заметил король, смотря на появившуюся в зале дочь.

― Я? ― удивленно переспросила принцесса. Екатерина бросила взгляд на её аккуратно перевязанные руки и раздраженно втянула воздух. Мгновенно оказавшийся рядом с матерью Франциск что-то быстро объяснил ей, и Екатерина кивнула, бросив быстрый взгляд на Нострадамуса.

― Ты жертва этого ублюдка.

― Я не жертва, ― тут же ощетинилась Серсея. Липкая, неприятная тревога снова окатила с головой. Тревога и нечто более страшное — страх, самый низменный и унизительный страх перед мужчиной. Она, содрогаясь, вспоминала о том, что произошло ― и что не произошло ― в том доме. Виноват в этом был Монморанси.

― Никто не имеет право так оскорблять члена правящий семьи, ― отчаянно зашипела Екатерина. ― Никто и никогда! Если его не казнят, я его отравлю, а потом расчленю, утоплю, а что останется ― скормлю собакам!

Серсея улыбнулась. Для неё не было секретом, что мать всё делает для них ― своих детей. Серсее повезло быть ребенком Екатерины Медичи, быть связанной с ней не только кровью, но и общими тайнами, интригами и мыслями. Ничего удивительного, что королева была готова разорвать того, кто навредил её ребёнку.