Живот ощутил прикосновение, и тут же вжикнула "молния". Расстегнул!
Как это обидно, когда с тобой так невежливо, а ты не можешь ни закричать, ни отбиться руками… одними ногами и можешь брыкаться. Ева и принялась это делать, но Андрей зажал манжеты джинсов, оттягивая назад, и теперь брыкания только раздевали хозяйку.
Почуяв, что попка оголяется, с неё сползает джинса, Ева замедлила темп, но вернуть сползшее уже не могла.
Как потом обнаружилось, Виктор переставил одну из ножных струбцинок по центру, и Андрей смог зажать в ременной петле сложенные манжеты джинсов. Таким образом, полуспущенные джинсы превратились в своего рода смирительную рубашку для хозяйки, да ещё со страхом оголиться по всей длине ног.
Ева затихла на некоторое время. Похоже, больше сопротивляться нечем, надо спокойно лежать и ждать избавления. Неудобно, но сама ведь виновата — веди себя потише, и ждала бы в более комфортных условиях. Хотя бы — сидя связанной по ногам на скамейке.
И вот только она решила покориться обстоятельствам, остыть немножко, это остывание и сыграло злую шутку. Кожа ниже пояса охладилась несколько сильнее, чем отвечало приличиям.
Джинсы-то приспускались не слишком цивилизованным образом, а трусы были обычными, бельевыми, не охватывающими низ туже некуда. Ну, заделись и задрались, оголив попку. Ой-ёй-ёй, уже и в попкину расщелинку холодок затёк, видна она, стало быть. А может, и ещё чего, передний мысок тела из-под ягодиц — нет, только не это!
Смотрят ли на неё эти двое, неизвестно, но стеснительной девочке казалось, что на неё такую любуется весь курс во главе с преподавателями.
— Эй, вы! — закричала Ева, пропуская наружу лишь неясное "бу-бу". — Оденьте меня! — Потом опомнилась и потребовала: — Отвяжите меня, руку хотя бы! Обещаю, что буду вести себя тихо-о!
Что именно кричать, роли не играло, глушитель исправно лишал речь силы и членораздельности.
Видя, что ей не отвечают, она занялась единственно возможной для распятой пантомимикой — стала выгибать спину и приподнимать таз. Ведь ремнями её к ложу не прикантовали.
Андрей недовольно поморщился:
— Чёрт, она меня возбуждает. Вот-вот встанет, а тут они придут. Нехорошо. Непрофессионально.
— Сейчас придержу, — отозвался Виктор.
Одной рукой он придавил вниз обрезиненную голову, а вторую разлапил на голой попе, которая заёкала ещё сильнее под холодной сей лапищей. Раздался слабый неприличный звук, в воздухе расплылось вонючее облачко.
— Ф-фу! — с возмущением сказал Андрей. — Вон она как! Ну-ка, убери руку.
Только что Ева хотела, чтобы руку с её попы убрали, теперь же молила, чтобы не убирали.
Но ладонь с попы исчезла, и через секунду раздался свист, а ягодицы обожгло.
От неожиданности девичья фигурка обмякла. Что-о? Её ударили ремнём? Не спит ли она, не бредит? Не грезит? В наше-то время, не при старом каком режиме, не столетний дед, девушку — ремнём?! Не может быть!
Но острое ощущение в задних мышцах доказывало, что может. И ещё как!
Теперь она уже задёргалась от боли.
— Да угомонишься ли ты? — выкрикнул Андрей и снова стегнул.
Да, раньше это был не стежок. Вот только сейчас вошла настоящая боль. Ягодицы пошли вразнос, стараясь хоть как-то увернуться, отвратиться от колкости, притупить пылающую полосу. Тело-то голое, трусы не гасят удар.
И снова Ева ударила в незащищённое место, на этот раз — словом. Что-то подсказало ей самое тяжкое для парня оскорбление, и она его выкрикнула. Какое — не призналась, рассказывая. Ну, будем считать, что презрительное "козёл!"
Факт в том, что Андрей угадал это оскорбление через глушитель — услышать никак не мог. А может, глушитель оказался бессилен против разъярённой поротой девушки.
— Что-о!? Ах, ты… ты… — Андрей аж задохнулся.
Хорошо, что Ева не видела его богатырского замаха — окочурилась бы в два счёта. Сильный удар ремня мог бы вызвать болевой шок с потерей сознания, но ослеплённый оскорблением не осознавал этого. Ева инстинктивно зажмурилась, вся напряглась…
Хорошо, вмешался Виктор, перехватил руку с ремнём.
— Зачем бьёшь? Опомнись! Она не наша клиентка.
— А чего рыпается и обзывается? Ты слышал, как она меня? Слышал?
— Мстишь-то зачем? Нейтрализовали, и хватит. А если тебя возбуждает, не смотри, иди лучше встречать клиента. Я послежу.
— Там и так двое. Нести его, что ли?
— Ах да, нельзя нам расходиться. В случае чего, должны быть наши два слова против её одного. Ну, отвернись тогда.
— Ладно, проучи её тогда сам. На ремешок.
— Не надо. У меня инструмент свой. Отойди.
Жертва было немного расслабилась, богатырский удар ремнём отменяется. Но упоминание о "своём инструменте" вновь напрягло. Угроза, что ли? Нет, замечание профессионала, которое хуже всякой угрозы.
Что сейчас будет?
После небольшой паузы Ева почуяла, как с неё осторожно снимают… то есть спускают пониже трусы, обнажая попку целиком, вплоть до джинсов. Как-то деликатно спускают, ни капли похабности. Так, наверное, хирурги спускают простыню с места операции или медсёстры разбинтовывают рану.
Так же осторожно Виктор отодвинул и топик — чуть не до поперечной планки, а потом положил руки на бёдра с внешней стороны и сдавил их. Показал, что девичья промежность его нисколько не интересует, а вот попка пусть посильнее выпятится.
Начало обнадёживающее. Но что потом?
Мужские ладони потёрли ягодицы. Не то чтобы нежно, скорее, деловито, как массажист или медсестра. Надо же убрать следы чрезмерного усердия коллеги — хотя бы в целом и общем. Ага, кажется, и подул ещё. У кошки болИ, у собаки болИ…
Действительно, полегчало. Но к расслаблению для вящего комфорта покудова не располагает.
Тонкий посвист — проба розги в воздухе. Наверное, приучает не пугаться до удара или наоборот, вовремя напрягаться, ожесточать попку. Вжик, вжик… надоело уже, давай в дело!
И вот наступило это дело. Шлёп! — ну будто мама в детстве. Шлёпп! — а это будто папа. Шлё-опп! — это будто рассерженный непослушанием папа. И пауза…
Ага, примеривается, выявляет порог чувствительности… или болевой порог. Теперь вот начал перед каждым ударом приговаривать: "Хоп", "хоп". Понятно, ожидаемый удар это не то что внезапный, когда успеваешь напрягаться, тут и порог другой.
